Судный день (ЛП)

У нее была такая манера позволять своему чувству вины поглощать ее. Она думала, что, желая нас обоих, она подводит нас. Она думала, что мы нуждаемся в ее выборе, чтобы каждый из нас чувствовал себя важным. Она не понимала, что, не сделав выбор, она сделала нас самыми счастливыми мужчинами на свете. Мы можем любить одну и ту же женщину и наблюдать, как она любит нас в ответ.
— Моя милая, идеальная голубка, — мой большой палец провел по ее губам, потому что я никак не мог не прикоснуться к ней, зная, что она так себя чувствует. — Я в порядке. Иди, — я не сводил с нее глаз.
Я хотел поймать ее в ловушку в этот момент. Я хотел завернуть ее в пузырь и никогда не отпускать. Но это было эгоистично, а если это сработает, если мы втроем будем одним целым, то эгоизму не будет места.
— Я люблю тебя, — она выдохнула, затем сглотнула. Моя челюсть застыла. — Думаю, я люблю тебя с той ночи, когда ты вытащил меня из ванны, — она выглядела такой храброй, такой сильной, даже когда ее голос дрожал. — И не смей притворяться, что ты меня не любишь.
Это были всего лишь слова, полный рот слогов, заполнивших тихую пустоту пространства. Но они имели силу луны, вызывая приливную волну эмоций, обрушивающуюся на меня.
Мои губы дрогнули.
— Я бы не посмел.
Облегчение нахлынуло на нее, расслабляя плечи.
— Тогда скажи это.
Они были там, обжигали мое горло, сидели на кончике языка. Мои губы разошлись, чтобы произнести их. А потом…
— Пожалуйста, — сказала она. Ее язык высунулся, чтобы смочить губы. — Сэр, — биение ее пульса дрожало на дне горла.
Трахните. Меня. Эти слова были как щелчок двух пальцев, заставивший мой член взреветь.
— Иди, — я сосредоточился на своем дыхании. — Твоя киска может быть болезненной, но твой рот, похоже, работает просто отлично, — я пригнулся, приблизив губы к ее уху. — Уходи сейчас же. Пока я не засунул свой член в это милое маленькое горлышко.
— Мы еще не закончили, — сказала она через плечо, уходя.
— Верно, голубка. Мы еще далеко не закончили.
Если две души продолжают находить друг друга, возможно, им не суждено быть врозь.
Я отпустил ее.
Она нашла дорогу назад.
Линкольн мог бы сказать то же самое. Он тоже однажды потерял ее. А потом вернул ее.
Ей нужна была его буря.
Ей нужен был мой покой.
И мы оба нуждались в ее огне.
ГЛАВА 46
Медсестра проверяла показатели Линкольна, когда я открыла дверь и вошла в палату. Она была симпатичной, миниатюрной и немного старше меня. Ее длинные светлые волосы были собраны в хвост, и даже в темно-синем халате ее изгибы были хорошо заметны. Я смотрела, как она улыбается Линку, когда он открыл рот, чтобы она засунула градусник ему под язык. Ревность уколола мое сердце. Я не хотела, чтобы она прикасалась к нему. Я определенно не хотела, чтобы она приближалась к его рту. Его языку. Его губам. Они принадлежали мне.
Это то, что он чувствовал, когда видел меня с Греем? Что чувствовали они, когда видели меня друг с другом?
Могла ли я любить Линкольна настолько сильно, чтобы терпеть прикосновения другой женщины?
Я не знала, была ли я настолько сильной.
Я посмотрела на него, лежащего там, с трубками, линиями и аппаратами, прикрепленными к его телу, и поняла, что да. Я бы разделила его тело, если бы это означало сохранить его сердце.
— Я пойду найду кофе, — сказала Татум. — Если мне придется выпить еще одну чашку горячего чая, я буду кричать.
Я рассмеялась.
— Ты привыкнешь к этому.
— Тебе что-нибудь нужно? — спросила она, открывая дверь. Ее глаза пробежались по моему телу. — Кроме настоящей одежды? — она засмеялась.
— Нет. Я в порядке, — я шлепнула себя по заднице. — Бумажные трусики и все такое.
Линкольн ухмыльнулся вокруг термометра.
 
— Точно, — Татум направила свой взгляд на Линка. — Больше никаких геройств, хорошо? — затем она улыбнулась, выходя и закрывая дверь.
— Привет, — сказал он, когда медсестра вытащила термометр у него изо рта. Он усмехнулся, и комната засветилась вокруг него.
— Привет, — я ухмыльнулась в ответ. — Это было отличное шоу, которое ты устроил. Побыть Тони Старком и попытаться спасти мир.
— Все выглядит хорошо, — сказала медсестра. — Я вернусь примерно через час с лекарствами, — она что-то напечатала на ноутбуке, который стоял на тележке, а затем оставила нас одних.
Я стояла у его кровати, проводя кончиком пальца по его челюсти.
— Ты больше никогда не сможешь меня так пугать.
— Я никуда не уйду, птичка, — его ореховые глаза плясали в ярком флуоресцентном свете больничных ламп. — И когда я умру — потому что мы все умрем, в конце концов — я все равно буду с тобой. Здесь, — он поднес руку к моей груди, прямо над сердцем. — И здесь, — он поднял руку и коснулся моего виска. — И здесь, — он провел рукой по моей киске. — Я в тебе. Выжжен в твоей душе. Ты никогда не избавишься от меня.
Я заползла на кровать и свернулась калачиком, стараясь не давить на его легкие. И мы так провели остаток ночи, его руки обхватили меня, его тепло струилось по мне, пока мы погружались в сон.
ГЛАВА 47
Первое, что я подумал, когда увидел Линкольна, лежащего на больничной койке с трубками в груди и венами, было: это должен быть я. Это не должен был быть он.
Я сидел на стуле рядом с его кроватью и слушал, как монитор пищал в такт биению его сердца. Пришлось потрудиться, но Татум удалось уговорить Лирику уйти с ней, чтобы у меня был этот момент с Линкольном.
Мне это было необходимо. Было много вещей, которые нужно было сказать.
Лирика сказала мне, что любит меня.
Я тоже любил ее. Я любил ее так сильно, что мне было чертовски больно. Я любил ее больше, чем кого-либо, кроме Киарана. Но я не мог сказать ей это в ответ. Я не мог дать ей такую надежду. Не сейчас. Только не после этого. Дело было не только во мне или Лирике. Мы были втроем. И дело было уже не только в трахе. Это было намного глубже.
— Иногда у меня бывают такие мысли, — голос Линкольна выдернул меня из моей головы. Он был хриплым и густым, как будто он проглотил стекло. Наши глаза встретились, и его глаза были тяжелыми от слабости. Это должен быть я. — Они хаотичны, постоянно крутятся в моей голове, — он полуулыбнулся. — Но они спокойны, когда она рядом. Я думаю, она делает это и для тебя.
Так и есть.
Она, блядь, сделала.
Я сидел в тишине, наблюдая за ним и давая ему закончить.
— Мы с Лирикой были год вместе, прежде чем ее забрали у меня, — он тяжело сглотнул. — У тебя было четыре гребаных года с ней, — он рассмеялся. Больше для себя, чем для меня. — Четыре года. Я знаю, что она сделала со мной после первого. Я не могу представить, что четыре года могут сделать с мужчиной.
Я мог бы сказать ему, что она расколола его, просочилась в его вены и поглотила его душу. Вместо этого я сказал:
— Я никогда не прикасался к ней, — я выдержал его взгляд. — Кроме той единственной ночи. Я не хотел делать то, что сделал, — мое сердце заколотилось при воспоминании. — Я видел, что эти мужчины делают с женщинами. Ты видел это, — я покачал головой. — Я не мог позволить, чтобы это случилось с ней, поэтому я стал меньшим из двух зол. Но я никогда не прикасался к ней после этого. Я не мог так поступить с ней. Не мог поступить так с тобой, — я знал, что она уже рассказала ему все это, но ему нужно было услышать это от меня.
— Так почему сейчас? Ты позволил ей уйти. Почему ты не мог просто оставить ее в покое? — в его голосе не было злости или ревности. Было только искреннее любопытство. Я не винил его за это. Я задавал себе тот же вопрос.