04.1912 (ЛП)

Мэри осторожно приблизилась, сжимая в руках письмо. Клерк тут же оборвал сам себя на полуслове и приветливо заулыбался ей. Его глаза, неестественно огромные из-за линз, теперь неотрывно смотрели на неё.
— Добрый день, мисс, добро пожаловать, — заученно-вежливым тоном заговорил клерк, — будьте так добры, ваше послание… хм…
— Перешлите в Лондон, пожалуйста, — попросила Мэри, — там всё написано… миссис Джейн Джеймс, и вот адрес… И… и ещё письмо, вот, это тоже в Лондон… от миссис Флэнаган… прошу…
Высокий моряк, стоявший поблизости, посторонился, давая ей дорогу. Мэри прошмыгнула мимо него, стараясь отгородиться приподнятым плечом. Странно, но этот человек неудержимо притягивал к себе её внимание, и у неё, к сожалению, так и не получилось устоять. Она окинула моряка быстрым взглядом и сразу отвернулась.
Человеку, стоявшему напротив неё, было на вид лет сорок. Взгляд у него был спокойный, пристальный и как будто бесстрастно оценивающий — взгляд человека, привыкшего сталкиваться с бушующими волнами. В его осанке, манере держать голову, даже в самом выражении волевого лица было что-то отстранённое и задумчивое, как у человека, который давно уже избрал для себя путь наблюдателя, который идёт по тропе жизни, ни о чём не сожалея, не позволяя встрепенуться в своей душе чувствам. Тёмная офицерская форма его была вычищена до блеска, и крупные серебристые пуговицы неярко блестели, когда на них падали лучики электрического сияния. Несмотря на свою массивность, несмотря на равнодушный холод, которым тянуло от неё, эта фигура не показалась Мэри страшной. Когда она взглянула в спокойные, чуть навыкате глаза моряка, странная искра пробежала по всему её телу, и в её сердце заворочались самые неприятные воспоминания. Этот укол, пронзивший всё её существо, был равнозначен удару острой иглой в ладонь.
«Нет, нет, это просто мне кажется», — успокоила себя Мэри и отвернулась.
Она быстро шагнула ближе к клерку и трясущимися руками протянула своё письмо. Пальцы её так плохо её слушались, что, несколько раз дрогнув, они смяли плотную бумагу. Мэри тяжело дышала. Ей предстоял великий конфуз: стоило клерку присмотреться к ней повнимательнее, как он сразу заметил бы капли пота у неё на лбу и на висках. Хотя на палубе было достаточно прохладно, её вдруг охватил такой дикий жар, словно она лежала сейчас в бреду и агонизировала. Мэри прижала одну ладонь к щеке: она действительно полыхала.
— Б… благодарю, — сказала она, лишь бы разорвать неловкую тишину, — хорошего вам рабочего дня, сэр…
Клерк изумлённо хлопнул ресницами. За весь сегодняшний день ему никто этого не пожелал, если не считать нескольких офицеров и матросов «Титаника», с которыми он был знаком и до этого плавания.
— Благодарю, мисс, — ответил он слегка дрогнувшим голосом, — приятного вам путешествия!
Мэри отрывисто кивнула и быстро повернулась в сторону высокого моряка. Но моряка там уже не было: остался лишь холодный шлейф, какое-то едва ощутимое напоминание о нём, туманной дымкой повисшее в воздухе. Мэри судорожно огляделась. Офицер был уже далеко впереди: он размашистым, но неторопливым уверенным шагом двигался прочь, и широкие полосы электрического света время от времени расчерчивали ему прямую гордую спину.
Мэри растерянно прижала руки к лицу.
«Ведь я не знаю, как мне вернуться!» — в ужасе подумала она. Стюарда она сама же и отпустила, и сейчас, когда она стояла одна в молчащем коридоре, ей казалось, будто она — несчастная девушка из древнегреческих легенд, заброшенная в лабиринт к ненасытному Минотавру.
Мэри вздохнула поглубже, набралась смелости и зашагала следом за офицером. Догонять его она отнюдь не намеревалась: в её планы входило лишь следовать за ним на более чем приличном расстоянии, пока он не выведет её к знакомым местам. Однако, чем дальше заходил моряк, тем меньше у Мэри оставалось уверенности в том, что они движутся в правильном направлении. Ни один из многочисленных коридоров, по которым они прошли, не сбавляя скорости, не походил на коридоры, которыми шагали она и стюард чуть раньше.
 
К слову, стюардов они вскоре стали встречать немало. С обычной деликатной суетливостью те сновали по коридорам в самых различных направлениях, останавливались, обменивались улыбками и приветствиями, передавали поручения.
— Джейк, пожалуйста, спустись к Оскару, ты ему очень нужен…
— Опять то же самое? — закатил глаза молодой человек с бравыми общипанными усиками.
— Ещё хуже, — мрачно подтвердил его высокий, плотный собеседник с огромной квадратной нижней челюстью, — срочно нужно привести там всё в порядок.
— Ах, эти итальянцы! — бессильно воскликнул молодой стюард. — Никакого уважения!
Мэри могла бы остановить любого из этого шумного человеческого водоворота, но она продолжала идти следом за молчаливым моряком, не теряя его из виду, как будто бы её приковали к нему невидимой ледяной цепью. Мэри сосредоточила взгляд на его спине, не поднимаясь выше, как ни было бы сильно искушение. Она не могла позволить себе снова разбудить ожившую боль.
Когда-то Мэри Джеймс не была гувернанткой, что сейчас ей самой казалось изумительным. Когда-то Мэри Джеймс и не помышляла о том, чтобы работать и отрываться от семьи. Когда-то Мэри Джеймс влюблёнными глазами смотрела на молодого человека из хорошей семьи и с наилучшими принципами, которого ей прочила в женихи даже требовательная и разборчивая матушка.
Мэри Джеймс когда-то умела сгорать от любви. Этот пожар пожирал её: кусочек за кусочком, — она чувствовала, слышала, видела внутренним взором, как рушатся храмы и домишки — часть отрадного уголка в её душе. Она даже могла уловить прогорклый удушливый запах горения. И, когда это невыносимое жжение взмыло до своего пика, благонравие и порядочность изменили Мэри Джеймс в первый, и, как она надеялась, в последний раз. Мэри Джеймс подкараулила прекрасного юношу из хорошей семьи, взяла его руки в свои и рассказала обо всех тех страданиях, что пережила за два последних года, описала в ярчайших красках глубину своей любви и преданности, попросила прощения за дерзость… и получила отказ.
Мать Мэри Джеймс не была провидицей, она была обычной женщиной. Конечно же, все люди ошибаются. Ошиблась и миссис Джеймс, когда из тщеславия поверила сама, что Оливер Хаксли действительно любит её дочь, а затем убедила в этом Мэри. Но Оливер Хаксли, если и проявлял к кому-либо симпатию, то только к Джанет Роу, одной из самых близких подруг Мэри Джеймс. Ей же он и сделал предложение руки и сердца, и они поженились двадцать девятого июня тысяча девятьсот девятого года. Джанет не догадывалась о чувствах Мэри, так что ей хватило такта и благоразумия пригласить близкую подругу на свадьбу. Мэри отказалась со степенностью и выдержкой девушки из хорошей семьи (пускай времена для Джеймсов выдались тяжёлые), и с тех пор она о Джанет Хаксли ничего не слышала. Кажется, Оливер подался в армию, а, быть может, ничего такого он не сделал, поскольку в списке его достоинств храбрость не значилась в пятёрке первых: языки сплетников склонны были не только к преувеличению, но и к откровенному вранью. Джанет в мае тысяча девятьсот десятого родила прелестную дочурку: ради такого случая она даже вспомнила о безмужней и работающей Мэри, которая сама взвалила на себя гувернантские обязанности, и в письме пригласила Мэри на крестины. Мэри и тут нашла способ отказаться. Поскольку на крестинах ей неминуемо пришлось бы столкнуться со статным, плечистым, пышущим здоровьем и счастьем мистером Хаксли, который, конечно, не смог бы из вежливости скрывать от неё свершившийся факт своей женитьбы, Мэри предпочла сделать вид, будто вообще не получала и не читала это письмо. С тех пор её связи с благодушным семейством Хаксли оборвались окончательно, и Мэри сумела посвятить себя работе. Время проходило незаметно и, кажется, действительно лечило. Во всяком случае, Мэри не думала о прекрасном юном Хаксли достаточно долго — пока не натолкнулась возле почтового отделения на бесстрастного моряка с «Титаника». Мэри не покидала жуткая уверенность: лет через двадцать Оливер Хаксли стал бы заметно похож на незнакомца. Только у Оливера Хаксли глаза были живые, быстрые, весёлые, а у безымянного моряка — отстранённые, холодные, как снег на вершинах гор, и подёрнутые чуть заметной туманной пеленой.