Жареный плантан

Мне понадобился месяц, чтобы добраться сюда, чтобы возникло желание посмотреть, как он живет.
Мы садимся на его кровать, собираясь смотреть «Гарри Поттера и Тайную комнату», но его рот накрывает мой еще до того, как появляется летающий «форд-англия». Бойфренд не скрывает своих намерений и опрокидывает меня на кровать, задирая на мне майку. Я ощущаю прикосновения его умелых рук у себя на спине, на талии, на груди, что теоретически должно меня возбуждать. Влажные поцелуи на шее напоминают мне о первом опыте в таких делах и о моем первом парне. Терренс Питерс, вот как его звали. Тогда я тоже ничего не чувствовала. Может, радости секса мне вообще не доступны? Я по-прежнему смотрю в экран телевизора, где дядя Вернон падает в розовые кусты во время побега Гарри.
Бойфренд шепчет мне на ухо:
— У меня есть презервативы.
— Хорошо.
Я не волнуюсь. И не боюсь. Я просто хочу понять. Хочу понять, смогу ли я что-нибудь почувствовать, сумеет ли он раскрыть мне глаза, разбудить меня. Он говорил, что стремится узнать меня; возможно, он имел в виду, что я никогда не отдаюсь ему целиком, без остатка. Он снова целует меня, и я заставляю себя отвечать, обвиваю его руками и прижимаю к себе.
Когда все заканчивается, я все еще смотрю на экран. Гарри не удается совладать с летучим порохом, и он оказывается в Лютном переулке. Бойфренд лежит на животе, зарывшись лицом в подушку и обнимая меня за талию.
— Как ты, прелесть? — Он поворачивает ко мне голову. — Как ты себя чувствуешь?
Прежней и безразличной. Не знаю, хорошо это или плохо, поэтому продолжаю смотреть фильм.
— Нормально, — говорю я. — Я чувствую себя нормально.
 Вопрос веры 
Мы сидели в раскаленной машине больше часа, пока бабушка вместе с другими прихожанами не выплыла из баптистской церкви. Позади нее, словно на невидимом поводке, плелся дедушка. Лениво болтая руками, он пытался поспеть за резвой супругой, семенящей через церковную парковку к тротуару.
Мы стояли на платной парковке через дорогу. Я разбудила маму, подтолкнув ее локтем, опустила ноги с приборной панели и сунула их в сандалии. Мама вернула спинку кресла в обычное положение и распустила растрепавшийся хвостик. Зажав волосы в кулаке, она вытерла лоб, но от пота выпрямленные пряди уже начали курчавиться, и ей удалось только кое-как собрать их в пушистый узел. Я выглянула в окно. Через каждые два шага бабушка останавливалась, хватая за руки очередных «братьев» и «сестер», и я не сомневалась, что при этом она приговаривает: «Благослови вас Бог». Дедушка держался, как всегда, позади; его натянутая улыбка не столько препятствовала ее общению, сколько поощряла к нему. Мужчины в коричневых костюмах и женщины в кричащих фиолетовых, голубых или красных платьях толклись с Библиями в руках вокруг них, как
голодные чайки. Дедушка, молчаливый и отстраненный, выделялся из общей стаи, а потому, естественно, привлекал надоедливое внимание прихожан.
Они с бабушкой пошли по улице к нам, и через окно с опущенным стеклом я слышала бабушкин голос, разрезающий воздух, как петарда:
— Надо же так меня опозорить! Даже костюм не удосужился надеть! Даже с людьми поговорить не пожелал, даже…
— Помолчи, женщина! Я встал ни свет ни заря, я побрился и пошел в церковь. На большее не рассчитывай.
— Это что же, Бог не достоин большего, а? Неужели нельзя вести себя прилично хоть пять минут? Неужели нельзя…
— Зачем ты столько болтаешь? Ноет и ноет, пилит и пилит. Хоть бы уж сдохнуть скорее, лишь бы не слышать твоей поганой трескотни.
— Ты ужасный человек, Джордж Дэвис. За какие грехи Бог послал мне такого омерзительного мужчину? Да я…
Мы с мамой подняли стекла и включили кондиционер. Когда бабушка с дедушкой пересекли парковку, мы уже накрасили губы — я блеском, мама помадой, — набросили на заднее сиденье полотенце, чтобы прикрыть пятна пролитого кофе, и переключили радио с хип-хоп-канала на новости. Это была единственная станция, которая подходила для праведных ушей бабушки, но не вынуждала нас с мамой биться лбом о приборную панель.
 
Бабушка подошла к машине, но дедушка остановился за несколько шагов до нее. Выудив из кармана мобильный телефон — он все еще пользовался «раскладушкой», — дед поднес его к уху и зажал пальцем второе, чтобы лучше слышать собеседника.
— Привет, бабушка, — поздоровалась я, когда она забралась на заднее сиденье.
— Здравствуй, Кара. — Она поерзала на полотенце, разглаживая руками в перчатках перед платья, и наконец успокоилась, но потом снова начала елозить на сиденье.
— Почему я должна сидеть на полотенце, а? Неужели так трудно вымыть машину?
— Ты говорила, что служба продлится до двенадцати, — перешла в наступление мама. — Сейчас половина второго.
— Пути Святого Духа неисповедимы, Элоиз, — парировала бабушка. — Когда он овладел тобой, от него не сбежишь. Но ты ведь ничего в этом не понимаешь.
Мама закрыла глаза, привычно сожалея о том, что возобновила общение с родителями. Полгода назад дедушка чуть не умер, и такое почти трагическое событие мы с мамой не могли игнорировать. Но слишком частые контакты с бабушкой и дедом нас изнуряли.
Мама нетерпеливо постучала пальцами по рулю.
— С кем разговаривает Джордж?
Бабушка с досадой цокнула языком, но не ответила.
— Сходи за дедушкой, Кара, — велела мама.
Я вздохнула и вылезла из машины. Когда я подошла к деду, он спрятал телефон за спину.
— Чего тебе, пташка?
Он продолжал звать меня пташкой, хотя мне стукнуло уже семнадцать лет. Единственный раз дед назвал меня по имени, когда я окончила школу.
— Мы все тебя ждем, — сказала я.
— Потерпите, я буду через минуту.
— С кем ты говоришь?
— Не твое дело, — ответил дед. — Иди-иди!
Бабушка смотрела на нас в окно, поджав губы, нахмурив брови и всем своим видом давая понять, что умывает руки. Я снова оглянулась на дедушку. Он отошел на несколько шагов и повернулся к нам спиной, прижав телефон к уху. Тогда я потихоньку подкралась к нему, чтобы расслышать, о чем речь.
— Лорен, — прошептал он.
— Ну так что? — спросила мама, когда я вернулась в машину.
Я выразительно посмотрела на нее.
— Не знаю, придется подождать.
Судя по тому, как мама скривилась, она меня поняла. Она снова опустила стекло на дверце и основанием ладони нажала на клаксон, издав раздраженный гудок.
— Поехали, Джордж!
— Элоиз, — поморщилась бабушка, — хватит шуметь!
— А ну живо, Джордж!
Дедушка захлопнул телефон и с ленивым вызовом неторопливо направился к нам.
— Поезжайте без меня. Я заберу свою машину из автосервиса, это рядом.
— Тогда ты можешь сам отвезти маму домой, — сказала его дочь.
— В моей машине для нее слишком грязно, к тому же я не желаю слушать ее зудеж. И вообще еще неизвестно, когда я смогу выехать.
— Да и пожалуйста! Я и сама не хочу с ним ехать. Он гоняет, как проклятые китаезы.
— Бабушка, — сказала я, повернувшись к ней, — нельзя так говорить.
Она снова цокнула языком, и мама закатила глаза и издала стон, дернув кончики убранных назад волос.
— Элоиз, не дергай себя за волосы. — Бабушка сморщилась и наклонилась вперед, внимательно рассматривая мамину голову. — Э-э, да ты вся потная! И в таком виде ты ходишь на работу? Туда, где белые люди?
— Я не для того больше часа просидела в душной машине, Верна, чтобы выслушивать твою критику, — огрызнулась мама.
— Элоиз, я только хочу сказать…
Меня вдруг охватило непреодолимое желание выйти из машины. Если я останусь, дорога до дома превратится в бесконечное лавирование между высказанными и невысказанными упреками бабушки и мамы, которые продолжат грызться между собой; я уже знала, что с дедом мне будет гораздо спокойнее.
— Я пойду с тобой, дедушка! — крикнула я. — А когда машина будет готова, просто высадишь меня у бабушкиного дома.
Он надул губы, но не успел возразить, как мама остановила его: