Ангатир (СИ)

— Следи за этой Лютой, — Хатум сложила полные губы трубочкой, отчего имя «Люта» получилось у нее как «Лута». — Хочу знать, с кем она говорит, что делает и где, когда не с моим мужем. Поняла?
— Да, госпожа.
— Достань мне вёх, поняла? Вёх. Знаешь траву такую? С цветками белыми, собранными в один пучок, как гриб.
— А! — Радислава хлопнула в ладоши и часто-часто закивала. — Омежник! — но тут же испуганно отпрянула, — так ядовитый же он.
— Тебе не все ли равно? — Хатум сузила глаза и взглянула на личную служанку. — Надоело быть у меня в услужении? Так я найду кем тебя заменить. Вот только в рабыни пойдешь и будут пользовать тебя воины как захотят. Поняла?
Радислава испуганно забормотала, мол, вечно готова служить госпоже и траву найдет и потравит того, на кого госпожа укажет.
Хатум удовлетворенно кивнула и скинула с себя одежду. В шатре было жарко, даже душно, отчего тело быстро покрылось капельками пота. Низ живота ныл от неудовлетворенного желания, страстный темперамент теснил что-то в груди и призывал разорвать наглую подстилку мужа. Хатум разлеглась на полу, обхватила руками подушку и потерлась пахом о другую, чувствуя жаркую истому.
— Госпожа, может быть я могу чем-то помочь?
Радислава, неслышная и невидимая до этого, возникла в поле зрения женщины, вновь опускаясь на колени рядом с ложем первой жены. Хатум смерила ее взглядом и тут же легла на спину, устраиваясь как можно удобней.
Проворные руки заскользили по поджарому, крепкому телу, оглаживая налитые груди и надавливая в нужных местах. Кожа, мягкая и нежная словно шелк, едва тронутая загаром и покрытая соблазнительной испариной, пылала под аккуратными ладошками служанки. Хатум в нетерпении слегка раздвинула ноги и Радислава послушно скользнула руками в жаркое лоно женщины. Сдавленный стон вызвал у девушки улыбку. Она всегда знала, что нужно ее госпоже.
***
Пальцы Люты замерзли до того состояния, когда уже отказывались гнуться. Ладони покраснели и опухли, кожа сморщилась, а мозоли стерлись в кровь, от бесконечной стирки белья щелоком. Радислава с утра указала девушке на пять больших плетеных корзин и кивнула в сторону реки, мол, иди стирай, патлатая. Эта корзина была четвертой, о последней Люта предпочитала не думать.
Волосы лезли в глаза и мешали, падая в воду вниз. Не было ни платка, да он ей и не положен как рабыне, или хоть какой-то тесемки, чтобы перевязать косу. Как не сплетай, а все одно расплетались. Люта в очередной раз раздраженно откинула спутанные космы за спину и вытерла лоб тыльной стороной ладони. Она устала. От оскорблений, плевков в свою сторону, и мерзких намеков хазаров, что каждый раз провожали ее голодными взглядами. При жене был только Изу-бей, она же сопровождала его во всех походах. Остальные мужчины пользовали служанок или насиловали рабынь, которых как скот пригоняли из ближайших селений, что вовремя не платили дань.
Люту спасала неожиданная неприкосновенность, подаренная наместником. Никто кроме него не мог прикасаться к девушке, никто кроме него не мог пользовать ее. Жаль только, что от этого ей легче не становилось. Работой нагружали не меньше остальных. Изу-бей не заботился о ней, каждый раз напоминая, какой неправильный выбор сделала девушка однажды и, что достойна именно такого отношения. Его ласки походили на трапезу бешенного зверя, еще немного и сожрет, впившись зубами в нежную плоть. Он всегда брал ее сзади, чтобы не видеть лица, не смотреть в больные от устали глаза, только дергая за волосы, которые, казалось, хотел с корнем вырвать.
Люта молчала. Она сносила все тихо, раздражая наместника еще сильней. В такие моменты становилось легче. Каждый раз она желала ему лопнуть от злости, а лучше, чтобы сердце остановилось, когда он в очередной раз остервенело вбивался в нее.
Люта на миг прикрыла глаза, чувствуя, как промокла юбка и легкий ветер проникает под одежду, холодит ноги, щекочет голые ступни. Сколько еще надо вынести, чтобы душа, свободная от оков, взлетела в синее небо? Карие глаза открылись, смотря вверх, туда, где парили птицы, сердце дрогнуло от зависти, вниз от прокушенной губы, потекла струйка крови.
 
«Кому мне молиться?».
— Вот ты где! — Голос Радиславы заставил Люту вздрогнуть, а кожу покрыться мурашками. Каждый раз, когда эта змея шипела, внутри девушки, там, где располагалось сердце, что-то съеживалось и начинало пульсировать. Что-то злое, чего Люта пугалась пуще наместника в момент гнева. Этот черный комочек нашептывал страшные вещи, показывал жуткие видения. Например, какой красивой станет Радислава, когда утонет. Тело ее раздует, губы посинеют, а глаза станут такими стеклянными, смотреться бы в них как в зеркало!
Люта тяжело и часто задышала, прогоняя картины одна мрачнее другой, мотнула головой и заморгала, словно, пытаясь сбросить через глаза нежеланные мысли.
— Снова молчишь? — вновь это шипение «ишшшшь». — Тебя хозяйка моя зовет, достирывай быстро, а не то снова плетей получишь.
«Ишшшь» застряло в голове Люты. В глазах потемнело, страшный шепот не стихал, а, казалось бы, увеличивался, раздувался, переходил в нестерпимую боль, стучащую в виски и стекающую туда, к груди, где бился черный комок.
Ноги затекли в сидячем положении, но это не помешало ей броситься на нависшую сверху Радиславу и повалить ту на траву, мокрое белье в руках обернулось вокруг шеи ненавистной девицы, руки напряглись, а в груди разлилось тепло, когда вопли перешли в хрип. Ноги паршивой твари засучили по земле, руки заскребли по траве, собирая под ногтями грязь.
«Милая, добрая Люта…».
Руки девушки затряслись и словно оттолкнули от себя концы белья. Люта шлепнулась на зад и отползла от задыхающейся и кашляющей Радиславы, которая с суеверным ужасом смотрела на бывшую подругу. Люта приложила ладонь к сердцу, то билось заполошно в груди, будто вот-вот прорвет кости и тонкую кожу.
— Стерва брыдлая [12], — прохрипела Радислава, отползая подальше от Люты и отбрасывая от себя вываленное в грязи белье. — Заплатишь ты за это, Лютка! Заплатишь…
Очередной приступ кашля скрутил Радиславу, на нежной коже уже проступали следы удушения. Девушка терла рукой шею, тряслась одновременно от страха и гнева, неверяще глядя на, казалось бы, всегда добрую и всепрощающую Люту. Такая она пугала сильней хазар: молчаливая, непредсказуемая, с темнющими, как ночь глазами. Радислава часто-часто заморгала. Она с детства ненавидела эти глаза, оттого помнила какие светлые они были, карие. Но сейчас… «Как в темный лес ночью смотрю», — испуганно подумалось Радиславе.
Она поднялась на нетвердых ногах и побрела обратно к поселению хазарскому. Хатум будет недовольна задержкой, но зато и Лютка сполна расплатится за свою выходку.
Когда Люта продышалась, а сердце успокоилось она прополоскала грязное белье, что чуть не стало орудием убийства, собрала все в корзину и пошла к шатрам. Почему-то ей не было страшно, девушкой овладело безразличие. Очередные плети — это все, что она получит за свое вероломство.
Ее провожали странными взглядами. Во взглядах воинов не было зла, скорее интерес к маленькой хрупкой девице, которая показала клыки подобающие скорее взрослому мужу, нежели девчонке. Остальные девушки сторонились ее, будто она могла замарать своей выходкой. Пронзительный голос Хатум раздавался все ближе и ближе. Когда Люта дошла до шатра первой жены и поставила на землю тяжелую корзину с бельем, то увидела наместника, который выслушивал крики. Хатум размахивала руками и тыкала пальцами в Радиславу. Та стояла с несчастным видом, всхлипывая и роняя слезы. Синяки на шее служили ярким доказательством преступления личной рабыни Изу-бея.
— Подойди, Люта, — поманил ее пальцем наместник. — Душила ли ты эту служанку?
Люта молча кивнула, твердо глядя наместнику в глаза. Она не боялась ни его гнева, ни уж тем более гнева Хатум.
— Она тебе что-то сказала?
Девушка так же молча кивнула, видя разгорающееся раздражение в глазах Изу-бея за ее очередное безмолвие. Наместник окликнул ближайшего воина и попросил подать ему веревку. После он протянул ее Люте.