04.1912 (ЛП)

— Это не та любовь, которую хочется искать, хранить и оберегать, Джо, — вздохнул мистер Дойл и судорожно затянулся. Сигнальные ракеты прошивали небо над их головами. — Если бы ты был постарше, ты уже мог бы на своей шкуре это прочувствовать и понять, что любовь — она разная и далеко не всегда именно такая, какой ты её себе представляешь.
Джо привалился к борту и постарался съёжиться. Было так холодно, что, казалось, вот-вот он заледенеет изнутри, а затем огромный и толстый ледяной панцирь скуёт его тело и снаружи.
— Твоя ма — она славная женщина, капитальная, — сказал мистер Дойл негромко, — но разве когда-нибудь твоя ма говорила кому-то, что она его любит?
Джо отчаянно нахмурился. Чаще всего из уст миссис Дойл вылетали жалобы, приказы и ругательства. Даже сейчас, когда самые далёкие, почти забытые моменты из прошлого оживали перед его взором, когда он видел себя мальчишкой в провисших штанах старшего брата, он не мог вспомнить, чтобы на иссушенном и увядшем лице миссис Дойл играла улыбка.
И он не мог вспомнить, чтобы миссис Дойл говорила ему (Бетти, глупой старшей сестрице или бедному старшему братцу), что она их любит. Не говорила она об этом и мистеру Дойлу — никогда, словно само это выражение: «Я тебя люблю» — было для неё под запретом.
— И, конечно же, твоя ма прекрасно умеет копить, экономно тратить и воспитывать из детей не спиногрызов каких, а гордость и красу, — мистер Дойл сухо рассмеялся и удобнее перехватил чемоданчик, — но каждый раз, как я поглядывал на твою ма, а она кричала мне идти и подзаработать, у меня всё внутри — вот где-то здесь, — он ткнул себя большим пальцем в грудь, — перегорало. Твоя ма отличная женщина, дай ей бог счастья и здоровья… и была бы она бесценный алмаз, если бы хоть иногда говорила, что она чувствует.
Джо отвернулся от отца. Тревога, скребущая душу, усиливалась, и каждое новое слово мистера Дойла как будто вгоняло кинжал прямо в сердце — а сердце трепетало и погибало в бессмысленной и отчаянной агонии. Вдалеке по-прежнему рвались сигнальные ракеты; вдоль борта бегал растрёпанный, замученный офицер и распределял людей по шлюпкам. Джо отвёл взгляд и снова осмотрелся. Мисс Джеймс он, как ни старался, не смог бы найти: всю палубу заполонили рыдающие, ревущие, топающие, одинокие, сбившиеся в стайки люди, и все эти люди тянулись к шлюпкам, мчались к шлюпкам, рвались к шлюпкам, толкая друг друга и едва ли не забираясь на чужие головы. Ближе к центру судна неподвижно и величественно высилась одна внушительная группа. Мужчина в распахнутом на груди пальто, в нелепом огромном нагруднике, стоял, вдохновенно раскинув руки, и монотонным речитативом говорил:
— И мы, братья и сёстры, не оставим друг друга в этот трудный час. Помолимся! И господь услышит нас. Помолимся! И десница господа не оставит нас. Помолимся! Помолимся! Помолимся!
В толпе, окружившей пастора, истерично рыдала женщина. Она решительно крестилась, шмыгала носом и исступленно твердила сквозь плач неразборчиво и глухо:
— Помолимся! Помолимся! Помолимся!
— Да не покинет вас мужество в этот горестный час! Молитесь! Молитесь, братья и сёстры во Христе! Помните: просите, и дано будет вам; ищите — и найдёте; стучите — и отворят вам, ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят.
— Молитесь! Молитесь, молитесь! — отчаянно призывала рыдающая леди и экзальтированно размахивала руками. Её глаза сияли отчаянием и безумием; казалось, одного лёгкого толчка хватит, чтобы она помчалась по всему кораблю проповедовать слово, сказанное пастырем. — Молитесь, братья и сёстры, мы тонем!
Мистер Дойл взял Джо за плечи и твёрдо развернул спиной к молящимся.
— Когда бог помогал нам, если мы его просили, старина? — грустно усмехнулся он.
Джо покачал головой.
— Никогда, па.
— Тогда не будем тратить на него время. Пойдём, и, может, всё-таки отыщем способ выбраться отсюда.
Чем ближе к корме они подходили, тем оживлённее становилось движение. Корма задиралась к бесстрастному небу: Джо сразу это заметил, как только огляделся внимательнее. Нос, напротив, стремился к глубокой тёмной воде, и казалось поэтому, что корабль готовится к исполнению странного танца.
 
— Женщины и дети! Женщины и дети! — хрипло кричал один из корабельных офицеров.
Джо видел их столько раз, что запомнил каждого в лицо и по имени, но сейчас, даже в свете огней «Титаника», в сиянии сигнальной ракеты, он не мог понять, на кого смотрит. Это был всего лишь корабельный офицер — один из семерых помощников капитана Смита, фигура без лица, без имени, без прошлого — только манекен, живая функция, то, что должно было его, Джо, спасти, посадив в шлюпку.
— Женщины и дети! — продолжал призывать офицер. Голос у него садился и трещал, изредка срываясь в сиплый лай. Над головой у него сверкающим снопом рассыпались бело-голубые искры ракеты. — Женщины и дети! Только женщины и дети!
— Так, — мистер Дойл завернул Джо от борта, — нам не сюда. Идём дальше.
У правого борта царила ещё большая неразбериха. Огромная тёмная куча, похожая на раздавленного жирного паука, наседала на двух офицеров, которые суетились около шлюпок. Один из офицеров держал наготове револьвер, другого со спины защищали двое матросов.
— Женщины и дети! — носился между ними клич. — Первыми подходят женщины и дети!
Джо отчаянно обернулся к отцу и развёл руками. Он не мог ожидать ничего иного.
«Титаник» решительно уходил под воду, а женщин и детей на борту по-прежнему оставалось даже больше, чем можно было бы разместить в оставшихся шлюпках. Тревога и отчаяние скреблись у него на душе так, что хотелось выть, и Джо кусал губы до крови и вонзал ногти в ладони, чтобы не издать ни звука, потому что понимал: даже самый незначительный вопль, придушенный вздох, скулёж — всё это прорвёт плотину, и его затянет в водоворот безумия, откуда он не сможет выбраться.
— Женщины и дети, первыми подходят женщины и дети!
Мистер Дойл крепче сжал плечо Джо.
— Что поделаешь, — он осмотрелся и шутливо вздохнул, — раз нам не повезло и мы с тобой мужчины?
— Нет смысла ждать другую шлюпку, — клацнул зубами Джо, — нас не пустят.
— Не пустят, — повторил мистер Дойл и спокойно развернулся, — поэтому, пожалуй, мы пойдём отсюда. Знаешь, куда?
Джо посмотрел на него снизу вверх. Мистер Дойл никогда не внушал Джо ни уважения, ни интереса, Джо вообще не привлекала отцовская фигура, если в карманах у этой фигуры отсутствовали деньги (что являлось для мистера Дойла типичным состоянием). И тут, когда до их смерти, быть может, оставалось меньше часа, Джо вдруг понял во вспышке слепящего озарения, что никогда не знал — и даже не трудился узнать — собственного отца. Человек, который решительно вёл его за руку сквозь паникующие толпы, был достоин большего, чем постоянных попрёков и острых подколок, на которые Джо не скупился ни в присутствии самого отца, ни у него за спиной. Стыд прошёлся по всему телу Джо обжигающим тяжёлым прессом, и Джо понурился. Он только и мог сейчас, что послушно следовать за отцом, смотреть на кончик его помятой ничтожной сигареты, окутанный вонючим серым дымом, и спрашивать себя, снова и снова, почему же он так наплевательски относился к своему времени, почему ценил не то, что следовало, и не так, как это полагалось бы делать, если бы он был хотя бы немного умнее и проницательнее.
— Судя по тому, что мы с тобой увидели, — сказал мистер Дойл неторопливо, — у нас что?
— Дифферент, — не задумываясь, сообщил Джо, — на нос.
— Ага-а, — удовлетворённо покивал мистер Дойл, — значит, надо идти туда, где повыше. Значит, нам надо на корму.
— А дальше что?
— А дальше будем по обстоятельствам, — мистер Дойл притормозил и встревоженно огляделся.
Не только они заметили, что нос корабля погрузится под воду быстрее. Огромные толпы людей стремились на корму. Пассажиры сбивали друг друга, стюарды тщетно старались приостановить и успокоить их. Кто-то шатался от борта к борту, покачивая головой, и выбрасывал в воду шезлонги. Священник и его паства по-прежнему истово молились; женщины с воплями и плачем падали на колени. Бурлящая масса перепуганного народа наваливалась, как селевой поток, на шлюпки и охранявшую их палубную команду.