Держи меня крепче (СИ)

— Ты была такой страстной!
Но он просто издевался. И сколько бы я не пыталась впоследствии вернуться к разговору и выпытать у него правду — не раскололся.
  
46
 
«Кажется, эта балбесинка уснула на подоконнике» — понял Шер, не дождавшись её ответа, и, улыбнувшись своим мыслям, встал с кровати, так приятно пахнущей его малышкой, чтобы переложить на кровать.
Взяв спящую девушку на руки, Шер оглядел тёмную комнату, освещаемую лишь кое-как долетающим до девятого этажа отблеском горящих жёлтым светом уличных фонарей да небольшими световыми вспышками за окном, неимоверно следующими после столкновений двух тучек, и поблагодарив свою наследственность за отличное зрение, позволяющее ориентироваться даже в темноте, потащил ношу к расстеленной кровати, которую уже успел прогреть своим горячим телом. Он отлично понимал, отчего был разгорячён, но рациональный ум отсекал всякие «левые» мысли, заставляя нести свою малышку на вытянутых руках, как особо опасный объект. Но девушке такое положение вещей абсолютно не понравилось, поэтому она скатилась ближе к его телу и обхватила шею руками, сладко повиснув.
Он прикусил нижнюю губу и отчётливо пожалел, что решил щегольнуть перед ней оголённым торсом. Но стоически выдержал соблазн и уложил её на кровать. Уже и сам хотел улечься на соседнюю койку, как примерный мальчик, но он вдруг вспомнил, что эта роль явно не из его репертуара, так что Артёма посетила мысль отомстить девушке за то, что она недавно прижималась к нему. Он решил, что таким образом малышка надругалась над его физиологическими потребностями и теперь её ждёт страшная кара. Ну, как сказать «кара», скорее дружеский подкол.
Шер потёр руки в предвкушении и приступил к осуществлению своего коварного плана мести, в который входило раздеть малышку до нижнего белья (она девушка стеснительная — разденешь до конца, а она утром это узрит и коньки отбросит от стыда в лучших традициях жанра «а-ля невинная чика»), а потом упасть в её объятия (или её заключить в свои) и так продрыхнуть до утра. А вот с утречка заценить великолепный спектакль.
Всё исполнил в лучшем виде: раздел её, лёг рядом, поворочался, разгорячился ещё сильнее, проклял себя за это сто раз, вскочил, проклял себя вторую сотню раз, её проклял и перелёг на другую кровать, успокоив себя тем, что план и без совместных просыпаний довольно неплох. Тем более что он так и не смог сомкнуть глаз в эту ночь. Сначала он не терял надежды: даже овечек считал, но насчитав около четырёхсот семидесяти восьми, он сбился со счёта и расстроился. Потом попробовал считать капли дождя, бьющие в окно. Это оказалось сложнее, так что надежду он подрастерял, встал с кровати, побродил по комнате, оделся.
За окном забрезжил рассвет, по-сумеречному окрасив комнату сквозь завесу не прекращавшегося всю ночь дождя в играющие серые полутона, мазнул по лицу кутавшейся в одеяло с розовыми барашками, находящимися «in love» с не менее розовыми слонятами, малышки, озарив её милое ушибленное личико. Шерхан невольно залюбовался с грустной усмешкой на губах и, решив словить момент, достал из необъятного кармана широких джинс стильный коммуникатор и запечатлел представшую картину. Повертел телефон в руках, как бы примеряя рамку для фотографии, затем решил, что на фото плохо видно, какая же она всё-таки хорошенькая, и приблизив с помощью зума, щёлкнул ещё раз, взяв в кадр только её умиротворённое лицо. Вся синюшность лица девушки его мало волновала. Даже больше — сильнее умиляла и вызывала не жалость, но сочувствие.
Смирившись со своим бзиком, Артём уселся на подоконник и, прислонившись к прохладному стеклу, стал ждать пробуждения своей малышки, пообещав и себе, и ей, что оно будет фееричным.
— Какой я была? — поинтересовался мой рот совместно с голосовыми связками, в то время как все остальные части тела пребывали в шоке.
— Страстной, — он вновь проскользнул по мне пошлым взглядом. — Я бы сказал «страждущей моей любви»!
 
— Псих… — печально констатировала я, не веря ни единому его слову. Хоть бы врал правдоподобнее… У меня, в любом случае шок, но веры его словам нет. Я не контролирую себя в порывах страсти (признаю!), особенно к таким, как этот экземпляр, который вальяжно развалился на полу. Но какая между нами могла быть страсть, когда я сопела в обе дырочки и, благо, не храпела? Лунатичка я, что ли? Вот уж профанация.
Пока я, застыв, пыталась разобраться в своих тайных пристрастиях, Шер, до этого преданно глядевший безумным заинтересованным взглядом на мои щиколотки и то и дело принюхивающийся к атакующим комнату через дверную щель ароматным запахам, решился удовлетворить своё чрезмерное любопытство и задрал одеяло, в которое я усиленно куталась, до моих побитых колен со словами:
— Я так и не успел твои ноги нормально заценить! — и провёл по одной из икр тыльной стороной ладони.
Я шокировалась, но быстро отошла, взбунтовалась и заверещала, как сработавшая в глухую ночь от случайного шороха сигналка стоящего под окнами соседского драндулета:
— Прекрати меня лапать! Ты — бесстыжее существо! Манья-я-ак!
Шер довольно заулыбался, смешливые искорки в его глазах заплясали Джигу-Дрыгу.
Я не успела его пнуть, за дверью раздался быстрый топот несущихся в сторону моей комнаты ног и отчаянный вопль:
— Дочь! Держись, я уже иду! Не давайся маньяку! Вспомни уроки самообороны!
С этим криком папа ворвался в комнату, распахнув со всей дури дверь и потрясая во все стороны сковородой, на которой сиротливо возлежал блин, поджаренный, с одной стороны. За его широкой спиной с высунутым от предвкушения бурных событий языком маячил Сенька, маньяча видеокамерой.
Не знаю, каким образом мне удалось мобилизовать все свои силы, ибо Шер застыл истуканом, заслышав звуки приближения моих родственников — пользы от моего муженька было «ноль», но перед самим Пришествием моего папы, за секунду до его чудесного появления на пороге, я с силой запихнула (точнее запинула) Артёма под кровать Сони, а сама плюхнулась на пол, накрывшись своим неизменным одеялом, с которым не рассталась бы даже под угрозой смерти.
Иногда люди спят на полу. Это нормально. Даже полезно для спины, осанка появляется, да и классная профилактика сколиоза. Именно это я и собиралась им объяснить, когда бы они меня обнаружили под одеялом.
Мой папуля в своей типичной для дома одежде: сидящих на бёдрах аккуратных белых спортивных брюках, натянутой на торс в тон им белой футболке, мягких пушистых тапочках, в которых он утопал (единственная вещь его домашнего гардероба, которая выбивалась из рамок его элегантного образа) и в опрятно повязанном криво-косо сшитом фартуке с изображением Капитошки (эксклюзивная вещица, это я его сшила в восьмом классе); оборвав дикий крик, замолк и зафиксировался в весьма эпичной позе, что я углядела из-под опущенных век: в правой руке он держал сковороду, а левой рукой замахивался на невидимого обидчика дочери лопаткой для переворачивания блинчиков, на голове торчал возмущённый «ёжик», а в глазах плескалось безумие, постепенно переходящее в недоумение и даже расстройство, что снова обломали и маньяков не предоставили.
— Дочь, ты уже труп… или просто спишь? — полушёпотом поинтересовался он с надеждой в голосе (бог ты мой, на что он надеется, хотела бы я знать!)
— Похожа на трупешник, — авторитетно заявил «добрый» братишка. — Ментов вызываем?
Я заворочалась, изображая, что верен второй вариант. Папа умилился, расслабился и опустился подтыкать моё одеяло:
— Эх, солнышко, какая же ты неуклюжая… Неваляшка… С кровати навернулась…
Под Сониной кроватью раздалось невразумительное шуршание, будто мышь чихала, так что пришлось срочно «просыпаться» и орать:
— Доброе утро, папа!
Папа шокировался и на секунду оглох:
— У-утречка, д-доченька.
— О! Ты решил меня разбудить и позвать к завтраку? — деланно покосилась я на кулинарный инвентарь в его руках. Блина в сковороде уже не было. Папа проследил за моим взглядом и тоже заметил, что чего-то не хватает. Удивлённо проморгался, снова воззрился на сковородку. Я же, будучи более осведомлённой, прислушалась и оказалась права — из-под сестрёнкиной кровати доносилось подозрительное тихое, но старательное чавканье.