В объятьях олигарха

— Ты мне нужен, нужен, — ответила она с маниакальной убежденностью, — потому что ты лучше всех. В тебе мое счастье.
— Ох, — сказал я.
— Ух, — передразнила Лиза.
…Как она ни уговаривала остаться с ней на ночь, уверяя, что не будем заниматься глупостями, а только тихо полежим рядышком до утра и, если Господь пошлет, увидим один и тот же сон, как бывало в Горчиловке, когда мы частенько путали, где сон, где явь, — как ни уговаривала, около одиннадцати я вернулся в свой номер. Но пробыл там недолго, только сделал некоторые приготовления. Я уже знал, что предпринять — и в эту ночь, и в последующие дни. Был лишь один способ сорваться с крючка, довольно опасный и сложный, но попробовать стоило.
Из дома шагнул под звезды, жадно, словно на прощание, вдыхая влажные ароматы ночного сада. Для руссияни- на весь мир дом, и весь мир — могила, это известно, но в призрачном сплетении дерев, в колющем электрическом полумраке, в хрусте гравия под ногами я словно почувствовал что–то родное, привнесенное с родины. Калитка в металлических воротах отпиралась простым нажатием пальца — и я незаметно выскользнул на улицу. Единственная машина в тихом переулке — горбатый «бьюик» — притулилась под вязом, свесившим голову из палисадника; я не сомневался, что стриженый господин, подогнавший «бьюик» часа четыре назад (я засек его из окна), как сидел в нем, так и сидит.
Так и оказалось. Через темные стекла ничего не разглядишь, но я подергал ручку задней дверцы, она открылась, я забрался внутрь, — и тут же на передней панели зажглись сочно–бордовые лампочки, не то чтобы осветившие салон, но разогнавшие мрак. Хозяин машины расположился на переднем сиденье вполоборота ко мне. Лица не разберешь, но видно, что насупленный.
— Нагловато себя ведете, любезный, — пробурчал он. — Нарушаете право частной собственности.
— Кто вы такой, черт побери? Почему нас преследуете?
Незнакомец удивленно хмыкнул, протянул сигареты.
— Закуривайте, раз уж вломились.
— Я спрашиваю, кто вы такой?
— Ох, как грозно, жуть берет… Да вы, наверное, сами обо всем догадались, Виктор Николаевич.
— Я, может, и догадался, а вы будьте добры ответить.
М>окчина, видя, что не беру сигарету, закурил сам. Щелкнул зажигалкой, на миг осветив толстые губы и скулы, как у бульдога.
— Экий вы беспокойный, Виктор Николаевич… и что вам не спится с юной кралей… А что вы, собственно, хотите услышать?
— Кто вас послал? Зачем?
— Несерьезный вопрос. У нас у всех хозяин общий. Не к ночи будь помянут.
— И что он вам поручил?
Мужчина поерзал на сиденье, устраиваясь поудобнее. Затянулся сигаретой. По тону чувствовалось, что разговор доставляет ему удовольствие.
— Наивный вы человек, Виктор Николаевич. Неужто все писатели такие? Кто поручил, зачем следите?.. Вы на что же надеялись? Натворили таких дел и гуляй, Витя, по белу свету вольным соколом? Нет, дорогуша, так не бывает. Не по масти сыграл.
— Если все так просто, почему выпустили из России? Почему там не разобрались?
— Я, как и ты, Витя, человек маленький, подневольный, в тонких материях не разбираюсь. Но по своему разумению ответить могу. Когда–нибудь видел, как кошка с мышкой играет? Никогда ведь, стерва, сразу не придушит. Медленно убивает, помучает сперва. В этом самый кайф. Наш хозяин все предусмотрел, и этот разговор тоже. — В его голосе зазвучало восхищение. — На длинный поводок посадил. Каприз владыки.
— И что потом?
— Ничего… Утром в Хитроу сдам вас по цепочке — и беги дальше, Витек, пока ноги держат… Ха–ха–ха!
Смех был искренний, дружеский, как у человека всем довольного и расположенного к людям.
— Дай покурить, — попросил я.
— Вот и правильно, покури, чего кочевряжиться…
Дымили молча. Мне было о чем подумать. Но и ему, как оказалось, тоже.
— Слышь, Витек, не обидисси, если спрошу?
— Ага.
— Как девку ублажаешь? Гутарили, вроде тебе инъекцию сделали противомужицкую? Или набрехали?
— У тебя что, тоже с этим проблемы?
— Не-е, ты что?! Да я пять телок подряд обслужу на едином дыхании. Просто так интересуюсь, для общего развития.
 
— Тебя как зовут?
— Какая разница. Все одно больше не увидимся.
— Тоже верно… Не хочешь по рюмашке хлопнуть? Тут есть бар за углом, я днем приглядел.
— Почему нет, — охотно согласился безымянный. — Но с условием. Платишь ты, Витек. У меня с наличкой облом.
— Какой разговор, брат.
До бара действительно рядом, но почти квартал проехали, чтобы найти, куда приткнуть машину. Наконец, свернув в боковую улочку, втиснулись между «джипом» и крытым молочным фургоном. Местечко укромное, лучше не придумаешь. Напротив какого–то продолговатого одноэтажного здания, похожего на конюшню. На здании светилась изогнутая в полукольцо неоновая вывеска.
Пока ехали, я достал из–за пояса джинсов тяжелую штуку, доверительно врученную Трубецким и до сих пор еще не нашедшую применения. Забавно, с этим черным пистолетом и на том же самом месте, на пупке, я играючи проскочил обе таможни. Понимаю, не всякий поверит, но это так. Риск был неосознанный. Благодаря уже, видимо, хроническому помутнению мозгов, в Шереметьево‑2 я вспомнил о пистолете лишь в тот момент, когда шли на посадку, в помещении, где пассажиров пропускают через металлоискатель. Засуетился, решил, вот и конец путешествию, покрылся испариной, но там скопилось много народу, и пожилой погранец, видно утомленный ловлей террористов, раздраженно сделал отмашку мне и еще кому- то: дескать, не путайтесь под ногами, давайте сюда — и чуть ли не в спину протолкнул мимо ловушки. В Англии получилось хитрее. Я намеревался избавиться от пистолета в самолете (может, запихнуть куда–нибудь в сортире — или спрятать на полке), но заспался — и когда спохватился, было уже поздно, самолет шел на посадку. Пришлось шепнуть Лизе, что у меня под рубахой контрабанда. Какая, спросила. Я ответил, добавив, что пистолет не мой, Трубецкого, не успел вернуть. Ничуть не растерявшись, Лиза пододвинула свою довольно вместительную дамскую сумочку: положи сюда! Я запротестовал, но Лиза строго сказала: «Клади, я знаю, что делаю».
Улучив момент, когда никто не смотрел, я запихнул пистолет в сумочку и задернул молнию.
Как Лиза пронесла пистолет, толком не проследил. Но, видимо, выручил встречающий нас господин с рыжими усиками и с черной шевелюрой. Он, по всей видимости, обладал какими–то особыми полномочиями, встретил нас возле трапа. Лизу узнал, и она его узнала, они даже обнялись. Меня Лиза не представила, показала глазами, чтобы следовал за ними. Этот господин и провел ее через таможню, сверкнув каким–то документом в открытой ладони — международный, оказывается, жест. Он же посадил в машину, которая доставила нас в пансионат, но сам с нами не поехал. Позже Лиза объяснила, что это один из давних знакомых ее семьи. Я не стал выяснять, какой семьи и чей знакомый, меня это, честно сказать, мало волновало. К этому времени у меня уже выработался стойкий рефлекс, который можно назвать «уклонением от избыточной информации», свойственный большинству руссиян, узнавших за годы реформ, почем фунт лиха.
В пансионате, едва оставшись одни, мы заспорили, что делать с пистолетом. То есть оба понимали, что надо от нею избавиться как можно скорее, но Лиза хотела, чтобы мы сделали это вместе (ей так, видите ли, спокойнее), а я с туповатым, запоздалым достоинством утверждал, что это чисто мужская проблема.
Лиза уступила, и я унес пистолет к себе. Держал сперва в ящике комода, под постельным бельем, а позже, когда оброс вещами, переложил в элегантный саквояж с цифровыми замками. Будто чувствовал, что расставаться с ним рано.
Вот и пригодился бесценный дар Трубецкого.
Мужчина обернулся с переднего сиденья, по–прежнему не только безымянный, но и безликий. Лишь в глазах, как у волка, две алые точки.
— Не вздумай мудрить, писатель, понял, нет? Я к тому, что…
Я не мудрил, спустил предохранитель и поверх сиденья два раза выстрелил ему в грудь. Звук был, как у дважды лопнувшего баллона, и руку оба раза сильно дернуло. Но никто не прибежал узнать, в чем дело, не завыли полицейские сирены и в окнах конюшни не вспыхнуло ни единого огонька. Ночная тишина в Лондоне такая же, как в подмосковном лесу.