За семью замками. Снаружи (СИ)

Треск веток и короткие переговаривания снова прозвучали через добрый десяток минут. Наверное, был смысл в том, чтобы всё это засекать. Пытаться понять, где находишься, хотя бы сориентировавшись по солнцу или деревьям. Возможно, предложить что-то оставшемуся с ней…
Понятно ведь, что Костя сможет щедро отблагодарить, предай он заказчика, спаси он Агату…
Но чем закончится попытка — Агата знала.
Она будет сдыхать, получив для начала несколько ударов по лицу с воткнутым в рот кляпом. Вероятно, мучительней, чем планировалось изначально. Вероятно, её и эти тоже накажут за провинность, как когда-то один наказал за слезы.
Через несколько десятков секунд после того, как до них начали доноситься звуки, из-за деревьев вышли снова трое.
Всё те же шавки… И заказчик. Мужчина в возрасте. Около шестидесяти. Плотного телосложения, но не толстый. Седой уже. Солидный. Атмосферный такой. Впечатляющий.
Из тех, у кого слишком сильная энергетика. Помимо воли чувствуешь себя ниже. Хуже. Глупее. В подчинении…
Костя из этой же породы. Но Костя — не такое дерьмо, а этот…
Поднимается по склону, отряхивая руки, будто успел запачкать. В костюме зачем-то. В местами блестящих, местами уже запыленных туфлях.
Человек, над которым ведется следствие. Который обязан сидеть дома под домашним арестом. Которого не взяли под стражу, потому что вроде как не является опасным для общества, клятвенно обещал, что не сбежит, который признал всё… Повинился во всём… А теперь…
Идет на неё, вскидывает взгляд…
Сначала смотрит так же, как смотрел его сын — зло. По-звериному. Потом… Тоже так же. С улыбкой, которая пугает больше.
И пусть себе дан завет: не становиться слабой, плечи всё равно начинает крутить из-за болезненных мурашек…
— Ну привет, Агата.
Вышинский обратился, специально делая ударение на ненавистном имени. С тем, как он приближался, Агате хотелось отойти. Оставаться на месте было сложно, но и смешно падать к его ногам она не стала бы. Ни просить. Ни плакать. Ни унижаться.
Она Гордеева.
Она — Агата.
Она снова выстрелит, если у неё появится шанс. Но она никогда не предаст себя и своего Победителя.
— Вела себя нормально?
Поняв, что ответа от ставшей костью в горле девочки ему не дождаться, мужчина оглянулся, задавая вопрос провожатым.
Они ответили что-то неопределенное — один пожал плечами, второй буркнул «нормально»…
— К машинам идите. Один остается.
Вышинский отдал приказ, мужчины переглянулись… Их главный очевидно отметил заминку. Скользнул взглядом по каждому…
И пусть он очевидно проигрывал им физически — куда такому против молодых и мощных, но ясно было — в жизни не рискнули бы ослушаться или пойти против.
— Бабки потом. Нахер пошли.
Заминка очевидно была расценена правильно. Им не жалко Агату. Они не хотели бы предложить подумать ещё. Просто пекутся о бабках. Просто не хотят сделать «доброе» дело за просто так…
Разочарование в людях давно стало для Агаты нормой. И сейчас она тоже следила вполне бесстрастно за тем, как двое мужчин уходят, не оглянувшись, испытывая абсолютное равнодушие к жизни другого человека. А может уже двух…
Дыхание сбилось, пришлось на мгновение закрыть глаза. Наверное, хорошо, что она не успела сделать тест. Так можно попробовать себя убедить, что умирать она будет одна. Потому что иначе куда больней.
— Руки развяжи ей. И ноги тоже.
Вышинский отдал приказ, оставшийся третий рванул исполнять. Агата смотрела, как он разрезает веревки, не воспринимая это как шанс. Просто ему так будет интересней. А ей сбежать всё равно не дадут.
Подняла взгляд на Вышинского, услышав серию щелчков.
Не знала, откуда он достал пистолет, но направил сходу на неё. Сейчас не выстрелит. Просто пугает…
Тоже садист, как сын. Просто масштабы другие. Но она ему не даст, чего он хочет.
— Погуляй пока тоже. Закончу — позову.
Очередной безразличный кивок и шаги в сторону с полигона…
В эту спину Агата уже не смотрела — даже не грустно. Тоже безразлично.
Смотрела на Вышинского. Видела в нём эмоции. Чувствовала в себе то ли стекло, то ли лёд. Не тот острый, которым лучится Костин взгляд. А бесконечно толстый. Непрошибаемый. Ей сейчас поразительно спокойно. Она хочет, чтобы это читалось по глазам.
 
Она хочет, чтобы сука никогда не была удовлетворена на все сто. Чтобы убивая — хотя бы не видела слез.
Здесь акустика была особенной. Из-за кромешной тишины и огромных площадей, звуки разносились необычно.
От одной кромки леса к другой несся вертолет. И если поначалу звук раскрученных лопастей казался абсолютно незаметным, то чем ближе он становился — тем больнее хотелось зажать уши. Слишком громко. Как на голове…
Агата не сдержалась — вскинула взгляд. Понятия не имела, кому вздумалось здесь пролететь. Глушь же. Но как-то глупо понадеялась…
— Видишь, как старается…
А потом почувствовала, что сердце прыгнуло в горло и там забилось…
Когда вертолет улетел, Вышинский прокомментировал тихо, с ухмылкой…
Сначала проводив его взглядом, а потом опустив его на Агату.
Врет ли — было непонятно. Но возможность того, что нет, заставила почувствовать особенную злость и особенное отчаянье.
Потому что по взгляду Вышинского читалось одно: Гордеев будет грызть землю. Будет сдыхать от незнания. Будет смещать ось. Но он ничего не успеет сделать. Не успеет упредить…
— Думаешь, я ему мщу так?
Мужчина задал вопрос, снова направляя пистолет дулом в Агату, она же только моргнула, переживая жуткое дежавю, которое сейчас так, как в детстве, уже не трогает.
Не ответила. Ей было всё равно. Разбираться в логике психов бессмысленно.
— Нет. Не мщу. Уже бессмысленно. Он получил своё. Ты ему это дала. Очень хладнокровная, расчетливая маленькая девочка. Кукла, поломавшая такое количество жизней… Ты ему всё дала, Агата. А у меня всё это забрала. Сначала сына. Потом дело. Дальше — жизнь. У меня её уже нет, считай. Из человека я стал пешкой, которую пустят в расход без жалости. У меня были друзья. Уважение. Авторитет. У меня были планы. А ты их вечно портишь. Сдохла бы тогда…
Вышинский не договорил — сплюнул зло, чтобы через секунду снова поднять на неё злой взгляд. Агата же снова сглотнула, закрывая на миг глаза.
Она снова слышала звук работающий лопастей вертолета. Она понимала, что он возвращается. Она запрещала себе хоть на что-то надеяться. физически не успеют. Убийца уже тут. Пистолет уже в руках. Осталось нажать на курок. И он это сделает…
— Мне дали карт-бланш. Твой ушлепок надоел настолько, что мне позволили с ним разобраться. Физически.
По позвоночнику Агаты всё же пополз липкий страх. Она зачем-то посмотрела прямо в дуло. Туда, откуда скорее всего совсем скоро вылетит пуля.
И как бы ужасно это ни звучало… Слава богу, в неё…
— План был очень прост. Я вроде как сошел с ума. Снял браслет. Скрылся. Добрался до твоего говнюка и пальнул. Я знаю, что было бы дальше — свою задачу я исполнил. Во мне больше не нуждались бы. Скорее всего — застрелили при задержании. А потом пошли по трупам — моему и твоего мужа. Но я подумал, Агата… Раз всё так… То зачем мне брать с собой его? Я же могу взять тебя…
На губах мужчины заиграла новая улыбка — в чём-то даже нежная. Абсолютно не тронувшая. Только заставившая снова посмотреть в его лицо. Наверное, красивое. В молодости так наверняка. Но для Агаты — невозможно уродливое. Будто это не по её щеке тянется шрам. Ведь его шрамы — куда страшнее. Они не отзываются болью. Они давно зарубцевались. Он называет их опытом, преодолением и достижениями. А на самом деле, это всё загубленные жизни. Не обязательно физически. Но обязательно безвозвратно.
— Он тебя использовал, дура. Все тебя использовали. Ты просто ещё не поняла, что сделала. Ты просто не знаешь, что такое любовь народа и как быстро она превращается в ненависть. Сегодня тебя носят на руках или в них целуют. Сегодня ты символ. Сегодня ты жертва. А завтра они же будут тебя ненавидеть. Они же затопчут. Они же отвернутся. А может дадут в руки оружие, возлагая на тебя какой-то долг… Ты позволила Гордееву использовать себя, как технологию. Ты дала ему больше, чем он мог рассчитывать в своей убогой жизни. Но на этом всё, Агата…