Ангатир (СИ)

— Полно, языком чесать. Уже сумерки, проверь что вокруг, нет ли кого поблизости.
— Так сокол же смотрел, — недовольно протянул волколак, вставая.
— Ты еще посмотри, — бесстрастно заметил Гату.
Недовольный тем, что не дали дорассказать историю, Грул обернулся волком и умчался в ночь, только и видели. Снова повисла тишина. Костер мягко потрескивал, освещая лица сидящих подле него. Ох и разношерстная подобралась компания. Между ними не водилось ничего общего. Они даже не были друзьями, как и не знали друг друга, но каждого к пламени этого огня привела судьба. Внезапно сокол всполошился, ероша перья.
— Опасность? — тотчас отреагировала Латута, заранее бледнея.
— Нет, — ответил Светозар, успокаивая своего пернатого товарища. — Летучие мыши на охоту вышли. Вон, глянь порхают. На свет потянулись.
Люта тоже задрала голову, вглядываясь в темную синеву неба. Вскоре она заметила крошечную точку. Та двигалась не как птица, а походя по движению скорее на бабочку.
— А чегой-то они едят? Мошек поди? — спросила Латута, завороженно следя за ночными охотниками.
— Я слыхала, они кровь пьют. Вот так заснешь, не к месту сказано будет, под деревцем. А тебя хвать и высосут! — прошептала Беляна и щипнула Латуту за бок.
— Иди ты, — беззлобно отмахнулась девушка, натужно улыбнувшись, хотя было видно, что ей не по себе.
— Это враки все, — заявил Светозар, насаживая разделанных на куски рябчиков на палочки. — Они питаются жучками, мотыльками, пауками, личинками. У них и зубов-то нет.
— Не всегда, — обронил Гату, следя за языками пламени. — На каждый род бывают исключения.
Белоглазый говорил вполне серьезно. Уютное тепло костра щекотало вытянутые и уставшие за день ноги. В памяти всплыл один эпизод из юности. Можно сказать, из детства. Как же давно это было? Вроде лет тридцать назад, а теперь казалось, что все триста.
«Сколько ж воды утекло с тех лет… — подумал Гату, рассеянно подкидывая веточки в огонь. — Сколько шагов отмеряно».
По меркам людей Гату тогда был молодец в самом рассвете сил, а у его народа это еще зналось за младенчество. Непоседлив был тогда белоглазый, до познания мира охоч, да жаден. У чуди не принято ограничивать детей. Они росли в стае, но и сами по себе, одновременно. Ходили под землю и лес, в горы, да на болота. Гату родился с белыми очами, чего не случалось многие луны. Не было пределу радости и счастью племени. Ведь вышел на свет он не один. Мать разродилась двойней. Гату и Кано. Едва успев подрасти, мальчики принялись исследовать земли, что лежали вокруг. Когда непоседливые будущие шаманы заглянули под каждый камешек, да в каждое дупло, их взор устремился дальше. Они рвались навстречу таинственному миру, полному чудес и новых открытий.
Как-то раз братьям довелось набрести на разоренную деревеньку, стоящую в предгорьях. Едва юноши вошли в селение, навстречу вышел старец. Годы согнули его спину, выбелили усы и бороду, а глаза лишили ясности. Но как бы не был стар, тот несчастный, он сразу понял, кто перед ним стоит.
— Миленькие вы мои, чудские заступники, не оставьте на погибель! Смилуйтесь над людьми, смиренными и добрыми. Помогите нам! — взмолился старец.
— Что за беда у вас стряслась? — ответствовал Гату.
— Аспиды люд изводят, — горько прошептал старик. — Сначала думали один поселился, поозорничает, да отводится. Да видать стая целая! Через день по душе уносить стали! Девять! Девять кровиночек наших забрали и это за две-то недели.
— Вы их видели? — подал голос Кано.
— Нет, зато слышали, как их крылья шелестели в ночи. Такие мощные взмахи… Нет в мире птиц таких, чтобы так хлопали!
— Аспид, — уверенно кивнул Кано, бросив взгляд на брата.
— Мы поищем гнездо и отвадим, — проникновенно сказал Гату, беря старца за плечи, когда тот уже и в ноги плюхнулся. — Аспид только чудь послушает. А коль нет, то мы с братом с него спросим, в миг отвадится и дороженьку позабудет.
Старик долго еще благодарил, обливаясь слезами счастья и избавления, а братьев уже и след простыл. По началу искали в горах, однако ж все пещеры выглядели пустыми и не обжитыми. Не один перевал излазили — все тщетно. Нет и не было тут аспидов! Когда совсем отчаялись выискать коварных змеев, братья решили устроить засаду. Возвратясь в деревню, Гату строго-настрого заклял местных в ближайшие дни ходить на охоту, да по грибы-ягоды.
 
Принялись ждать. Первые две ночи никого не появлялось. Братья бдели по очереди, не смыкая глаз, следя за темными небесами, прячась в стогу сена. На третью ночь, едва солнце за горизонт нырнуло, началось. Сперва послышались мощные хлопки кожистых крыльев. Как Гату не старался вглядываться, ничего было не видать. Горы и горы, спокойные вершины в небо смотрят. А меж тем хлопки крыльев все ближе и ближе да громче. Тут-то Кано и охнул, хвать брата за плечо, да в другую сторону указывает. Обернулся Гату, да так и замер, глазам не веря.
То, что летело к селению, едва не задевая верхушки деревьев, не было аспидом. Больше всего существо походило на огромную летучую мышь, только с корову размером. Толкая гигантское тело вверх на каждом махе, она издавала тяжелые хлопающие звуки. Даже издалека было видно, что толкать такую тушу ой как не просто. Это существо не могло существовать по всем законам мироздания. Не жить, и не нежить. Чудовищный выродок, что наводил ужас на округу.
— Мы с ним не справимся, — резонно заметил Кано. — Надо узнать, где оно спит. Может удастся приручить?
— Приручить? — ужаснулся Гату. — А кормить такое чудовище чем? На него дичи не напасешься. Даром эта тварь на людей охоту начала?
— Не горячись, братец. Для кого-то и мы с тобой чудовища.
— Делать-то, что будем?
— Следить. Коли селяне не дураки, будут по домам сидеть. Тварь полетает, да не солоно хлебавши уйдет. Тут-то мы за ней и пристроимся.
Вдруг послышался девичий крик, быстро перерастающий в вой. Кричала совсем молодая девчушка. И чего она только в такой час на улице делала? Задаваться этим вопросом было не ко времени, да и не к месту. Громадная летучая мышь невероятно проворно для своей комплекции повернула, метя на звук, и сложив крылья, камнем устремилась вниз! Гату понял, что нужно действовать немедля. Тело само подалось вперед, выбрасывая себя, словно лук стрелу. Прыжок на крышу. На соседнюю. Еще один и…
Гату врезался в черную мохнатую тушу в самый последний момент, сбивая вбок. Девчушка так и застывшая, словно обледеневшая, визжала, обливаясь слезами, но не могла даже пошевелиться от страха. Обескураженная от того, что жертва не попала в когти, летучая мышь врезалась в пристройку к кузнице, ломая перегородки и крышу. Натужно ворочая тяжелым телом, она развернулась, опираясь на широкие крылья. Огоньки глаз горели красным пламенем, и было в том взгляде столько досады и ярости, что Гату сам едва не застыл, как вкопанный.
Припав к земле ладонями и лбом, чудь хотел было воззвать к силе рода, но почему-то отлетел в сторону. Брат оттолкнул его в последний момент, и длинные как мечи когти летучей мыши нашли лишь пустоту. Кано не успел отскочить сам и тварь сжала его тело, грозя переломить. Гату, взревев похлеще медведя, бросился на противника, запрыгивая мыши на спину. Он был вне себя. Словно обезумивший берсерк, Гату рвал кожистые крылья, превращая их в лоскуты.
«Она слишком сильна и проворна. Сначала ее нужно замедлить и лишить возможности взлетать».
Кано, пришедший в себя, вгрызся в сжимающие его лапы, силясь их разжать. Мышь визжала от боли, проливая горячую кровь. В ее воплях уже не было хищной злобы. Какие-то букашки нанесли ей урон, наверное, впервые за долгую жизнь. Они совсем не боялись, раня ее драгоценное тело! Разжав лапы, мышь толкнулась от земли, пытаясь взлететь. Не смогла, крылья больше не могли цеплять воздух. Зато надоедливая букашка свалилась.
«Сейчас я разорву ее на части! Мокрое место останется!».
Челюсти клацнули, едва не зацепив Гату, но тот проворно отскочил, двигаясь вокруг колодца. Вдруг резкая боль заставила мышь взвыть, оборачиваясь. Кано, подхвативший кузнечный молот, обрушил его на хребет твари. Челюсти вновь клацнули, но братец тотчас отпрыгнул назад, маня за собой. Тяжело и неуклюже поворачиваясь, мышь прицелилась и прыгнула вперед! Она должна была накрыть мерзкую букашку и разорвать. Но что-то дернуло назад, да так сильно, что тварь вмазалась мордой в землю, глотая пыль. Когда мышь оставила Гату, тот накинул на ее лапу цепь от колодца.