Страдания и Звёздный свет (ЛП)

— Дай им пройти, Джеральдина, — взмолилась София, и я увидела, как ее светловолосая голова скрылась за стеной вошедших мускулистых мужчин.
У них не было места, чтобы подойти к Ксавьеру, пока я оставалась в форме Цербера, поэтому я сместилась, мои глаза стали стеклянными, как зеркало упыря, и я отошла в сторону, чтобы татуированный мужчина и Лев-перевертыш могли пройти мимо меня.
— Вот, — добавила София мягким голосом, протягивая зеленый плащ, который я надела без особого шума, чтобы скрыть свою сладострастную наготу.
— У вас есть противоядие? — спросила я, усталость сквозила в каждом моем слове.
— Есть, — прорычал мужчина, покрытый диснеевскими татуировками, мрачно глядя на бедного Ксавье. Его каштановые волосы были завязаны в узел на макушке, и он облизнул губы, придвигаясь ближе к моему сводному брату, как будто чувствовал боль в воздухе.
Я открыла рот, чтобы сказать что-то еще, но тут из-за пределов удерживающих нас стен раздался громкий крик, и мое сердце подпрыгнуло в благоговейной надежде, когда я уловила между этими криками одно предложение, которого было достаточно, чтобы зажечь во мне то, в чем я так отчаянно нуждалась: надежду.
— Королева возвращается!
Я выбежала из комнаты, где находился дорогой Ксавье, прежде чем смогла услышать еще что-нибудь, торопясь по древним коридорам и холодным каменным переходам в поисках выхода отсюда, где крики становились только громче.
Я завернула за угол как раз вовремя, чтобы увидеть, как крупная женщина-Минотавр в измененной форме распахнула тяжелую деревянную дверь, и помчалась к видневшимся за ней звездам.
— Моя леди! — воскликнула я, когда меня встретила толпа, и по направлению, в котором все они двигались, стало ясно, где сейчас стоит одна из моих королев.
Я предупреждающе зарычала, заставляя их всех двигаться, многие из них отступили под напором моей свирепости, как лилии в майское утро, но все же слишком многие пробивались ко мне, преграждая мне путь к ней.
Я вскинула руки вверх, моя магия теперь расцвела благодаря акониту, который я поглотила, и я пробила путь через центр толпы струей воды, о чем ни капли не пожалела.
Я проскочила через этот проход, мой плащ широко развевался, открывая мое обнаженное тело всем, кто хотел обратить на меня внимание, но у меня не было времени на такие вещи, так как мой взгляд упал на окровавленного, сраженного воина, стоявшего на вершине холма впереди меня.
Вокруг нас простирались сплошные руины, некоторые из них были полуразрушены, а другие стояли на своих местах и могли вместить раненых. Я узнала здесь древнее место поклонения, хотя некогда почитаемый склон холма теперь был усеян забрызганными кровью воинами. Свет медленно заходящего солнца позолотил нашу королеву в золотые и оранжевые цвета, и на мгновение я могла бы поклясться, что перед ней стоит ангел, так как свет отражался от бронзового цвета ее крыльев.
— Леди Тори! — крикнула я, заметив, что ее волосы цвета оникса скрыты под кровью и грязью, и она обратила холодные, пустые глаза в мою сторону.
Ее прекрасное лицо было впалым, исхудалым, лишенным того дикого сияния, которое я всегда так любила в ней.
Толпа затихла, отступая назад, чтобы освободить место вокруг нее, прижимаясь спинами к разрушающимся стенам руин, которые повстанцы использовали в качестве укрытия.
Тогда я почувствовала это. Разрыв чего-то жизненно важного внутри меня. Еще до того, как мой взгляд упал на три огромных предмета, лежавших позади нее, от абсолютной, разбитой скорби в ее зеленых глазах.
Три гроба, вырезанные изо льда.
— Нет, — вздохнула я, моля звезды, чтобы этого не случилось, пока мои босые ноги, спотыкаясь о холодную, твердую землю, ступали к моей королеве.
Тори ничего не сказала, и я поняла, что это не из-за отсутствия желания, а скорее из-за отсутствия слов, которые могли бы выразить ужасную реальность, надвигающуюся на меня секунда за секундой.
Мне было невыносимо смотреть на эти ледяные гробы, невыносимо видеть тех, кого она таким образом перенесла сюда в их вечный сон, невыносимо осознавать цену этой битвы, которую мы так жестоко проиграли.
 
— Пожалуйста, — снова взмолилась я звездам, но когда мои босые пальцы коснулись первого из замороженных гробов, я оказалась лишь рабыней судьбы, и мои глаза впились в лицо человека, который лежал в смертельной ловушке внутри.
Ледяной гроб, в котором лежал мой отец, сверкал, как росинки Нор, прекрасный и разрушительный одновременно. Все это разлетелось в моем зрении, превратившись в тысячу мерцающих светлячков в моих глазах, а слезы наворачивались и начинали стекать по моим щекам, как две нескончаемые реки.
Я моргнула, как бабочка, и все снова стало ясно: холодная хватка горя вцепилась в мое сердце и сжимала его со всей силой когтя Дракона, намотанного на него.
— Мне очень жаль, Джеральдина, — сказала Тори, ее голос был пустой урной.
Рядом с папой в хрустальном склепе лежала милая, прекрасная леди Каталина, такая же изысканная в смерти, какой она была при жизни. Там они покоились, тихие, молчаливые, навеки оставшиеся на этом плане. За ними, в глубоком и безвременном сне, покоилась дорогая любовь моей королевы Тори, ее свирепый и доблестный мужчина, которого привел к вратам звезд его чудовищная плоть и кровь. Ее возлюбленный Драгун, Дариус.
Они ушли за Завесу, куда ни мужчина, ни женщина никогда в жизни не ступали. Ушли.
Мое сердце увяло, кровоточа и вечно оплакивая их всех. Мой дорогой папа с его мужеством и надеждой, с его добрыми словами — все это потеряно на ветру, остались лишь воспоминания, которые я буду ловить, как мотыльков, хранить в банках, чтобы всегда ценить и защищать.
Я думала, что потеря мамы станет для меня концом. Горе похоже на смерть, и я была уверена, что последую за ней в небытие, когда она ушла из этого мира, ее огонь был задут дыханием небес.
Но папа держал меня за руку и был рядом так, как может только родитель. С храбростью, превосходящей все океаны мира, и с нежностью, которая облегчала мою боль и омывала мою больную душу расплавленной любовью. Он был рядом со мной в самое тяжелое время моей жизни, но теперь здесь не было никого, кроме меня, когда я снова оказалась на берегу утраты, когда прилив отступил и последние прощания омыли мои ноги.
Я, Джеральдина Гунделлифус Габолия Гандестрия Грас, осталась одна, и мне казалось, что я нахожусь на вращающемся компасе, без направления, а истинный север бросил меня в хаос кружащейся иглы. Куда же мне идти дальше?
Я подошла ближе, шаркая ногами и нерешительно двигаясь, чтобы иметь возможность посмотреть на его лицо. Оно было неподвижно, и когти в моей груди слегка разжались при виде покоя, застывшего на его чертах. Да, смерть, похоже, была добра, нежно притянув его в свои объятия. Он не сопротивлялся, я видела это, и я была рада обнаружить, что он добровольно пошел в объятия звезд. Он был невредим, если не считать глубокой колотой раны на груди, которая, несомненно, означала его конец.
Красавица, которой была Каталина, отражала его спокойствие, порез на ее горле был знаком ее собственной смерти, и, если я не ошибаюсь, их руки, казалось, тянулись друг к другу, словно даже сейчас они желали соединиться, чтобы никогда не расставаться. Я с легкостью исполнила их желание, отступив назад, чтобы сотворить свою магию и позволить своему водному Элементу взять верх, когда я соединил их гроб в одно целое, их руки скользнули друг к другу.
Резкий вдох раздался у меня за спиной, и я повернулась, в горле встал комок, твердый, как водоросль, когда я встретилась взглядом с бедным, дорогим Ксавье. Он был бледен лицом, все еще слаб от нанесенных ему ран, но, похоже, противоядие Василиска сделало свое дело. Со временем он исцелится, но не от этого горя. Это, как я знала, никогда не пройдет.
— Ксавье, я… — начала Тори, но слова подвели ее. Подвели всех нас, правда.
Слезы продолжали бежать по моим щекам ровными ручьями, и я позволила им стекать, как они того желали, зная, что держать их в себе — все равно что болтать со смертоносным данзердилом северных рек. Если держать горе в себе, оно будет кипеть, бурлить и плеваться, пока не вырвется наружу, поэтому лучше дать ему вырваться наружу и встретиться с ним лицом к лицу. Боль должна была быть прочувствована, как и все эмоции. И как всегда говорил мой папа: «Мы должны чувствовать плохое так глубоко, как море, потому что тогда мы сможем почувствовать радость так же высоко, как луна».