Записки империалиста (СИ)

19, 20, 21 июня я ещё был в Евпатории, подводили итоги сражения. Занимался пленными. Часть их решил оставить в Евпатории, чтоб они уже начали её отстраивать. Часть оставили в Крыму для строительства дорог, большая же часть была отправлена на строительство конки, шоссе и телеграфа от Каховки на Днепре до Симферополя. Там и кормить их проще. Так же я утверждал наградные списки. И когда пробегал взглядом один из них, вдруг остановился на этой фамилии. И очень, очень сильно удивился. О!!! Фет, Афанасий Афанасиевич. Да, да, то самый, из учебников по лит-ре. «Я пришёл к тебе с приветом рассказать, что солнце встало…» Так вот это воспеватель природы и лирик. Был штабс-ротмистром лейб-гвардии Уланского полка!!! Ничего себе, лирик! Я честно говоря не знал этого. Так вот он со своими уланами во время штурма был на правом фланге. И в ходе атаки захватил батарею и взял в плен расчёты орудий и при поддержке пехоты отбил контратаку турецкой кавалерии. Герой!!! Я думаю войны с него хватит, пусть послужит в Крыму на охране коммуникаций и побережья. А, то не дай, Бог, убьют. И Россия потеряет по моей вине замечательного поэта. Ещё кстати один поэт спешит в Крым, ко мне. Алексей Константинович Толстой. Дружок Александра по играм в детстве. Сейчас он в звании подполковника ехал в Крым. В бой он, церемониймейстера двора, конечно сам не пойдёт, и никого не поведёт, а вот делах бумажных поучаствовать может. Да, и дело у меня к нему есть.
22 июня я с сыновьями, братьями отправился обратно в Севастополь и Крымскую армию. А об успехе Барятинского против союзников, я и армия уже узнали утром 19 июня. Покричали «ура», солдатам налили по чарке, выдали усиленный паёк. Пленным туркам рассказали, о неудачах их союзников. Чтоб не так обидно было за себя и для создания пораженческих настроений.
Победа в Евпатории и на высотах у Севастополя, план по ведению войны в Крыму принятый в Бахчисарае продолжал реализовываться на практике.
Командующий Крымской армией, князь Александр Иванович Барятинский, глубоко и облегчённо вздохнул. Только, что, он проводил императора в Евпаторию. Пыль, поднятая его колонной из экипажей и охраны, ещё не успела осесть на землю, а, князь уже заметно повеселел.
С таким Александром, другим, не тем, которого он знал раньше ему было трудно, но, интересно. Трудно, потому-то он лез во все дела, доставал свой как он его называл блокнот из своей полевой сумки, и всё время записывал, какое он дал распоряжение, кому, в какие сроки выполнить, что для этого нужно. Или это делали его адъютанты, которых тихо ненавидели все, кто не успел выполнить то или иное распоряжение императора и с них сняли за это стружку. Проблема была не в том, что записал и записал, кто и что должен был сделать, и ладно. Теперь это ОБЯЗАТЕЛЬНО ПРОВЕРЯЛОСЬ!!! И очень часто самим Александром! Здесь он Барятинскому напоминал строгого и дотошного… учителя. Который ставил себе целью найти любую зацепку, чтоб не поставить ученику хорошую оценку или наоборот, дав ему исправить ошибки и всё-таки получить её. При этом в зависимости от сложности поставленной задачи, он сам говорил давал допуск, день, два, три. Но, затем неукоснительно требовал отчёта, сделано ли, насколько, или нет. Если выполнено, или не до конца, то следовал разбор, кто, и почему, не выполнил приказ, распоряжение. Александр часто говорил в связи с этим такую фразу: «Каждая недоработка, проваленное дело, имеет имя, фамилию, звание или должность». За мелкие промахи устные замечания, с занесением в личное дело, сыпались на военных и гражданских как картечь против пехоты. За более серьёзные недоработки, только так с плеч слетали уже эполеты и чины, за крупные дела, ждал арест, следствие, суд.
Надо сказать, сам Барятинский не сразу втянулся в такой ритм, темп в делах и такой уровень спроса исходя из существующих на тот момент представлениям об ответственности. Такого подхода к ведению дел он от Александра не ожидал. Он его помнил весёлым, беззаботным наследником престола, путешествующего по Европе или России. Который покорял умы и сердца, окружающих своими манерами, умением общаться, располагать к себе, щедростью, обаятельностью, тактом, отсутствием высокомерия. Теперь же раздача замечаний, высочайших неудовольствий, лишение званий и лишение должностей, отдача под суд, шла наверно быстрее, чем они в то время открывали бутылки с шампанским. А делали это они очень часто.
 
После разговора накануне казни генералов, в которую он, Барятинский до последнего не верил, Александр ему начал… нравиться ещё больше. Его решимость, напор, энергия, которую император показал по приезду в Крым, начали заводить и его. Ведь сказать честно, когда он прибыл в Крым и начал принимать командование армией у Меньшикова. Он, уже опытный военный, который прошёл путь командира полка, дивизии, корпуса, был начальником левого фланга Кавказской линии и начальником главного штаба войск на Кавказе, несмотря на весь свой задор, опыт, авторитет, энергичность, сначала даже растерялся. Дела в Крымской армии были очень неважные. Но, император поддерживал его из Петербурга словом и делом. К нему из России пошли подкрепления, артиллерия, штуцера, порох, запасы. Александр дал ему в Крыму и соседних губерниях юга России по сути власть проконсула. Помог, дал… и начал требовать результат. А молодые великие князья Николай и Михаил, при всём к ним почтении, стали глазами и ушами Александра в Крыму. Это немного задевало сначала Барятинского, но, дела настолько его затянули, что даже думать об обиде на императора было некогда, да и сил на это уже не оставалось. Надо было делать одно большее дело. Об этом писал ему Александр, не дать победить Россию или сделать победу коалиции пирровой.
И после успешных дел в Севастополе, отбития первых попыток захвата Федюхиных высот и горы Гасфорта, князь начал надеется на то, что такая возможность есть. После чистой победы на суше и море у Керчи, уже начал в это верить. Но, как старый товарищ, взял на себя смелость попенять лично императору за его не совсем верный шаг, биться в сражении самому на штыках. А, может быть и верный. Армии, Россией, нужен был пример, что, надо сражаться несмотря ни на что и из-за всех сил. Кто его мог лучше дать, если не сам император? После этих успехов и особенно после большого ночного боя в Севастополе 10 июня, когда наконец-то перестали жалеть порох и заряды для противника, сам командующий Крымской армией и его армия стали смотреть на изменившихся ход войны, не как израненный медведь, затравленный собаками, прижатый рогатиной и способный только грозно рычать и устало махать ещё опасными лапами, а как лютый бер, которые зализал свои раны, сломал рогатину и начал рвать псов, которые уже стали его считать своей добычей, и подзабыли с кем они имеют дело.
И вот теперь, сегодня, 18 июня, уже сам Барятинский должен, сам, нанести очередное поражение войскам союзников, ведя сражение от обороны. «Федюхины высоты и Гасфортова гора должны остаться за нами. Кровь из носу. Ни шагу назад. Ты, Александр Иванович, должен в этом сражении пустить как можно больше крови коалиции. Особенно турками и сардинцам. Чтоб отбить у них охоту до конца войны ходить против нас в атаки. Кишки союзникам выпускать будем позже», — так сказал император, когда уезжал в Евпаторию. И не только приказал это сделать, но, и дал для этого всё, что мог дать на данное время. И князь заметил, что у императора опять появился это выражение глаз и чувство на лице, которое он видел и ощущал у Александра раньше, в молодости, когда тот видел привлекательную особь женского пола или на охоте. Здесь он вновь увидел этот взгляд и почувствовал настрой императора, когда был разговор между ними о казни воров-генералов. Этот состояние было известно и самому князю Барятинскому, и даже намного лучше, чем императору. Это настроение хищника, который увидел добычу, начал её гнать, уже успел вкусить её крови и ему теперь хочется только одного, догнать и растерзать её. Настроение императора начало захватывать и Барятинского. Это чувство и желание не оставило его, когда шла подготовка к сражению, и тогда, когда перевалило за полночь и уже начался отсчёт 18 июня. Более того, оно стало только сильнее.