Ангатир (СИ)

— А иди ты в баню, — махнул рукой воевода.
«Ходящий, в воду пердящий», — мстительно подумал Драгомир уже опосля, глядя в затылок идущему перед ним белоглазому.
Чуди, как было обещано, дозволили шагать самостоятельно. Несмотря на полученные накануне увечья, он двигался вполне свободно. Староста требовал, чтобы белоглазому связали за спиной руки, да воевода только головой качал — бесполезно, порвет любые путы. Так хуже даже, еще дружина не ровен час будет считать, что в безопасности, покуда этот связанный, значится, шлепает. Потому было решено чудь вести в середине воинства, ближе десяти шагов к нему не соваться, луки готовыми к бою держать. Когда Куштунь остался далеко позади, Драгомир отдал стрелкам новые указания:
— Попытается напасть или удрать, бейте, не жалея. Насмерть, чтоб дух испустил, прежде, чем успеет кого подрать. Староста его ценит конечно, да токмо мы тута с вами в лес с этой тварью идем, а не он.
Коней брали только вьючных, потому как, дорог в местах, где Драгомир собирался богатство искать, никто не прокладывал. Едва оказавшись в лесу, чудь почувствовал приток силы. Внешне никак это не проявляя, он питался ею, шагая нагими ступнями по траве, с наслаждением чувствуя прохладу росы на ногах. Украдкой касаясь стволов деревьев, чудь благоговейно улыбался.
«По что они вырубают леса для своих селений? Жгут корни, вырывают из почвы. А ей больно. Она страдает. Не разумные, запутавшиеся, потерянные. Живут в мертвом дереве, не понимая, что оно больше не дает силы, а токмо забирает, высыхая вместе с их душами», — размышлял чудь, дивясь беспечности окружающих.
Не спеша бредя, когда его не подгоняли, белоглазому удалось поднять с земли камень. Драгомир тотчас всполошился, едва ль не подпрыгивая от возмущения. Чудь смерил его недоуменным взглядом, молча положив камень в рот.
— Сплюй, — скомандовал воевода.
Чудь приоткрыл рот, вываливая синеватый язык. Камня не было.
— Сожрал, — буркнул стоящий рядом ратник. — Ребят, он камень сожрал…
— Смотри не подавись, — злобно прошипел Драгомир.
Чудь смолчал, продолжая путь. Он никогда не отвечал на чужую грубость. Скользя взглядом по сторонам, белоглазый выглядел словно блаженный. Будто не его ведут под стражей, а он гуляет и к тому же один.
По мере продвижения, путь усложнялся. Лесная чаща казалась темнее, хотя еще был день. Лошади то и дело недовольно фыркали. Порой не хотели идти, останавливались. Воинство Драгомира, даром не робкого десятка, продолжало идти, не дрейфя. Большое ль дело, лесная нечисть решила запугать! От доброй стали, да огня не спасут никакие заговоры. Однако и те, кто во все глаза следил за людишками, уверенностью обделены никогда не бывали.
— Ау! — раздавшийся девичий крик, застал врасплох задумавшегося Драгомира.
«Может, показалось?» — подумал воевода, тотчас оглянувшись по сторонам.
«Не показалось», — заключил он, видя, что его ребята тоже кто куда таращатся, вслушиваются.
— У! У! У! — вторил второй голос первому уже с другой стороны.
Воевода злобно зыркнул на чудь, тотчас опустив ладонь на рукоять меча.
— Твои проделки, белоглазый?
Чудь, как и все всматривался в темные провалы меж деревьями.
— Не бойся, мил человек, это аука резвится. Пускай себе дурачится, — ответил чудь.
— Ты чепуху-то не мели, — буркнул Драгомир, надувшись. — Ишь, ты, скажешь! Воевода ничего не боится.
В открытом шлеме, он выглядел донельзя потешно, аки переспелый желудь.
— Где этот аука твой? А ну показывай! — рявкнул воевода, вырывая из рук у дружинника лук и пару стрел.
— Уже убежал, — равнодушно ответил чудь.
— Прикрываешь своих, — с прищуром процедил Драгомир. — Надеешься, высвободят тебя?
Казалось, что это предположение неожиданно повеселило чудь.
— Ужель не свободен я? Мне-то нет дела до богатств, каменьев да злата, а вы за ними сломя голову абы куда тащитесь. Ты бы дома сидел, да жену ласкал, а со мной, как ведро в проруби болтаешься. Кто из нас не свободен, воевода?
— Много-то ты понимаешь, — ответил Драгомир, но все-таки отстал.
 
Когда солнце склонилось к закату, в лесу уже почти ничего было не видать. Разбив лагерь, Драгомир принялся стращать своих людей, выставляя караулы. Дружина не особо обрадовалась, когда воевода заявил, что спать не будет едва ль не половина воинов.
— А вы как хотели? — развел руками Драгомир, глядя на хмурые рожи своих ратников. — Нам этого камнежора надо охранять, да от прочей нечисти оборону держать.
Чудь, не обращая внимания на перепалку, уселся спиной к стволу крепкого дуба. Прикрыв глаза, он что-то тихонько шептал, поглаживая землю. Нежно, любя, словно успокаивая. Вдруг он распахнул очи. Принюхался. Подхватил щепотку земли, попробовал на язык, пожевал. Его лицо в миг заострилось. Чудь встал, осматриваясь.
— Воевода, здесь нельзя оставаться, — проговорил наконец белоглазый.
— Не твоего ума дело, где нам разбивать лагерь, — буркнул тот в ответ.
— Воевода, это очень плохо место, — произнес чудь, все время озираясь.
— Ты бы рот свой прикрыл, да людей мне не баламутил, — рыкнул на него Драгомир, подскакивая и хватая за шею. — Что ты за чудовище проклятое? Испрашиваешь его — молчит, просишь замолчать — какую-то чепуху болтает!
Чудь смерил воеводу взглядом и отвернулся. Он замер, не говоря больше и словечка. То ли обиделся, то ли, решив, что уловка не удалась, успокоился. Дружинники расходились по постам, те, что остались в лагере готовились ко сну, жуя солонину, которую запивали квасом. Совсем молодой светловолосый кудрявый парнишка хотел было отнести немного пожевать белоглазому, но воевода только шикнул на него, добавив:
— Он уже поел сегодня.
С приходом ночи лес наполнился новыми звуками. Где-то вдалеке кряхтела выпь. Ее хриплый булькающий голосок, слышался совсем иначе, когда вокруг непроглядная мгла. Света от костров недоставало, да и то дело, разве ж это свет? Отойди три шага, руки вытянутой не увидишь. Следом за выпью принялась голосить кукушка. Чудь заметил, как несколько человек переглянулись.
«Боятся, — подумал белоглазый, следя за ратниками. — Думают, безобидная птица им грядущее предскажет. Не того вы боитесь, неразумные».
Поднялся ветер. Зашумели ветки, да так, что скрадывали все прочие звуки. Языки пламени костров то и дело вспыхивали, ярче освещая окрестности. Полетели искры, увлекаемые порывами ветра. Дурной знак. Чего доброго, лесной пожар учинится. Никому такого не надобно.
А завывало все громче, словно и не ветер это вовсе, а сама ярость лесная. Чудь сидел неподвижно, опустив ладони на дерн. Его зрачки то сужались, то расширялись. Ноздри подергивались. А ну как чуял кого-то. Молчал белоглазый, да и кому тут можно было что сказать. Очередным порывом ветра дрожащее пламя костра раздуло пуще прежнего, да так, что вся округа просияла. Тут и заорали ратники, закричали натужно, подхватывая оружие, да сбрую боевую вздевая. Воевода вскочил, с холодным шелестом извлекая меч из ножен и как завопит:
— Чудь, ты опять баловать удумал?
Белоглазый даже ухом не повел, так и сидел, глядя Драгомиру за спину. Тот обернулся, да как подпрыгнет, бранясь на чем свет. И хоть увиденное застало его врасплох, воевода не зазря свою похлебку жевал, да под старостой не один год хаживал. Поднял он свой люд, плечом к плечу поставив. Сказать по правде, все заняло считанные мгновения, но до чего ж это было страшно. На дрожащий свет костров повылазили такие уродища да твари, что хоть глаза себе повыкалывай, лишь бы не видывать погани этой. По одной руке, по одной ноге, да по одному глазу было у существ, что на воинство Драгомира вышли. Чтобы перемещаться, непонятные твари раскорячивались, складываясь напополам и шагали, опираясь то рукой, то ногой. И уж как проворно то у них получалось. Глухо рыча, подчавкивая слюнявыми ртами, рванули они в атаку. Ветер взвыл истошно и протяжно, в раз разметав кострища. На стоянку людей опустилась тьма-тьмущая, только одинокие разбросанные угольки в черноте мерцали.