Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 5 (СИ)
Будь против нас только пришлые воины, Керим сумел бы, пожалуй, заставить их драться до конца. Однако, вооружив местных единоверцев, он создал условия для возникновения крохотной трещинки в монолите своей обороны — а такой оказией грех не воспользоваться, вбив клин раздора во вражеские ряды. У здешних в городе были семьи. Из-за них у ворот цитадели уже случилась драка местных с янычарами, кои пытались оградить гарнизонные запасы провианта от нашествия бесполезных в бою ртов. Теперь даже те, кому повезло пропихнуть своих баб и ребятишек вовнутрь, не могли не понимать, что продолжение штурма угрожает смертью им всем. Солдат, разгоряченных боем, бывает очень трудно удержать от излишней жестокости.
Поэтому предложение о сдаче я сделал во всеуслышание, через глашатая — ну, то есть, попросту приказав выбрать из пленных самого горластого и поставить его на площади между главной городской мечетью и надвратной башней Бизаньо. Выкрикивая, что есть силы, сказанные вполголоса штабным толмачом слова, он довел до сведения защитников крепости, что паша неверных готов отпустить их всех на волю, с чадами и домочадцами, под единственное условие: уйти с крымского берега. Куда угодно, хоть к татарам в степь, хоть через море в Анатолию. После заключения мира желающие смогут вернуться в родной город — но никак не ранее, ибо житель, взявшийся за оружие, подлежит всем правилам, касающимся вражеских воинов.
Наутро, когда переменившие позицию осадные пушки начали обстрел довольно-таки хлипких башен цитадели, среди турок произошло замешательство. По-за стеной слышались звуки боя, в том числе ружейная пальба. Пока врагу не до нас — надо такой удачей пользоваться! Велел егерям прижать огнем тех, кто на стенах, а саперам тем временем вышибить порохом ворота. Когда створки, в лиловом пламени и грохоте, улетели вовнутрь, а дымное облако еще не успело развеяться — из дыма толпою хлынули турки. Вылазка?! Нет! Вместо лихой атаки, неприятели падали на колени, а иные и вовсе ничком, закрывая головы руками.
— Не стрелять!
Но, стоило моим егерям прекратить огонь, как выскочила еще одна толпа и принялась преусердно палить: кто в русских, кто в своих же турок из первой волны. Егеря ответили, канониры ближайшей батареи добавили картечью — досталось и тем, кто выбежал сдаваться, и тем, кто продолжал воевать. Словом, суматоха вышла знатная. Под это дело, я успел захватить ворота с надвратной башней. До Керим-аги никак не доходило, что дело проиграно: последовал ряд отчаянных контратак. Ворота, с прилегающей частью стены, несколько раз переходили из рук в руки. Потом у неприятелей кончились воины, готовые понапрасну жертвовать собою. Люди отказались повиноваться, и мой оппонент, хотя предчувствовал свою гибель от рук палача, просто ничего не мог сделать.
Протрубили турецкие трубы. Орта-бей янычарский, с перевязанною окровавленной тряпкой рукою, вышел, чтобы ожесточенно торговаться за условия капитуляции. Я не уступал и не спешил, давая время артиллеристам подготовить новые позиции, а утомленной боем пехоте — смениться, выведя в первую линию свежие силы. Турки попросили сутки на размышление. Дал два часа: ровно столько, сколько мне требовалось для подготовки к продолжению штурма.
Когда канониры уже стояли наготове, с зажженными фитилями в руках, а часы отсчитывали последние минуты перемирия — неприятели подняли белый флаг. Слава Создателю: до сих пор мои потери оставались весьма умеренными для столь ожесточенного боя, исчисляясь все еще сотнями. Атака на загнанного в угол противника моментально подняла бы их до тысяч.
По условиям капитуляции, бившимся против нас жителям предоставлялся выбор: степь или море, войска же султанские покидали Крым непременно. В гавани было некоторое число фелюк, не успевших уйти при нашем появлении и прижавшихся к береговым бастионам, — но совершенно недостаточное для перевозки в Анатолию всех ожидавших погрузки турок. Пришлось ждать, пока греческие корабельщики приплывут в Кафу под обещание щедрой платы (между прочим, из моего кармана!). Впрочем, ожидание оказалось не праздным.
День на четвертый или пятый после взятия города, на аванпосты вышел русский пленник (из числа тех, кои подлежали освобождению по состоявшемуся пять лет назад договору, но все еще оставались в неволе) и сказал, что имеет нечто сообщить главноначальствующему генералу. Оружия при нем не нашли, и под угрозу ободрать кнутом, ежели врет, немедля доставили ко мне. Из разговора быстро выяснилось, что ускакавший на дареном коне мурза свое обязательство исполнил. Пришелец отправился назад, уже в сопровождении моего порученца для секретных дел. Назавтра оба вернулись… Дальше наступил мой черед. Выехав с достаточною на случай вероломства охраной за линию постов, в указанном месте издали увидел воткнутый в землю бунчук. Имел его обладатель законное право на сей символ, или самовольно присвоил атрибут более высокого чина — меня совершенно не беспокоило. Главное, что влияние этого человека вполне могло соперничать с ханской властью.
Спешился, по восточному обычаю приветствовал гостя (или хозяина — смотря как считать), сел против него на ковер. Седобородый татарин ответно, с достоинством, поклонился. Это был сам Ширин-бей, глава наиболее могущественного и знатного крымского рода, притязающего иметь едва ли не большие права на престол, нежели царствующие Гиреи. В отличие от большинства соплеменников, он обладал еще и достаточным умом, чтобы понимать, чем грозит его народу вражда с Россией.
Осведомившись, по обычаю, о здоровье государей и благополучии родственников, перешли к настоящим делам. Бей выглядел, пожалуй что, меня постарше. Я счел уместным спросить, помнит ли он мое посещение Крыма в тысяча сто двадцать шестом году хиджры? Толмач не успел перевести ответ, как по блеснувшему под напускным хладнокровием взгляду понятно стало: помнит, и вовек не забудет! Что ж, от этого пункта можно идти дальше.
— Ныне повторение тех бедствий или подобного же разорения, причиненного недавно Минихом и Ласси, стало бы величайшим несчастьем. Несчастьем для Крыма — но и для русских тоже, как ни странно. Дело в том, что нам ваши горы и степи совершенно не нужны. Вступив в бой за ненужное, мы рискуем упустить то, что действительно необходимо.
— Что же почтенный паша считает нужным?
— Море. И берег, позволяющий властвовать над ним. Полоса от Инкермана до Кафы и Керчь с прилегающими землями никогда хану не принадлежали, будучи прямым владением Его Султанского Величества. Если мы возьмем, что нам требуется — вы ничего не теряете.
— Мы теряем свободу. Кто владеет берегом — владеет и всем остальным Крымом.
— У вас останется довольно берега, чтобы торговать с кем угодно. Гезлев останется: для военного флота он негоден. Вмешательства в ваши дела будет меньше, чем ныне видите от султана. Единственно, для избежания набегов или вступления в войну на враждебной нам стороне.
— Если попадем в русское рабство, нашим юношам придется воевать на стороне русских, это и глупцу понятно.
— О рабстве речи нет. Принуждение только в том, чтобы соблюдать мир с нами. Если же крымские джигиты захотят испытать свою удаль, мы им бросим под копыта столь дальние и богатые страны, о каких они ныне и мечтать не смеют. При этом, никто никого не будет заставлять: вольная служба, за деньги и добычу.
— Ни один кырымлы не согласится быть под правлением женщины.
— Вы будете под собственным правлением: того хана, какого сами изберете. Единственное, что ограничит его власть, это обязательство жить мирно. Если мы прямо сейчас заключим тайное соглашение, императрица согласна вернуть вам заперекопские земли, утраченные в прошлую войну.
В глазах бея на мгновение мелькнул живой интерес. И тут же погас, или был погашен хитрым татарином. Ответ прозвучал вполне скептический:
— Кто же поверит женским обещаниям?!
Я оглянулся: моя охрана держалась в почтительном отдалении и слушать разговор не могла. Толмач… Я повернулся к нему:
— Иди-ка, братец, погуляй минутку. Сделай вид, что по нужде.