04.1912 (ЛП)

— Генри, — сипло позвала Мэри. Губы её едва шевелились, и она часто хватала ртом воздух, который резал, как громадными мясницкими ножами, лёгкие. — Генри…
Вода молчала. Молчало и провисшее чёрное небо. Мэри повторила:
— Генри, вы спите?
Уайльд не проронил ни звука.
Перед глазами у Мэри вертелась бесконечная цветная галерея. Отец, дед, бабушка, мать, Лиззи с яркой улыбкой, мистер Уайльд, снова мистер Уайльд, мисс Мэйд, стыдливо краснеющая так, что на лбу у неё загорается гигантская багровая точка, мистер Уайльд, Оливер Хаксли, которому, вне всяких сомнений, отлично жилось с женой и ребёнком (а, быть может, уже и с несколькими детьми). Мистер Уайльд обернулся и кивнул ей. Мэри кивнула бы в ответ, но все мускулы её шеи были скованы. Она не могла — даже если бы захотела — пошевелиться.
— Хорошо, — сказала Мэри, еле разлепив плотно сомкнутые губы, — вам нельзя спать… Разбудите меня, пожалуйста, если увидите… что я засыпаю.
Мистер Уайльд улыбался и кивал ей. Наверное, он никогда не приветствовал её так тепло и так участливо, и у Мэри согрелось бы сердце, если бы это случилось раньше.
Только сейчас тепло не приходило, ничто не вздрагивало в душе: она не понимала, где она, кто она, что вокруг неё. Наверное, под ней был тяжёлый сундук с громадной крышкой — но это не точно, — наверное, над нею было тёмное, глухое и равнодушное небо — и это едва ли правда, наверное, ещё внизу, глубже, под сундуком, была глубокая, бесконечно глубокая чёрная вода — но кто мог сказать, что это действительно было так? Под щекой у неё лежала равнодушная и холодная, как у мёртвого, рука Уайльда, за его спиной, вдалеке, где волны были сильнее, покачивались в белых спасательных нагрудниках окоченевшие трупы, а шлюпка пятого помощника Лоу лишь начинала нелёгкий путь обратно — только Мэри не знала, что совсем скоро эта шлюпка придёт.
«Как хорошо, что Генри такой надёжный, такой сильный, — подумала Мэри с нежностью, — если я ненадолго вздремну, со мной не случится ничего страшного. Генри разбудит меня. Он даже сейчас не спит».
Мэри капитулировала, и в тот же миг последние проблески сознания её оставили. Она склонила голову к ледяной крышке сундука, и в последнем, отчаянном и безумном, движении, которое отняло уцелевшие крохи сил, накрыла своей ладонью окоченевшую ладонь Генри Уайльда.
Теперь этого мира для неё не существовало, как и перестала она существовать для мира — минуты две или три спустя того, как закрыла глаза.
  
Глава 30. Возвращение
 
Лиззи быстро догадалась, что их шлюпка находится под началом пятого помощника капитана, Гарольда Годфри Лоу. Во всяком случае, Лоу удосужился представиться тем, кто его не знал. Лиззи не интересовало, как его зовут. Даже если бы у него вовсе не было имени, Лиззи жалась бы к нему, как к матери: она чувствовала, улавливала сердцем, что именно на него в этой шлюпке можно положиться. Сбившиеся в кучу трепещущие женщины и дети, которые кутались в одеяла и шали на скамейках, были так же растеряны и испуганы, как она.
У старухи, которую Мэри пропустила в шлюпку вместо себя, в коленях рыдал ребёнок. Малышка с белыми губами, соседка Лиззи, изредка всхлипывала и боязливо косилась на Лоу. Тот молчал, не пытаясь вмешиваться в разговоры пассажиров. Его спина и руки были напряжены так, словно он пытался порвать невидимые цепи, сковавшие его.
В далёкой ночи открытого океана заунывно гремели стоны и крики. Каждый новый такой стон словно проводил по сердцу Лиззи остро отточенным ножом — она вздрагивала и жалась к Лоу ближе, но эти звуки наплывали отовсюду, они топили и закутывали в несколько слоёв душных одеял, и Лиззи не могла от них сбежать, не могла выпутаться.
— Что нам теперь делать? — прошептала старуха, в коленях которой лежал плачущий ребёнок. Зубы старухи клацали от холода.
— Нас правда спасут? — прошептала с правого борта потрёпанная худенькая женщина.
Огромными глазами пассажиры смотрели в ту сторону, откуда были спущены шлюпки. У них на глазах «Титаник», ещё мерцая, оседал в воду, и у них же на глазах бортовые огни мигнули и погасли. В этот самый миг тяжёлая лапа легла на сердце Лиззи, и она подалась ближе к борту, совсем позабыв о пятом помощнике Лоу. Всем телом она врезалась в него и не отстранилась: она даже не почувствовала удара. Лоу, не оборачиваясь, мягко отодвинул её, чтобы она не вывалилась за борт, и обратился к перепуганной женщине рядом:
 
— Это ваш ребёнок?
— Н-нет, господин офицер, — растерянно пробормотала та, — у меня только одна дочь…
Лоу возвысил голос.
— Чей это ребёнок?
Никто не ответил, но все тотчас перевели исполненные любопытства взгляды на Лиззи. Лиззи жалась к Лоу так, словно он был её единственным родственником. Он посадил её в эту шлюпку, он управлял этой шлюпкой, и обострённое чувство опасности подсказывало Лиззи, что ему можно верить. Она была совсем одинока, брошена, и ей оставалось только цепляться за единственного, кто сумел бы спасти её — вытянуть, что бы ни случилось.
— Приглядите за девочкой, — посоветовал Лоу той же самой женщине с мерцающими в ночи, как у перепуганной совы, глазами.
— Хорошо, сэр, — покладисто сказала та и протянула к Лиззи руку. — Дорогая, пожалуйста, не наклоняйся к борту, это может быть…
Женщина не договорила: далёкая чёрная тень «Титаника», на которую, затаив дыхание, смотрели все они сейчас, странно просела в воде и как будто искривилась. Неправильная, бугристая, эта тень опустилась ниже.
— О боже, пресвятая дева Мария! — ахнули на левом борту.
— Он разламывается! — гаркнули с кормы. — Разламывается!
— О боже, спаси и сохрани наши грешные души, аминь, аминь…
Громадная чёрная тень стремительно опустилась ниже, а потом ещё ниже, ниже… она проваливалась под воду, покачиваясь на волнах, пугающая и величественная, пока не исчезла совсем. В шлюпке вдруг стало очень тихо и холодно. Люди льнули друг к другу, тараща глаза, точно овцы в загоне, и даже незнакомцы обнимались и роняли головы на плечи друг к другу. Старуха, у которой на коленях обливался слезами ребёнок, сняла шаль и укутала плечи соседки. Молчание наваливалось на шлюпку, как валун, и казалось, что они утонут, если не заговорят.
Лоу приподнял рукав и вгляделся в циферблат часов. Они тусклым серебром блестели у офицера на запястье.
— Два двадцать, — сказал Лоу. Его слова расколотили тишину, как камень — стекло. — «Титаник» ушёл под воду.
Лиззи вздрогнула. Если бы её ударили, она перенесла бы это безропотно. Если бы её стали разрывать на части, ей было бы легче. Но эти слова жалили больнее, чем укусы десятков разъярённых пчёл, и эти слова продолжали жалить, даже отзвучав. В шлюпке раздались стоны и всхлипы. Дама, до самого носа закутанная в одеяло, вдруг подалась вперёд, воздела руки к небу и прокричала:
— Джеймс! Джеймс!
Лоу хмуро зыркнул в её сторону. Прочие женщины в шлюпке принялись поглядывать друг на друга, хмуриться, кто-то звучно зашмыгал носом. Некоторые монотонно раскачивались на местах. Дама в одеяле привалилась к одному из матросов и прошептала:
— Джеймс… Джеймс, милый…
— Тишина! — сурово скомандовал Лоу. — Паникой мы делу не поможем. Сейчас мы должны собраться с другими шлюпками и перегруппироваться. Мужчины останутся со мной, женщины пересядут, и мы вернёмся за выжившими. Мы вернёмся за ними!
Женщина, рыдавшая рядом с ошарашенным матросом, судорожно икнула и спрятала нос в складках одеяла. Матрос поглядывал то на неё, то на Лоу, словно ожидал от Лоу помощи.
— Отлично, — продолжал тот, — налечь на вёсла! Прямо по курсу — ещё одна шлюпка.
Матросы усердно заскрипели вёслами, что едва поворачивались в уключинах. Женщины, прижавшись друг к другу, молча смотрели в прежнем направлении — туда, где затонул «Титаник», и у многих из воспалённых глаз катились слёзы. Лиззи обнимала себя за плечи побелевшими пальцами: пальцы эти потеряли чувствительность и едва двигались. Холод, пронзавший её, казалось, кусался и жалился не хуже дикого пса и разозлённой осы. Лиззи прижала подбородок к груди и собралась в колючий шарик — но теплее от этого ей не стало.