Ангатир (СИ)

— Ты смотришь, но не видишь! Я сказал, смотри! — Хлесткий удар обжег щеку и вновь пальцы сомкнулись на нежном подбородке, мягко поглаживая, словно бы извиняясь за грубость.
Он не желал ей зла, но причинял его с завидным упрямством. Делал вид, что сожалеет и вновь хлыст взмывал в воздух, рассекая нежную плоть, вырывая яростный крик. Гладил по щеке и тут же угрожал расправой всему селению Глиски. Хатум нравилась постоянная битва противоположностей в муже, Люта сходила от этого с ума.
Безумный.
Она бы и рада была сбежать, да только за ней следил днем и ночью приставленный человек. Воина звали Салих. Изу-бей назначил его в охрану сразу, как только разобрался с Радиславой. Ее, четвертованную, сожгли сразу же после казни, бросая в костер все вещи, что принадлежали служанке. Девушки боялись прикасаться к вещам проклятой голыми руками, поэтому использовали палки или обрезки тканей, оборачивая ими ладони.
Как верный пес Салих стоял у шатра, охраняя покой наместника и странной рабыни. Ходил за ней всюду, куда бы она не пошла, даже, если это была потребность справить нужду. И, если в начале Люта огрызалась, то спустя несколько дней перестала обращать на него внимание. Он никогда ничего не говорил ей, просто наблюдал стоя чуть в стороне.
Салиху же Люта не нравилась: взгляд злой. Он так и говорил другим воинам, с которыми делил мясо и хлеб у костра — злая она. Но никто не воспринимал его слова всерьез. Ну что может сделать хрупкая маленькая девчонка? Кулачком ткнуть? После таких предположений раздавался громогласный мужской смех, Салих на это только головой качал. Он-то знал, нельзя недооценивать разозленных женщин, загнанных в угол, раненных. Раненный зверь опасней всего. Служанка Хатум тоже была хрупкой девчонкой, а оказалась ведьмой. Впрочем, здесь Салиха обуревали сомнения. Слишком уж близки были Хатум и Рада, да и до принятия в стан девки с черными глазами, все было в порядке. Да, в стане умирали люди, но зима — суровое время. Один-два человека в месяц, не так много, чтобы волноваться.
Он решил приглядывать за Лютой не столько из-за приказа Изу-бея, сколько от ощущения надвигающейся беды. Воздух пах не летом, что близилось, а гарью. Такой же запах он слышал, когда пришлось спалить соседнее селение. Частенько, когда получалось найти время на отдых, Салих оставался словно бы между сном и явью, пока однажды, от усталости не нырнул глубже. Видение, явившееся к нему, мигом заставило проснуться и стрелой выскочить из шатра. Уж сейчас-то наместник обязан его выслушать. Для хазар нет ничего важней вещего сна, а то, что сон был вещим воин не сомневался. Убедившись, что Люта все еще спит и никуда не делась, он нырнул к одному из военачальников стана и началось…
— Гнать ее надо, Изу-бей, гнать, покуда беда не случилась в стане. Еще неделя и нам пора уходить с насиженного места дальше. Уж не решил ли ты отринуть память предков и обосноваться тут, а рабыню эту в жены взять?
Битый час в шатре наместника кипел спор. Салих, не раз и не два отмеченный в битве как храбрый и отважный воин поведал всем, что приснился ему сон вещий, да такой, что руки и сейчас трясутся. Уничтожит мерзкая девчонка весь стан, сотрет с лица земли и пойдет дальше сеять зло, а в помощь ей будет сама тьма. Нечисть она поведет на них как армию свою. Права была Радислава, Люта Черной Моране поклоняется, а знак спрятала небось, потому что сильной ведьмой оказалась.
Собрали военачальники совет в шатре наместника и стали убеждать упрямца казнить Люту, покуда живы все. Изу-бей не мог от них отмахнуться, уж слишком серьезно хазары воспринимали сны. Недаром среди них особо почитались толкователи и ловцы сновидений. Увиденное во сне и проигнорированное могло иметь серьезные последствия для всего каганата, а не только для одного единственного стана. С другой стороны, Изу-бей не верил. Ну не могла худенькая девушка, которая так доверчиво жалась к его ногам под криками взрослых, умудренных опытом и закаленных в боях мужчин, быть той, кто уничтожит хазар. Уж сколько стычек они пережили, сколько врагов нажили, а тут…
 
Она зашла к нему в шатер заспанная и не ожидавшая такого напора криков, обвинений. Словно бы вчерашний кошмар повторялся.
— Я не причиню тебе боли, Люта, — одними губами передал ей все свои сомнения наместник и громко хлопнул в ладоши, прекращая крики.
— Хватит, сам решу, что делать. Толкователей здесь нет, а значит мы не можем судить вещий сон это был или нет.
— Она пустая, Изу-бей. Ты игнорировал Хатум, развлекаясь с рабыней и гляди, что произошло. Люди ропщут. До бунта ведь дойдет, а дальше что? Узнает об этом каган, всем не поздоровится. Не хочешь убивать, так прогони. Пусть идет к своим, а им уже решать, что с ней делать. Не наша это забота — ведьм вскармливать.
У Люты после этих слов зачесалось правое запястье, то самое, где символ Мораны время от времени о себе давал знать. На силу девушка удержалась и не почесала руку, когда Изу-бей смерил ее оценивающим взглядом. Его лихорадило. Испарина на лбу, мятая одежда, всклокоченные волосы. Он весь был как натянутая струна. Наместник верил своим людям, но стоило только глазам найти Люту, как сердце сжималось, а в голове начинали стучать молоточки: «моя», «моя», «моя».
Военачальник даже не дрогнул под прожегшим его взглядом. Намертво стоял и всем своим видом показывал, что прав он и не отступится. Наместник упрямо мотнул головой, как мул, не желающий подниматься в гору.
— Сам решу, идите.
Когда он наконец остался с Лютой наедине, то плечи мужчины опустились, сгибая его в три погибели. За последнее время он сдал, стал мрачней, отяжелел, будто судьба всего мира на плечах покоилась. Его нервировало все и пуще того простоволосая черноглазая Люта. Он не мог понять, что с ним происходит. Стоило только мыслям усомниться в невиновности рабыни, как тут же кто-то нашептывал, что не прав он, хорошая она, добрая, зла никому не делала, а вот он… Но вот он дотрагивается до нее и на сердце становится легче, как водой студеной омыла. Разность мыслей и чувств раскачивала его из стороны в сторону, не давая спать, есть, решать важные вопросы.
— Никому тебя не отдам, — бормотал он на своем языке и тут же злился на мягкотелость. В душе нарастали злость и желание причинить ей боль и тут же исчезали. Что за напасть?
Люта смотрела в красивые, словно самое чистое небо, глаза наместника и гадала, что с ней будет, когда Изу-бей вместе со своим станом двинутся дальше. Он заберет ее с собой? Убьет, как просят того хазарские мужи? Или же вернет отцу? На последнее Люта не надеялась, да и не уверена была, что все еще может вернуться в отчий дом. Возможно отец ее отдал богам душу, а Белояра уж давно въехала в их терем, выкинув все вещи или продав. А уж ежели про смерть дочери узнает, так и вовсе проклянет племянницу ненавистную. Теперь уж точно не место ей среди добрых людей. Самое страшное то, что сны свои девушка помнила смутно, но вот просыпаясь, понимала, что не себе она боле принадлежит, а чему-то не доброму, темному, черному, как ночь безлунная.
В то утро, когда обнаружили мертвую Хатум, Люта проснулась не столько от крика, сколько от биения кольца на пальце, будто бы сердце стучится в клетке. Камень огнем горел, но оставался черным и, что самое странное, сразу после смерти Радиславы, успокоилось, сжало напоследок пальчик и вновь стало нормальным.
Боле забытых снов Люта опасалась людей наместника. Сны они только ночью и то не запоминаются, а воины рядом ходят, спят и едят. Недобро смотрели они на нее, не забыли они обвинений Радиславы. Пусть знака Мораны у Люты не нашли, да только все одно, слова в головах засели. Вызнала Люта у одной из служанок, что нашли-таки у Радиславы в вещах омежник. Да только не верят, что от отравления жена высохла до косточек. Радка ли то сделала никто не знает, на ведьму слабо походила и за Хатум хвостиком бегала. А вот черноволосая да черноглазая Люта уж больно на ведьму смахивает, как бы не на саму госпожу черную. С Хатум ссорились они, все бабы то видели, да и воины не слепые. Давно зуб на нее стан точит. Как пришла так начались неурядицы да ссоры, вспыхивающие то тут, то там между мужами, что в битве спины друг другу покрывали, между мужем и женой, что ложе вместе делили, между служанками, что одним хозяевам служат. Все она виновата. Жаль наместник не видит очевидного, людям верным своим не верит.