Ангатир (СИ)
— Да кто ты такой, чтоб меня поучать? — визжала неизвестная, судя по голосу совсем юная девушка.
— Я-то, кто? Щас ты у меня узнаешь, кто, стыдоба гулящая!
— Рот свой поганый прикрой, Ерёмка! — вступил новый голос.
— Да, что ты с ним говоришь? — заговорил третий мужчина. — Он твою бабу оприходовал, твою честь изуродовал! Сносишь? Может еще водички им поднесешь? Гляди ж, запыхались! А? Сносишь, тютя?
Тот, что подстрекал неизвестного к расправе, явно был зол похлеще товарища. Люта бы, может, и мимо прошла. Ну, подумаешь, диво, подгулял кто-то! Да только новые голоса зазвучали.
— Ерёмка, давай, не тушуйся! Отходи его как надо, — вторили новые голоса. — Никто не узнает!
— Я всем расскажу! — прокричала девушка.
— Расскажешь, что? Что по лесам в чернике подол задираешь? Тебя бабы камнями забьют, будешь жить в хлеву, да дерьмо за лошадьми убирать!
— Ну все, молись, тварь! — прорычал некто, по-видимому тот самый Ерёмка.
Женский крик огласил окрестности истошно и душераздирающе тяжко.
— Не надо, ребятушки! Заклинаю, не губите его! То я же! Ну, пожалуйста!
Люта замерла, слушая жалостливые мольбы девушки. Сердце екнуло. Не выдержала. Побежала на крики, ажно запыхалась, когда на самосуд человечий выбежала. Трое молодых парней дубасили четвертого. Тот уже был на земле. Пока били только ногами, без оружия, но лупили от души. Рядом на земле ползала зареванная девчонка, пытаясь ухватить кого-нибудь из обидчиков своего полюбовничка, но ее всякий раз отталкивали.
— А ну-ка, брысь! — крикнула Люта, стараясь, чтобы голос прозвучал грозно. — Судить кого удумали? Так в деревне старосте сказывайте, что дурного он сделал! А коли стыдно, так прикуси язык и за женой смотри лучше!
Парни, что пинали несчастного, аж остановились, переглядываясь. Послышались смешки. К Люте подошел высокий молодец, краснолицый, волосы белые, что снег, красив, но по лицу видно — зол душой, едва ль не на две головы выше ее.
— Это что тут за мурашка носопырку задирает? — весело проговорил он, вставая вплотную и нависая над девушкой. — Солнышко, я ж тебя сейчас отшлепаю.
— Руку поднимешь, без руки и останешься, — гордо ответила Люта, выдерживая его взгляд.
— Ой, ну раз так, то ухожу! — замахал руками детина, притворно пугаясь, чем вызвал хохот дружков. — А ты ничего такая! Справно балакаешь, да и с виду хорошенькая. Откуда будешь, милая?
— Не твоего ума, родненький, — ядовито огрызнулась Люта, и обернувшись на лежащую на земле девушку, добавила, — Шла бы ты поскорей да друга своего сердечного забрала.
— Ты храбрись да не заговаривайся, луковка, — заявил стоящий рядом парень, в котором Люта тотчас узнала спасенного однажды от Ягини. — Сказал Алешка же, отшлепает!
— А ты уже и смел стал, я погляжу? — протянула Люта. — Позабыл, как листочком на ветру трясся? Хороши травки были… И память потерял, и совесть.
Люта проигнорировала очередную угрозу, и не дожидаясь ответа, направилась к девушке. Пройдя мимо краснолицего, она протянула руку девице, уверенно поднимая ту с земли.
— Идите уже. Кончилось все. Помяли слегка, и хватит. То ж и справедливо, если на чистоту, — сказала Люта, как вдруг почувствовала боль.
Веселый до этого парень ухватил ее за ухо, да так крепко, что не вырвешься.
— По добру не понимаешь, мышка-норушка?
Ох и полыхнула тут жрица. Как лягнула подлеца, в пах метя. Да тот так высок был, что не попала. Однако ж, парень ухо выпустил. Едва Люта развернулась, как хлесткая пощечина врезалась в её щеку. Она повалилась на землю, не веря в происходящее.
«Ты поднял на меня руку?»
«На меня?»
«НА МЕНЯ, МРАЗЬ?»
Злоба подобно яду, прыснула в вены Люты. Она вскочила, не помня себя. Глаза в миг почернели, словно луну тенью сокрыло. Кулаки сжались, да руки затряслись.
— Эй, ты чего? — испуганно проблеял парень, даже отступив на шаг.
Люта уже не походила на божью коровку. Как и на кузнечика, мурашку и вообще тщедушную и миловидную девчушку.
— Никто не смеет поднимать на меня руку! — прорычала она и закричала.
Закричала Люта так, что у парней перед ней стоящих, ушла земля из-под ног. Они попадали, закрывая уши руками. Кто-то было хотел бежать, но неистовый вопль жрицы лишал сил и духа.
С земли раздался девичий испуганный визг, а парни и головы не смели поднять. Ухмылки скабрезные вмиг с лиц слетели, а рты пооткрывались, да слова оттуда не вылетело ни одного. Дохнуло мертвенным холодом, сковывая обидчиков по ногам и рукам, не давая и глазом моргнуть. Люта достала кинжал из-за пояса и зло полоснула по ладони, красные капли оросили траву под ногами.
Неистова Мара, яви свою кару,
Открой ледяные очи, приди в темной ночи,
Серпом жизнь секи, да тонки нити рви,
Гневная Мати за все воздати,
Гой! Черна-Мати! Гой-ма!
С последним восклицанием по молодцам словно мороз пронесся, инеем покрывая, замораживая, в глыбы льда превращая. Так и застыли они навсегда статуями ледяными посередь поля. Оглушительный визг пронесся и всколыхнул стайку птиц, что гнездилась на ближайшем дереве.
— Ведьма! Ведьма черная!
Девица, что до этого молча таращилась на происходящее, подхватила своего милого полюбовника, и так драпанула, что только пыль столбом, да пятки в лаптях мелькают.
— Дура! Я ж тебе жениха нового спасла, заместо муженька обрыдлого! — крикнула ей вслед Люта и сплюнула.
«Ничего оклемается, поймет, что так и лучше им», — сказала сама себе Люта и устало раскинулась на траве.
Сил не оставалось, все в колдовство да злость ушло. Говорила ей Ягиня, не пускай в ход чары, когда сердце неспокойно, иначе все на злость ту и спустишь. С холодной головушкой ворожить надобно, чтобы знала сила место свое и расходовалась с умом.
Люта зевнула и так удобно ей стало, да хорошо, что уснула она, а проснулась от криков. Голову приподняла и тут же подскочила, как ужаленная. Селяне, толпа целая с вилами и топорами, перли в ее сторону. Раздавались крики, особенно один выделялся, визгливый такой, напоминающий недавно спасенную бабенку.
— Говорю вам, убила парней наших, мужа моего Ерёмушку в лед превратила, ведьма проклятущая! Вон они стоят горемычные аки столбы какие. Ой, что деется-то! Под носом самым упыриха живет!
Люта от злости чуть было в ответ не заорала, что, мол от шеболды слышу, да не ко времени то было. Оглянуться не успела как зажатая, что в тисках, в толпе оказалась. Уж на всех селян ее сил точно не хватит. Думала все, конец ее пришел, уж на болотах страшно так не было, как пред этими оголтелыми. Но нет, судьбе не то угодно было. Ржание конское прогремело похлеще боевого клича.
Тодорка влетел в толпу, как таран, копытами путь прорубая, а кого и попросту кусая. Если б не он, гореть ей на костре. Да только успели ж паршивцы ножиком по руке чиркнуть в надежде остановить. Прискакала на коне к избушке. Волосы дыбом, кровь по руке стекает и икота от страха испытанного. Яга тогда только хмыкнула, слушая жалобы Люткины на несправедливость, злобных молодцев и глупых, да к тому же слабых на передок селянских баб.
Встряхнув головой, жрица отогнала воспоминания. Глядя на голубоглазого, светловолосого парня, что зазывал спасать свою сестру из плена разбойников, она отчетливо помнила этот невинный взгляд девицы, а после ее же злость и гонение Люты с вилами. Чем чище и искренней старается выглядеть человек, тем черней у него за душой.
«Интересно, а селян, что зло ото дня ко дню делают да вины своей не ощущают, Гату как обозвал бы? Наверное, оправдал, то ведь селяне, они все оправдывают злыми происками ведьм, да нечисти, а не своими поступками».