Страдания и Звёздный свет (ЛП)

Процессия шла все дальше и дальше, фейри бросали маленькие жетоны, используя свою магию: от цветов до фигурок изо льда и крошечных вечных огней всех цветов, мерцающих в пространстве вокруг гробов.
Они говорили и со мной, слова соболезнования и обещания верности истинным королевам. Они кланялись, делали реверансы, приносили клятвы, которых я считала себя далеко не достойной, и выдыхали постоянные пожелания, чтобы Дарси поскорее вернулся к нам.
Все это время мой разум застревал и вращался, фрагменты битвы один за другим омрачали мои мысли, пока я пыталась понять, что и почему пошло ужасно не так.
Боль в моей душе была сплошной пустотой, с которой я не могла смириться. Душевная боль и горе — зияющая пропасть, которая вот-вот поглотит меня целиком. Но не сейчас. Дарси нуждалась во мне. Орион тоже пропал. Наследники все еще не вернулись из того ада, что разверзся для них, а Габриэль… Я наморщила лоб, вспоминая сообщение, которое прислал мне мой брат.
Я знала, что это был он. Я чувствовала поцелуй его силы, такой знакомый мне, когда я стояла на коленях в крови человека, которого приняла за своего мужа, и принимала те слова.
Те самые слова, которые теперь эхом отдавались в моем сознании голосом, который мог принадлежать только моему брату, умоляя меня найти в них смысл и понять, что он хочет, чтобы я сделала.
— Тори? — знакомый голос заставил меня обратить внимание на человека, стоящего передо мной, и я моргнула, рассматривая Данте Оскура, его одежду, порванную и испачканную после битвы, хотя он казался невредимым, уже исцеленным от всех полученных ран. — Твои люди ждут твоих приказов, — сказал он мягко, но твердо, словно пытаясь напомнить мне о том, чего от меня ждут.
Мой взгляд переместился на гроб, где теперь лежал Хэмиш Грас вместе с Каталиной — человек, который с такой эффективностью и заботой руководил повстанцами, теперь навсегда остался за Завесой. Подняв взгляд от гроба, я заметила то, на что не обращала внимания или была слишком отвлечена своими мыслями, чтобы заметить.
Повстанцы растянулись в стороне от меня по склону горы, их глаза были устремлены на меня в тишине, пока они наблюдали за окончанием процессии и ждали, что я… что? Действительно ли им нужны были приказы? Или слова ободрения? Ждали ли они ответов или похвалы за хорошо проведенную, но проигранную битву? Должна ли я была сплотить их или утешить?
Правда заключалась в том, что я не знала, как все это сделать. Я была просто потерянной принцессой, которая выросла не в том месте и теперь стояла перед ними, потеряв почти все, что было мне дорого. Я была сломлена. Я чувствовала реальность этого в глубине трещин, пробившихся сквозь меня после всего, что было разрушено на поле боя. Но я все еще стояла здесь, перед ними.
Я вернула взгляд к Данте и кивнула, наблюдая, как он удаляется, и я осталась стоять перед своим народом одна, когда солнце начало садиться за гору у меня за спиной.
Тишина распространилась так густо, что воздух застоялся в легких, тысячи лиц смотрели на меня, некоторых я узнала, но многих не смогла узнать. Я не была уверена, что именно я должна им сказать, но я знала, что если я сейчас повернусь к ним спиной, то это сломает то немногое, за что они держались.
Поэтому я глубоко вздохнула и подняла подбородок, начиная говорить, а тишина позволила моим словам дойти до каждого фейри, кто хотел бы послушать.
— Слава — это похвала, которой жаждут многие, — сказала я, мой голос был грубым от долгого бездействия, но все равно сильным. — Это то, что многие из нас ожидали получить, когда мы наконец столкнулись с нашими врагами на поле боя, и все же это не то, что многие из вас считают, что нашли. В конце концов, какая слава может быть в поражении?
Молчание тянулось и тянулось, и я начала задаваться вопросом, о чем я вообще думала, пытаясь говорить с ними сейчас, без подготовки и не думая о том, к чему я веду. Но отступать было уже поздно, поэтому я просто продолжила, говоря от разбитого вдребезги сердца и надеясь, что это найдет отклик хотя бы у одного из фейри, слушающих с восторженным вниманием.
 
— Какую славу можно обрести, стоя плечом к плечу с мужчинами и женщинами, которых ты даже не знаешь, объединившись против угнетения и преследования? Какую славу можно обрести, когда твердо стоишь против прилива тирании, настолько всеобъемлющей, что чувствуешь себя песчинкой, пытающейся противостоять целому океану? Какая слава в том, чтобы видеть, как фейри, которых вы любите, рубят и убивают монстры, сотканные из теней, и существа, рожденные из тьмы? На какую славу вы можете претендовать, когда боретесь против поводка, который уже затянулся вокруг вашего горла? Когда законы пишутся против ваших прав, а лже-король надевает корону, и никому не удается сбросить ее с его чрезмерно раздутой головы?
Мое сердце колотилось в груди, пока я говорила, слова были излиянием каждой несправедливости, с которой я столкнулась вместе с сестрой с того момента, как мы ступили на землю Солярии.
— Какая слава в том, чтобы сражаться в проигранной битве? Стоять с клинком в руке и магией, яростно пылающей в тебе, против силы, намного превосходящей твою собственную, и при этом ни разу не вздрогнуть от страха? Когда даже звезды не помогают нам, а ночь становится темной от теней? Какая же слава тогда, спрашиваю я вас?
Широко раскрытые глаза смотрели на меня с такой потребностью в ответе, что это вызвало огонь ярости, пылающий в каждой фибре моего существа, и я схватилась за рукоять своего меча, повышая голос в ответ на свой собственный вопрос.
— Каждый из вас, стоящий передо мной, и каждый фейри, павший на том поле боя, сражаясь рядом с нами, знает ответ на этот вопрос. Потому что нам не нужна слава. Нам нужно только знать, что мы сражаемся за то, что правильно. Мы сражаемся за свободу от угнетения и конец тирана. Мы встаем и говорим «нет». Пусть Лайонел Акрукс и усадил свою чешуйчатую задницу на трон моего отца, но он всего лишь змея, сидящая на красивом сиденье. Я не склоняюсь ни перед ним, ни перед его фальшивой короной. А вы?
Оглушительный рев протеста ответил на мой вопрос, и жестокая улыбка искривила мои губы, когда я увидела, что в них снова поднимается потребность сражаться.
— Ни одна война не выигрывается в одном сражении, — продолжала я. — Ни одно королевство не завоевывается за одну битву. И хотя мы пролили кровь за наше дело на том поле хаоса и резни, они тоже пролили кровь за него. Мы ранили их в той битве. Мы заставили их проливать кровь для нас, а тысяча мелких порезов может убить так же верно, как и один удар в сердце. Поэтому я предлагаю продолжать резать Лайонела Акрукса и его теневую суку-невесту всеми возможными способами. Мы будем резать, резать и резать их, и мы будем сражаться и сражаться с ними до самого горького конца, пока я знаю в своей душе, что мы получим больше славы, чем любой из нас когда-либо смел желать!
Я выхватила меч, и последние лучи заходящего солнца заиграли на полированном металле между пятнами крови, которые все еще оставались на нем, заставляя его вспыхивать, как маяк, над моей головой.
Повстанцы ревели во имя славы, которая еще не наступила, и также достали свое оружие, ударяя по воздуху и скандируя в знак неповиновения, все они поклялись продолжать сражаться в этой войне. Не потому, что они знали, что мы победим. Но потому что они знали, что это правильно.
Я развернулась и пошла прочь от них, держа подбородок высоко поднятым, не позволяя глазам повернуться к гробу, в котором лежал Дариус Акрукс, человек, которого я бесконечно ненавидела и любила.
Это не наш конец.
У меня не было возможности воплотить эту клятву в жизнь, но все еще кровоточащая рана на моей ладони болела от этого обещания — рана, нанесенная клинком из солнечной стали, не успела затянуться, как затянулись другие мои раны.
Но я приветствовала эту боль — хоть какое-то прикосновение к реальности, чтобы удержать меня от самых мрачных мыслей, которые кружились в моей голове.