Снимай меня полностью (СИ)
— А?..
— Ты уже час канифолишь эту линзу! Дырку протрешь!
— Не протру… — заторможенно отозвался Рома.
— Так, все. С меня хватит. Мадам, вы дадите нам пять минут? — и Вадик, не дождавшись разрешения от клиентки, схватил Рому за шкирку, как провинившегося щенка, и силком выволок из студии. — Ты достал меня уже! — процедил Куприянов, прикрыв дверь. — Сколько можно мне здесь корчить арию умирающего лебедя?
— Лебедя… — Рома вздохнул, сразу подумав о Юне, которая через пару дней будет уже не Лебедева. — Представляешь, организаторы говорят, она отказывается от финала…
Вадик взревел, как медведь в капкане, и с силой шарахнул по стене.
— Юна, Юна, Юна! — передразнил он, потирая ушибленную руку. — Ты издеваешься?! У нас такой шквал клиентов, которого никогда не было! Работай — не хочу! Это конкурс… Черт, это была лучшая идея всех времен! Такими темпами у нас вот-вот будет студия на Тверской и столько девиц, что тебе даже не снилось!
— А смысл в этом конкурсе?.. Она все равно не…
— Прекрати! — жестко перебил Вадик. — Смирись уже! Бабы — дуры. Особенно — Юна. Выбрала Игоря с его гребанным тендером — значит, так ей и надо. Хорош наматывать сопли на кулак!
Рома неопределенно дернул плечом и прислонился к стене. Конечно, умом он понимал, что Вадик — прав. Юна приняла решение, и сделать с ним уже ничего нельзя. Рома пытался поговорить с ней после дефиле, но она была какая-то тихая и печальная. Отделалась парой слов и ушла. Нет, она больше не бросалась обвинениями, не ругалась. Но так стало еще хуже: из нее будто высосали жизнь. Исчез румянец, исчез блеск в глазах, который было проявился, когда она освоилась на подиуме. Рома представлял, что она идет к нему, улыбается ему одному — и хотелось по-идиотски вскочить на стул ногами и заорать: «Вы видели?! Это моя Юна! Моя! Я люблю тебя!..» А потом все пропало, словно кто-то отключил электричество, и погас экран в кинотеатре. Рома понимал, что у него не было никаких прав на Юну изначально, между ними вообще ничего не было кроме его глупых фантазий. Но знать, что через жалкие несколько дней она будет принадлежать другому мужчине, и не какому-то там кронпринцу Швеции, — проиграть Рома бы согласился только ему, — а этому мерзкому лживому Игорю… Нет, это было невыносимо.
Кулешов ничего не мог поделать с собой. Не хотел просыпаться утром, не хотел разговаривать, шевелиться, есть… И почему до сих пор никто не додумался легализовать эвтаназию?
— Что, прям любишь ее, да? — обреченно спросил Вадик, глядя на то, что осталось от его друга.
— Какая теперь разница… — ответил Рома без выражения.
— Ты мужик или салфетка для объектива?! Просто скажи: да или нет!
— Ну да…
— Да или «ну да»?! — не унимался Вадик.
— Да! — рявкнул Рома, потеряв терпение. — Да, люблю ее, ясно?! Считай меня тряпкой, дебилом, романтиком… Не знаю, может, это все одно и то же. Но она — мой человек. Просыпаться с не хочу. Засыпать. Смотреть, как она смеется. Слушать ее голос. Любовью с ней хочу заниматься. Детей. Стареть. Гулять, держась за руки. Пить чай на балконе. Ругаться. Мириться. Валять дурака. Собирать грибы. Ругать глупые фильмы. Спорить. Фотографировать. Потому что в ней есть что-то… Родное и светлое, ясно тебе?
— Воу-воу-воу… — Вадик отпрянул и нервно оглянулся. — Здрасьте, Людмила Викторовна. Шумим, да? Все, поняли, больше никаких децибелов, — а потом, дождавшись, пока недовольное лицо пожилой бухгалтерши скроется за дверью агентства недвижимости, покосился на Рому. — Чего орать-то было? Мог бы просто сказать «да».
— Да, — уже тише повторил Кулешов.
— Ну, это я догадался, — Вадик задумчиво потер подбородок. — Поговорить вам надо, вот, что.
— Я пытался…
— Пытался он! Ты вот это все ей сказал?
— Нет, но…
— Вот именно! — Вадик раздраженно фыркнул. — Ничего без меня не можете. Значит так. Сейчас в руки себя возьми, сопли с колен подбери — и дуй снимать ту нимфочку. А я пока делом займусь.
— Каким? — удивился Рома.
— Каким-каким… Каким надо! Будет тебе Юна! — и Куприянов, ничего не объясняя, развернулся и в бодром темпе двинулся к лестнице. Потом вдруг обернулся и, прищурившись, посмотрел на товарища. — Когда, говоришь, у нее свадьба?
— Двадцать седьмого.
— Принято! — кивнул Вадик и, что-то насвистывая себе под нос, скрылся из виду.
Рому, конечно, так и подмывало догнать великого комбинатора и выяснить, что тот имел в виду, и не затеял ли чего-нибудь противозаконного, но совесть не позволяла бросить в студии девушку. К тому же, она не производила впечатление человека сведующего, а потому за целость аппаратуры Рома тоже слегка волновался.
Отсняв целый сет жеманных поз разной степени вульгарности, Кулешов уже собрался запереть «Гнездо» и пойти на поиски Вадика, но появился один клиент, потом другой, третий и так, пока не стемнело. На звонки Куприянов не отвечал, в студию возвращаться тоже, судя по всему, не планировал. И Роме ничего не оставалось, кроме как вернуться домой, улечься плашмя и в очередной раз попытаться не думать о Юне.
День икс надвигался стремительно, как локомотив на Анну Каренину, а от Вадика так и не удалось добиться даже намека на ясность. Он почти не появлялся на работе, а если появлялся, то расхаживал с загадочным видом, бросал на Рому многозначительные взгляды, а потом снова исчезал в неизвестном направлении. И в какой-то момент Рома понял, что Вадик просто-напросто не хочет сидеть с раскисшим до состояния простокваши коллегой. Наверняка успел уже встретиться с Юной, выслушал много нового в свой адрес — и решил пустить все на самотек, пока Рома снова не начнет вести себя по-человечески.
Дав объявление о том, что студия будет закрыта двадцать седьмого по техническим причинам, Кулешов приготовился встретить безрадостное будущее, в котором есть некто по имени Юна Головкова, в обнимку с бутылкой коньяка и ириской, надеясь, что в сомнительном магазинчике у подъезда продали подделку, и просыпаться после ее употребления не придется вовсе. Но не успел Рома отвинтить крышечку, отделяющую его от небытия, как дверной звонок пронзительно задребезжал.
На пороге обнаружился Вадик, нарядный, как выпускник на последнем звонке.
— Собирайся, — безапелляционно произнес он, выхватив коньяк из рук Кулешова. — Костюм у тебя есть?
— Зачем?
— Мы едем на свадьбу. Да хватит уже выпучивать глаза! Ты о дресс-коде вообще слышал?
***********
Рома замер, сунул палец в ухо и немного потряс, надеясь, что ослышался.
— Время, время! — Вадик раздраженно постучал по запястью, хотя часов давно не носил. — Ты же не хочешь опоздать?!
— На свадьбу — к Юне?! — Рома растерянно моргнул. — Нет, конечно!
— Тогда одевайся быстрее!
— Нет — не в смысле не хочу опоздать. Нет — в смысле, ты охренел, что ли?! Не поеду я туда! Ты что удумал?
— Вот как знал, что нельзя тебя сразу посвящать в детали! Едем, по дороге узнаешь.
— Вадь, я не буду срывать ее свадьбу! Думаешь, в нашем ЗАГСе скажут что-то типа «а теперь, если у кого-то есть возражения…»? И тут я такой ворвусь, признаюсь в любви, и она прыгнет ко мне на руки?
— С ума сошел? — Вадик хмыкнул. — Мы же не хотим заработать тебе грыжу! Собирайся, кому говорят!
— Слушай, я тебя давно знаю. Поэтому заранее на все твои безумные схемы — нет. Не-е-ет. От слова «совсем». Она приняла решение, и я не буду ей мешать, потому что…
— Потому что вы оба такие идиоты, каких еще поискать! — рассердился Вадик. — Ты хочешь с ней поговорить или нет? Хочешь, чтобы она знала все факты, прежде чем подписаться на геморрой под названием «Игорь»?! Если б ты ее любил, то под лимузин лег, но не ушел, пока бы она все не узнала. Короче. Либо ты едешь со мной, либо сиди тут, жалей себя, пока твою Юну берут в оборот. Я умываю руки.
Рома прикусил язык, не зная, как ответить и, что еще хуже, как поступить. Попытался представить перед собой весы. На одной чаше — Юна. Которая выходит замуж за человека, который морочит ей голову. Который не любит его и озабочен только тендером. На другой — Рома. Чем он рискует, если согласиться на авантюру Вадика? В лучшем случае — просто будет выглядеть глупым и жалким ничтожеством. В худшем — загремит с товарищем на пятнадцать суток. По сравнению с целой жизнью бок о бок с Игорем, на которую обрекает себя Юна…