Снимай меня полностью (СИ)
И все же возражать было поздно: по заблестевшим девичьим глазам Рома понял, что наживка заглочена, а идея пришлась по нраву.
— Допустим… — Юна подошла к календарю, просмотрела несколько разворотов: милые снимки пар на природе. Это был один из первых проектов «Кукушкиного гнезда». Люди разных возрастов, символизирующие времена года. Весенняя юность, зимняя старость. Вся гамма отношений. От первой влюбленности и страсти, до осенней грусти расставания и семейного умиротворения. Рома гордился этими работами и по реакции Юны видел, что не зря.
— Очень круто! — вздохнула она, наконец. — А как же все это сделаю я? В смысле… Это, наверное, сложно. Или просто поставите меня перед пустым фоном, а потом наложите картинку с нужным пейзажем?..
— Ну что вы! Какая банальность, — Вадик уже вжился в роль гея настолько, что даже в его речи появились незнакомые Роме жеманные интонации. — Мы просто покажем, насколько разной вы можете быть. Плевать, осень, зима… Ну, разве что, намекнем по цветовой гамме. Главное, ваш Игорь должен челюсть уронить от неожиданности. Ром, что скажешь?
— Эм… Чисто теоретически… — Боже, ну почему он все время превращается в такого осла в присутствии Юны?!
— Вот, например, — Вадик почувствовал, что от друга ничего толкового не добьется, и снова принял огонь на себя. — Нежная, воздушная. Как античная богиня. Эдакий образ из Ренессанса. Можно вообще взять какую-нибудь известную картину и стилизовать фотографию под нее. На вас смотришь — и эта мысль сама напрашивается. Опять же, ничего сложного. Простыня, фрукты, нужный свет… Роме это раз плюнуть.
— А еще? — Юна намотала локон на палец, явно польщенная сравнением с шедеврами живописи.
— И тут же что-то совершенно противоположное, — продолжал лить елей Вадик. — Суровая русская женщина. Пролетарий. Завод. Родина-мать. Ну, я не знаю…
— Сварщица, — неожиданно для самого себя произнес Рома. — Рукавицы и специальная маска. Тут у нас в здании есть цех, можно одолжить у ребят.
— А мне нравится! — Вадик даже хлопнул в ладоши. — Отлично! Контраст мягкости женского тела и грубой работы. Можно уж заодно и такой сельский образ. Знаете, васильки, сено, рябиновые бусы — и больше ничего.
— Это ты уже разошелся, — одернул коллегу Рома. — Где мы возьмем сеновал?
— Фигня вопрос, — отмахнулся Вадик. В пылу мозгового штурма он уже забыл про реверансы делового общения. — Сбегаю и найду. Потом надо обязательно что-то этническое. Боди-арт. В стиле племен… Как там было? Ром, помнишь, на той выставке?.. Во-о-от… — он выдохнул, будто устал от тяжелой физической работы. — Еще просто офисное что-то… Ну, женщина-вамп, разумеется…
— Еще черно-белый снимок, — встрял Рома. — Современное искусство. Как-нибудь в позе эмбриона…
— Да-да, — Вадик энергично закивал. — Бомбически! Считайте, это тест. Посмотрите, что понравится жениху больше всего, и будете знать, как его порадовать…
Рома напрягся. Представляя Юну в разных образах, он ненадолго забыл, ради чего, а точнее — ради кого она все это затеяла. И все вдохновение моментально улетучилось.
— Вы тогда сообщите, когда все подготовите, — улыбнулась Юна. — Чтобы я рассчитала время. Но пока мне все очень нравится…
— В смысле — когда?! — опешил Вадик. — Конечно, прямо сейчас и начнем.
— Но я… Я еще не…
— У вас сегодня другие планы?
— Нет, — мотнула головой Юна. — Но надо же как-то созреть морально…
— Даже слышать ничего не хочу! — Вадик взял ее за плечи. — Пока есть запал, надо работать! У нас есть вы — это главное. Я отскочу, привезу все мелочи, которых не хватает. А вы пока раздевайтесь. Ром, да что ты стоишь-то?! Вытаскивай аппарат!
ГЛАВА 7
ЮНА Лебедева
34 минуты
Люди, что сейчас будет… Мамочки! Мир никогда не станет прежним. Я бы и рассказала, но тогда точно стану не рукопожатой. А домой меня, очевидно, не пустят. Это т-а-й-н-а. Великая и ужасно секретная.
У вас бывает такое непонятное предчувствие, что либо все будет очень хорошо, либо очень плохо? Без других вариантов?.. Нет, я не прыгаю с парашюта. И еще пока не выхожу замуж. Но волнение то же.
В общем, запомните меня такой. Но пасаран.
Каждая пуговица, каждая молния и застежка приближали Юну к моменту стыда, древнего, как первородный грех. И в голове отчего-то звучали рефреном слова матери.
Вообще-то, Елену Геннадьевну с трудом можно было назвать духовным наставником. Она понятия не имела, как Юна учится в школе, в кого влюблена и о чем плачет в подушку. Если и досаждала советами, то исключительно теми, что легко почерпнуть в любом женском журнале: в какую сторону растушевывать тени для век, какая маска лучше всего убирает мешки под глазами. И диеты, да. Как только в мире появлялась новая модная диета, Юна узнавала о ней первой. Единственной материнской мудростью, врезавшейся в память, были слова о нижнем белье.
— Если выходишь из дома, позаботься о том, чтобы на тебе был приличный чистый комплект. Никогда не знаешь, что случится. Вот так собьет машина, приедут врачи. И все, уже не переодеться. Выбирая трусы, думай, что скажет о них посторонний человек.
И вот теперь, прячась за фотофоном, Юна будто бы снова слышала мамин голос. Да, трусы хоть прямо сейчас на выгул. Белая классика с каймой из незатейливого кружева. Как, собственно, и лифчик. Вот только фотографировать Юна собиралась не белье. А насчет того, что делать, если от трусов придется избавляться, Елена Геннадьевна предупредить забыла.
Юна зажмурилась, выдохнула. Спустила последний оплот морали, и вместе с ним к щиколоткам упала вера в себя. Когда Вадим расписывал гениальные идеи, Юна уже представляла, как возвышенно и загадочно получится на снимках. Сейчас же смотрела на красноватые вмятины от резинки на животе и под грудью, на проступающий то ли от холода, то ли от волнения мраморный рисунок на ляжках. И как ни силилась представить себе радостную реакцию Игоря, ничего не получалось.
Зря Вадим уехал за сеном. Надо было настаивать, чтобы он присутствовал от и до. Взять паузу на часок-другой, метнуться в солярий, накидаться текилой с лаймом для храбрости. И тогда бы Роман с товарищем на пару гнули бы и мяли свою несуразную модель, как гуттаперчевый манекен.
Но нет. Юна осталась с Ромой наедине. И будто бы чтобы добить ее окончательно, он предложил перейти на «ты». Самое время! Отсутствие трусов сближает похлеще мятных конфеток.
Юне уже неважно стало, какой ориентации ее фотограф. В чужой холодной студии, куда в любой момент может постучаться очередной клиент, без одежды… И вдобавок наедине с каким-никаким мужчиной. Юна готова была поклясться на чем угодно: воздух буквально сгустился от неловкости и напряжения и вовсе не для нее одной.
— Вы ведь раньше видели голых женщин? — спросила она, выглядывая из-за большой картонки. — Ну, я имею в виду, живьем…
Боже, какая чудовищная глупость! И надо было такое сморозить! Как будто он мог видеть мертвых. И какое, в самом-то деле, это имеет значение?..
О, если бы Юна могла просто помолчать… Но эта невыносимая тягостная пауза сводила с ума. Хотелось разрядить обстановку.
— Видел, — глухо отозвался Рома. — Мы вроде договаривались на «ты»…
— Да. Да, конечно. Прости.
— Ты готова? Свет нормальный, но мне надо будет протестировать на твоей коже.
— Ага. Иду.
Замотавшись в простыню, которую Вадим счел достаточно античной, Юна вышла из своего укрытия. Рома сосредоточенно возился с камерой: подстраивал штатив, поправлял вспышку.
— Так… — пробормотал он, не отрывая взгляда от фотоаппарата. — Я подумал, начнем с Данаи. Я тут уже загуглил, ее кто только ни рисовал. И Рембрандт, и Рубенс, и Климт. У Тициана аж четыре штуки.
— Я, видимо, больше по части Рубенса, — горько усмехнулась Юна, и вот тут Рома все-таки посмотрел на нее. Неожиданно строго.
— Ну, вот что, — мрачно произнес он. — Давай-ка ты заканчивай с этим. Если будешь постоянно развлекаться самобичеванием, то я — пас. Никакой фотосессии. Или пусть Вадик тебя снимает.