Снимай меня полностью (СИ)
Она не стала говорить отцу ничего. Нет, не боялась. Просто нечего было сказать. Взяла сумочку, повесила на крючок ключи от квартиры и ушла, твердо пообещав себе, что не вернется.
Когда прохладный вечерний воздух помог девушке немного остыть, а эмоции отступили на второй план, Юна огляделась и поняла, что стоит посреди улицы и понятия не имеет, куда идти дальше. Ползти на пузе к Игорю означало сменить одного диктатора на другого. В кошельке сиротливо болтались несколько купюр, на которые если и можно было снять номер в гостинице, то от силы на сутки-другие. А что потом?
Юна набрала Ирку, но в ответ услышала печальную историю о недоступном абоненте. Заглянула к подруге в инстаграм: на последней фотографии рыжеволосая ведьмочка красовалась в зале ожидания Шереметьево. Нет, может, Ира и рассказывала что-то о своих планах на девичнике, но алкоголь отлично справился с очисткой памяти. И именно в тот момент, когда Юна уже всерьез задумалась о том, где удобнее спать: на лавочке в сквере или в комнате ожидания ближайшего вокзала, на дисплее высветилось сообщение от Ромы.
В любой другой ситуации Юна бы ни за что не стала навязываться малознакомому человеку, но сейчас, живо представив уютную небольшую студию, симпатичного фотографа, который по какой-то необъяснимой причине одним своим видом поднимал ей настроение и вселял уверенность, поняла, что ей нужен именно он. Конечно, внутри тут же зазвучал гаденький голосок: «Ты для него просто клиентка. Узнает, что нет больше денег, сразу сделает ручкой!» Но Юна решила: раз уж пошла такая пьянка, раз уж день откровений начался, то неплохо бы выяснить до конца, есть ли у нее вообще друзья.
Поднимаясь на третий этаж, Юна снова и снова повторяла себе, что не будет плакаться, давить на жалость и унижаться. Мужчины, какой бы они ни были ориентации, терпеть не могут женские слезы. И Рома ясно дал это понять, когда Юна раскисла на фотосессии. Нет, нельзя платить нытьем и неблагодарностью за гостеприимство. Однако едва ступив на порог «Кукушкиного гнезда», увидев взъерошенного и такого теплого Рому с шоколадкой в руке, Юна почувствовала, как внутренняя дамба осыпается кирпичик за кирпичиком.
— О, привет, — он непринужденно улыбнулся и встал с кресла. — Чай, кофе?
— Угу, — выдавила Юна, старательно запихивая подступающие слезы поглубже.
— Так чай или кофе? — нахмурился Рома, обеспокоенно взглянул на нее, и на его лице проступило понимание. — Все так плохо, да?
Юна честно собиралась ответить, что все пучком. Никаких проблем. Норма, абсолютная норма. Подумаешь, взрослая девица выбралась, наконец, из родительского гнезда? Стыдно, что только сейчас. Некоторые вон вообще живут на улице. Однако заготовленные слова застряли в горле.
— Юн? — Рома настороженно прищурился.
И вот тут последний кирпичик, который удерживал водную стихию внутри, рухнул. Громко всхлипнув, Юна кинулась на шею к ошарашенному фотографу, повисла на нем, как жертва Титаника на обломке доски, и, содрогаясь всем телом, зарыдала в мужскую рубашку.
Рома под натиском ее слез поначалу окаменел от неожиданности, и Юна рада была бы остановиться, попросить прощения и, как ни в чем не бывало, выпить чашечку кофе, но не могла. И Кулешов, видимо, осознав, что так просто этот соленый ливень не прекратится, сдался и обнял Юну обеими руками, мягко поглаживая по спине.
Девушка будто ощутила себя в теплом коконе. На маленьком безопасном островке посреди бушующего океана. Около камина в лесной хижине, за стенами которой темно, холодно и воют волки. От Ромы пахло одеколоном и еще чем-то неуловимо родным, и Юна вдруг поняла, как же давно ее никто не обнимал вот так. И как остро ей этого не хватало. И от этого внутри защемило еще сильнее, а чувство жалости к себе — и благодарности Роме перевалило через критическую отметку.
— Ничего-ничего, тише, — неловко пытался ее успокоить парень. — Все же будет хорошо, да?
Юна уже не понимала, что для нее хорошо, а что — плохо. И не представляла, как разгребет то, что уже успела наворотить. А потому слезы хлынули с новой силой.
*********
Время остановилось. Все, что накопилось за долгое время, все, о чем Юна сама не подозревала, выходило наружу, оставляя на Роминой рубашке мокрые пятна. Выплакав из себя всю жидкость до капли, рискуя залить студию вместе с аппаратурой, Юна вдруг ощутила ни с чем не сравнимое умиротворение. Она была опустошена — и вместе с тем спокойна и чиста, как белый лист бумаги.
Выдохнув, Юна подняла зареванное лицо и виновато посмотрела на Рому. Впервые она видела его так близко, что могла разглядеть каждую пору, щетинку и ресничку. Разве законно мужчинам иметь такие длинные и пушистые ресницы? Юне страшно захотелось провести кончиками пальцев по его лицу, погладить скулы, подбородок, ощутив приятное покалывание короткой бороды. Рома гипнотизировал ее своим взглядом, внутри все сжалось и будто бы зазвенело туго натянутой струной. Против воли Юна почувствовала то, что, как она думала, давно приказало долго жить: желание. Поцелуи с Игорем превратились в ритуал вроде приветствия или прощания. В банальную формулу вежливости. А вот сейчас Юна вспомнила, каким волнующим и нежным может быть первый поцелуй, и приятное тепло разлилось по венам.
Да, Рома не любит женщин. Да, он никогда не сможет ответить ей взаимностью. Все это Юна понимала — и вынуждена была смириться. Но искушение прижаться к его губам было так велико, что справиться с собой Юна не смогла. И пусть для Ромы это останется коротким ничего не значащим эпизодом, минутным помутнением или досадным недоразумением, Юна получит свой кусочек радости. Ведь не оттолкнет же он ее, в конце концов, брезгливо отплевываясь?
Затаив дыхание, Юна медленно приподнялась на цыпочках, ожидая, что Рома пресечет ее, пока не поздно. Но он замер, не шевелился, будто бы сам не хотел ее отпускать. И Юна решилась. Зажмурившись, поцеловала его. Горячие и мягкие губы с привкусом шоколада… Тело окутала сладкая, почти болезненная истома. В кровь будто кто-то впрыснул расплавленный металл, живот налился жаркой тяжестью, колени подкосились. Юна застыла, стараясь продлить мгновение хоть ненадолго. Знала, что не может продолжить, не имеет права запустить руки под его рубашку, сорвать всю лишнюю ткань, чтобы прижаться к обнаженной коже. Господи, как же сильно она хотела Рому в те мучительно короткие секунды! Будь на его месте любой другой, Юна бы, не задумываясь, отпустила вожжи морали и приличий, и позволила себе до дна испить чашу удовольствия, чтобы заполнить ноющую пустоту.
Игорь. Во всем виноват Игорь! Разве справедливо было так долго ее держать на сухом пайке? Посадить на диету не только гастрономическую, но и сексуальную? Голод стал таким всеобъемлющим и сильным, что без труда растоптал все доводы здравого смысла. Юна чувствовала, что если не нарушит хоть один запрет прямо сейчас, то сойдет с ума. Она, черт возьми, заслужила утешиться! А Игорь… Нет, он не достоин таких страданий.
Мысленно взяв себя за шкирку, Юна рывком отстранилась от Ромы, тяжело дыша.
— Прости… — она схватилась за ворот футболки и потрясла ее, чтобы хоть чуточку охладиться. — Я не хотела…
— За что? — Рома осоловело посмотрел на Юну и облизнул верхнюю губу. На лбу у Кулешова выступили капельки пота, дыхание участилось. Кажется, парень перенервничал из-за нее, и Юне стало стыдно вдвойне.
— Ну, ты… И Вадик… — она с трудом отвела взгляд о его губ. — Я ничего такого не хотела… Вы же не поссоритесь? Из-за меня?
— Ах, это… — окончательно смутился Рома и, спешно отвернувшись, склонился над электрическим чайником. — Ему знать необязательно.
— А?.. — Юна осознала, что не расслышала последнюю фразу, потому что пялилась на узкий мужской зад, обтянутый джинсами. Да что ж, черт побери, с тобой творится, Лебедева?! Даже стриптизер на девичнике, этот мускулистый бронзовый Адонис, не вызвал в ней и крохотной доли подобных эмоций!
— Вадик, — не оборачиваясь, повторил Рома. — Ему не скажем.