Искры на воде (сборник)

— 
Интересно же. Вдруг я сделаю что-то не так, а Эликан обидится, что тогда делать? Я не буду знать, почему ты обиделся.
— 
Правильно думаешь. Придёшь жить к карагасам, найдём тебе жену, поставим чум, будешь рыбу ловить на всё стойбище. Главный рыбак будешь.
— 
Так я не один, у меня брат малый ещё есть, — поддержал тон старика Евсей.
— 
Ничего, и ему девку найдём. В нашем стойбище не будет, в другое стойбище сходим. Там не найдём, на суглане найдётся. Там можешь и переспать с ней до женитьбы, если понравится, женишься.
— 
Как это можно?
— 
Когда девка ещё не жена, ей всё можно.
— 
Так в подоле может принести?
— 
Ничего, захочет жених взять с ребёнком, пусть за него платит, не захочет, ребёнок в стойбище останется.
— 
А ты говорил, что пояса есть специальные?
— 
Это у тех, у кого мужья есть, им нельзя в подоле носить.
Евсей замолчал, осмысливая то, что сейчас услышал. Для него открывался новый мир людей, живущих рядом. Получается, что никто ничего не знает о жизни карагасов, каждый норовит вырвать свою выгоду у этих необычных людей, которые ездят на оленях, как на конях, охотятся ещё с луками, не ставят никаких капканов и ловушек. Карагасы в охоте полагаются на помощь хорошей собаки, поэтому её зимой кормят, как взрослого мужчину, а летом выделяют половину нормы. В каждом чуме по две-три собаки, несколько десятков оленей да четыре-пять человек у очага. Детей помногу не имеют, обычно два-три, и то с большой разницей в возрасте. Редко, но в чуме может быть одинокий старик.
Родион, намаявшийся за день, сидел, прислонившись к дереву, смотрел на огонь — да так и уснул. Старик увидел это и сказал Евсею:
— 
Хороший охотник будет, как Оробак.
— 
Кто тебе сказал?
— 
Не надо говорить, надо смотреть. Родька не говорит, Родька смотрит вокруг, запоминает и не болтает языком, как мы с тобой, лес слушает. Хороший охотник будет.
Евсей разбудил брата, чтобы тот лёг на приготовленный лапник, сам пристроился рядом и ещё долго смотрел на пламя, которое сначала большим цветком плескалось над дровами, потом замирало, уменьшалось, перепрыгивало с одного места на другое, потом притихло и затаилось в большой куче раскалённых углей.
  
12
 
Прошло только полгода, а будто времена пронеслись над Конторкой. Вдруг село наполнилось людом, незнакомым, озабоченным и любопытным. Люди проходили между дворов, заглядывали через заплоты, чего-то выискивая, и, ничего не найдя, двигались дальше. На дверях домов быстро появились замки, ими раньше не пользовались. Тревога поселилась в селе, хотя происшествий пока ещё не было. Железная дорога подошла к Бирюсе, заканчивалось строительство моста, а народ всё шёл дальше, желая найти себе место. Ходили слухи, будто работа есть в Тайшете, где строится станция — там требуются строители и просто рабочие руки. И они, эти «руки», прибывали поездами, ехали на повозках, шли пешком по одному и семьями. Шли по договору и наудачу. Дорога оказалась длинная, поизносились, оголодали путники, искали любые заработки, чтобы дойти до места.
Бригада старателей прибыла уже по снегу на двух санях, запряжённых сытыми лошадьми. Сезон удался, золота добыли больше, чем годом раньше, и у каждого работника уже были свои планы. Хрустов рассчитался со всеми строго по договору, никого не обидел. Даже более того, он выделил каждому работнику сапоги, от этого подарка парни даже растерялись, не знали, что делать, но сапоги приняли. Все были довольны, особенно Маркел Дронов. Он даже не стал обмывать заработок, а набрал подарков матери и Настасье и быстрым шагом направился домой.
— 
Маманя! — крикнул он, распахивая дверь. — Встречай, сын явился!
Худенькая старушка вышла из другой половины дома и всплеснула руками.
— 
Маркеша, едва дождалась, сейчас я поесть соберу. — Она засуетилась у печки.
— 
Разбирай подарки. — Сын сложил свёртки и кульки на лавку, часть из них убрал в сторону.
Мать поняла и заулыбалась. Она помнила обещание сына жениться, ей очень хотелось, чтобы сын за ум взялся. А там, глядишь, и внуки пойдут, радость-то какая.
 
— 
Чего нового на деревне слышно?
— 
Вроде ничего, только народу стало много, хозяева боятся дома бросать без присмотра. Слава богу, воровства пока не было, но лиха беда начало.
Старушка стала разбирать свёртки. Подарки в доме — дело нечастое, непривычное, событие особое, ему радуется каждый сельчанин.
— 
Зачем тратился? У меня есть ещё неношенные шали и платки.
— 
Вот и носи, чего по сундукам прятать да моль раскармливать?
— 
А куда я одевать буду? Вот жениться будешь, и надену. — Мать осторожно проверяла настроение сына, не раздумал ли он.
— 
На свадьбу ещё купим, в церкву одень. Или уже не ходишь?
— 
Как у тебя такие слова то находятся? Разве можно в церковь не ходить?
— 
Так много кто не ходит.
— 
Потому и живут так — ни себе, ни людям. Без Бога жить, сынок, нельзя, с грехом долго не проживёшь, а где грехи отмолить можно? Только в церкви. И ты сходил бы, причастился.
— 
Зайду как-нибудь. Про Настасью ничего не слышала?
— 
Не слыхала, недавно видела её, ничего, приветливая.
— 
Ладно, мать, я пойду, ты не жди, спать ложись, завтра поговорим. На-ка вот, прибери куда, скоро пригодятся. — Он протянул ей деньги.
— 
На себе не экономь, хватит денег, а не хватит, ещё заработаем.
— 
Да сколько мне там надо? — Слёзы навернулись у матери на глазах.
Как только ни называли Маркела в селе: и драчун, и разбойник, а матери уважение оказывает. На старости лет любое доброе слово душу греет, как здесь не радоваться?
— 
Ничего, маманя, всё будет хорошо. — Сын обнял мать и выскользнул за дверь.
У дома Малышевых он вдруг опять заволновался так, что сразу не мог зайти. Постоял, отдышался, а уж потом решительно направился к калитке. Он вошёл в дом и поздоровался:
— 
Доброго здоровья, хозяева!
В ответ — молчание. Маркел увидел, что у окна сидит Настасья и смотрит на него удивлёнными глазами. Больше дома никого не оказалось.
Настя знала, что парни приехали с приисков, и загадала, вот если придёт домой, значит, любит, а если не придёт, тогда и разговор с ним будет короткий.
— 
Пришёл? — спросила она и медленно встала из-за стола.
— 
Пришёл. — Маркел опять растерялся, не понимая такое её поведение.
Настя видела состояние парня и специально вела себя так, чтобы больше смутить гостя. Ей было интересно, что же такого в ней, что первый парень на деревне, как телок на верёвочке, стоит и мнётся.
— 
Вот, подарки. — Он протянул ей свёртки.
— 
Она молча взяла подарки, положила их на стол, взяла парня за руку и подвела его к зеркалу в простенке между окнами.
— 
Смотри, — сказала она и весело расхохоталась.
Жалкое зрелище рассмешило его самого, и он тоже улыбнулся.
— 
Раз пришёл, говори, зачем? — Настя встала прямо перед ним и посмотрела в глаза.
Маркел растерялся ещё сильнее и выдавил через силу:
— 
Выходи за меня.
— 
Чего? Я не поняла, что ты сказал?
— 
Настя, я и так дурак дураком сижу, не рви душу.
— 
За дурака замуж?
— 
Так ты пойдёшь?
— 
Да, — просто ответила она.
Маркел подхватил девушку на руки и стал кружить её по комнате.
— 
Вот так чтобы всю жизнь.
— 
Как скажешь.
— 
Ну, хоть пообещал, и то хорошо.
Через некоторое время они, взявшись за руки, шли на посиделки, где вовсю заливалась гармонь.
А через месяц тройки лошадей, украшенные лентами и бубенцами, носились по селу, распугивая неосторожных прохожих и спящих около домов собак. А ещё через месяц неожиданно с разницей в две недели случились новые две свадьбы. Поженились Еремей Трухин с Натальей Листьевой и Кирьян с Дарьей Петрушовой. Наталья была первой певуньей на селе, сочиняла частушки моментально, да такие, которые доводили до смеха всех. Дарья же наоборот — тихоня. Сидела в уголочке да посматривала, как веселились другие. Зато о ней говорили по всей деревне, что она завидная рукодельница, любое дело в её руках прямо горело. У неё и мать такая же и младшие сёстры. Судачили бабы на завалинках, что достанется кому-то такое сокровище, повезёт мужику. И вот повезло Кирьяну. Сам Кирьян тоже не из последних на селе: и статью, и ростом вышел, вот только не очень боевой, не такой, как его друг Маркел, но в работе с ним не всякий мог потягаться.