Снимай меня полностью (СИ)

— Ну, привет, Романыч, — прошептала она, вглядываясь в личико, которое еще недавно могла себе только воображать.
Романыч моргнул и попытался посмотреть, откуда исходит звук. И не надо было разворачивать пеленки, чтобы понять: у Юны на руках мальчик. Даже не так. Мужичок. Что-то неуловимо мужское было в выражении лица, в каждом движении мимики.
Когда Романыч только родился, в зале стало так тихо, что Юна чуть не умерла от ужаса. Ее охватила паника, она вцепилась в Ромину руку так, что у него остались синяки:
— Он ведь живой, да? Живой? Почему он не кричит?
— Успокойтесь, мамаша, сейчас носик почистим… — проворчала пожилая врач.
И действительно: что-то хлюпнуло, шлепнуло, и до Юны донеслось жалобное мяуканье.
— Точно мальчик? — не успел уточнить Рома, как вдруг ребенок освоился, продышался и перешел на такой мощный бас, что у окружающих заложило уши.
— Мальчик! — фыркнула медсестра. — Мужик! Слышь, Людка, не иначе оперным будет.
— Голос-то, как у отца твоего, — Рома с улыбкой склонился над Юной, но тут же осекся.
С того самого дня, как Юна вернула отцу деньги за отмену свадьбы, имя Лев Львович Лебедев перестало для нее существовать. И Рома, и Вадик, и Ирка, и даже родители Ромы периодически заводили разговор издалека на тему «кровь — не водица», «родной человек, как-никак», «мы с годами моложе не становимся», но Юна проявила твердость. И ближним пришлось смириться, что есть табуированные темы, о которых заикаться не стоит.
‌Юна не позвала своих родителей на свадьбу с Ромой. Подарки отправила обратно. Когда у нее брали интервью по поводу модельной карьеры, на вопросы об отце всегда отвечала «без комментариев».
Потом, забеременев, немного размякла. По настоянию Иры все-таки встретилась с мамой. Елена Геннадьевна честно пыталась какое-то время быть ласковее, но когда снова начала лезть во все от выбора врача до цвета коляски, Юне пришлось обозначить границы. Вот и сейчас следовало, наверное, позвонить маме и обрадовать статусом бабушки, но Юна как будто искала все новые и новые причины этого не делать. Даже и Матлаховой уже успела набрать — с ней сложились на удивление теплые отношения. То свекры приходили, то кормление, то педиатр… И все никак. Романыч на ручки захотел — тут уж не до телефона.
Не успела Юна присесть полубоком, подложив подушки, чтобы не болели швы, и попробовать приложить Романыча к груди, а то в первый раз он особой охоты не проявил, как из коридора послышались знакомые голоса.
— Убери сейчас же, тут нельзя цветы… — тихо возмущался Рома.
— Какое нельзя? Где ты видишь, что нельзя? Что они вообще понимают?
— Вадь, нас выгонят сейчас на фиг… Шампанское?! Ты совсем? Ей нельзя, она кормит!
— А кто сказал, что это ей? У меня крестник родился или не у меня?!
Юна не сдержала улыбку и передумала доставать грудь. К счастью, Вадику не надо было стучать, чтобы о его приближении услышали все в радиусе десяти метров. С таким крестным отцом Романыч не сможет долго оставаться серьезным.
— Ну, и где наш парень? — Вадик бесцеремонно распахнул дверь, прежде чем Рома успел ему помешать и намекнуть, что ребенок может спать или есть.
Вадик являл собой праздник в миниатюре. В одной руке сжимал охапку цветов и разноцветных воздушных шариков, в другой — бутылку шампанского. На шее висел фотоаппарат, а от красной рубашки рябило в глазах. Как он умудрился в таком виде пройти мимо охраны и медсестер, Юна не стала даже гадать. В лексиконе Вадика не было слова «невозможно».
‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​— О, какой он клевый! — завороженно выдохнул Куприянов, пихнув цветы с шарами счастливому отцу и склонившись над младенцем. — Я купил ему костюм супермена, но ты же знаешь этого зануду, — Вадик недовольно покосился на друга. — Сказал, в роддом нельзя.
— Ты чего орешь? — Рома сложил подарки на подоконник. — Испугаешь его! И где ты взял эту чудовищную рубаху?
— Сразу видно: дилетант! — Вадик самодовольно фыркнул и отошел, чтобы вымыть руки. — Чтоб ты знал, дети в этом возрасте различают только красный цвет. Так что если первым его воспоминанием буду я, пеняй на себя. Ну, можно его подержать?
 
Юна вздохнула. Конечно, ей не хотелось отрывать от себя сына, но Вадик выглядел таким восторженным и радостным, он так ждал родов и готовился к роли крестного, что язык не поворачивался ему отказать.
— Только аккуратно, — попросила она.
— Обижаешь! У меня столько племянников, что пальцев на руках не хватит считать. Плюс я трижды принимал роды у нашей коровы, и все остались живы.
Да, эту историю Юна слышала еще в скорой по дороге в роддом. Вадик очень надеялся, что роды начнутся в пути, и он сможет принять крестника собственноручно. Юна даже ненадолго забыла про схватки: боялась, что Рома вышвырнет самопровозглашенного акушера из машины на полном ходу. Романыч, видимо, тоже понял всю опасность, а потому торопиться не стал и на свет появился только спустя десять часов после того, как Юну оформили в приемном.
Рома не отходил от нее ни на минуту. Послушно продыхивал схватки, волновался, бледнел, потел… Временами ей казалось, что это он рожает, а не она. Если бы не его нежность и поддержка, она бы, пожалуй, не выдержала дикой, душераздирающей боли. Каждую схватку думала, что больше никогда и ни за что не пройдет через это. Но когда ей дали на руки сына, мир перевернулся, а по телу разлилось такое безграничное счастье, что ей захотелось нарожать еще кучу таких же чудных, теплых и безумно любимых малышей.
И теперь, когда Вадик взял Романыча, Юна почувствовала, как муж сжал ее плечо, и слезы снова подступили к глазам. Никогда еще она не была так горда собой.
— Люблю тебя, — шепнула она, взглянув на Рому.
Вместо ответа он коснулся губами ее лба, и Юна в очередной раз поняла, как же ей повезло встретить свою половинку.
— А имя вы уже выбрали? — Вадик легонько покачивал ребенка, изучая его лицо. Малыша красная рубашка на удивление не испугала: он сосредоточенно взирал на яркую ткань, хмурился и забавно причмокивал. — Я вот тут подумал… Вадим Романович. Звучит ведь, а?
‌— Так, дай сюда! — Рома отобрал сына. — Папа говорит, у него лоб академика. Надо что-то солидное.
— Вообще-то, Вадим — это очень даже солидно, — произнес Куприянов с некоторым недовольством. — Но если вы такие упертые… Академик — так академик. Альберт, например. В честь Эйнштейна. Или Ньютон… Как его там? Исаак. Или вот Сахаров. Ща погуглю…
— Который водородную бомбу создал? — уточнил Рома. — Вот уж спасибо.
— А тебе не угодишь, я смотрю. Давай уж тогда классику: Платон или Аристотель…
— Платон? — переспросила Юна и посмотрела на Рому. — Платон Романович.
— А что, звучит, — улыбнулся Рома. — Платон, — он будто пробовал имя на вкус. — Платон…
Романыч снова причмокнул, преисполненный чувством своей невероятной солидности.
— Ему нравится! — гордо воскликнул Вадик. — Когда вырастет, и я расскажу, кто придумал ему имя…
— Знаешь, катись-ка ты! — рассердился Рома.
— Сейчас, только пару снимков на память… — Куприянов схватился за фотоаппарат.
— Вадим, камеру убери, — Рома тут же отвернулся.
— Да ты чего! — вступилась было Юна, но Рома стоял на своем.
— Убери, кому говорят!
— Один снимок…
— Вадик!
— Блин, а ты знаешь, сколько дают за эксклюзивные фотографии сына самой Юны Кулешовой, а? Сейчас портал, который разместит первым…
— Пошел вон!
— Надеюсь, у твоего сына деловая жилка будет развита куда лучше, — бросил Вадик, обиженно вскинув подбородок, и исчез за дверью.
— Клянусь, если бы не мелкий, я бы его… — Рома стиснул зубы.
 
Юна слушала подобные перепалки раз по пять на дню. Может, человеку со стороны они бы показались непримиримой враждой, но Юна-то понимала: лучше друзей, чем эти двое, еще поискать. Просто мужчины не умеют иначе признаваться друг другу в любви. Если они, конечно, не геи.
Забрав сына у Ромы, она снова предложила малышу грудь, и на сей раз он, почуяв запах молока, жадно открыл рот и присосался с такой силой, что у Юны искры из глаз посыпались.