В объятьях олигарха
— Господи, и чего я тебя слушаю, развесив уши, когда дел по горло.
Они препирались, но Жаннет видела, что Деверь поверил, и в ту же секунду поверила сама, что в Москве появился просветленный. Ее робкое сердце сковало льдом.
— Пошли меня, пожалуйста… Я сумею узнать, кто он такой.
— Куда послать?
— Он придет за ответом в бистро «Микки — Маус».
— Сегодня? Завтра? Когда?
— Сегодня. Я сумею… — Жаннет не уследила, как Деверь переместился за компьютер — ив руке у него уже была не сигарета, а какой–то прибор, похожий на большого коричневого лягушонка. Деверь любил ошарашивать людей такими детскими фокусами вроде перемещения в пространстве, и это ее умиляло. Такой могучий владыка и такой глупый.
Со своего места она не видела, над чем он колдует, но подойти ближе не решилась. Чего он действительно не терпел, так это излишнего любопытства. Впрочем, ее любовные стенания он тоже выносил с трудом.
— Эй, малышка, — Деверь оторвался от компьютера, — как, говоришь, зовут пришельца?
— Митя Климов.
— Кто подослал его к Зинке?
— Какой–то удрученный из толпы.
— Ничего не путаешь?
— Если б я путала, — резонно заметила Жаннет, — то вряд ли дожила бы до своих лет.
* * *Климов вошел в бистро около двенадцати, за доллар снял с раздаточной ленты кружку экспресс–кофе и уселся за тот же столик, что накануне. Понюхал черную бурду: запах густой, как в общественном сортире.
В отличие от вчерашнего, бистро не пустовало: три влюбленные пары ворковали за столиками в разных углах. Более очевидного знака, что его взяли на заметку, не могло быть. Причем повели грубо, бескомпромиссно. Никаких влюбленных пар в Москве, как и по всей России, давно не было в помине, а если бы они вдруг где–то завелись, бистро «Микки — Маус» было последним местом, куда они могли сунуться. Вопрос лишь в том, кто его засек: люди Деверя или СД (служба досмотра). Вариантов дальнейшего
поведения было немного, не хотелось считать. Через несколько минут все прояснится само собой.
Митя спокойно пил кофе и не думал ни о чем.
Чуть за двенадцать двери распахнулись и в зал с гомоном и грохотом влетели трое вооруженных миротворцев. Молодые, накачанные, азартные. Все трое в летней полевой форме: широкие брюки, имитирующие звездно–полосатый флаг США, голубые просторные рубахи с закатанными рукавами. Двое азиатов и один европейского вида, с загорелым лицом дебила. У европейца голову обхватывал обруч биофиксатора, реагирующего на враждебную ауру: командир. Миротворцы действовали слаженно и быстро. Сперва повалили на пол, посбивав со стульев, влюбленные парочки, сопровождая затрещины истошными криками: «Шнель, шнель, русише швайн!», потом окружили Митю. Влюбленные слишком удобно развалились на полу, без всяких увечий. Обычно при таких проверках кости трещат и кровища хлещет ручьями. Необходимый элемент устрашения. Спектакль?
— Аусвайс! — рявкнул европеец, а один из азиатов выбил у Мити из руки кружку, поймал на лету и на всякий случай выплеснул остатки кофе ему в рожу.
Митя медленно, как положено, опустил руку в карман и достал пластиковый допуск гражданина 3‑й категории.
— Что надо сказать? — на ломаном английском напомнил командир.
— Верноподданный Климов. Северная резервация. В Москве по бизнес–плану, — тоже по–английски, соблюдая восьмую поправку к закону об ограничениях, ответил Митя.
Пока европеец изучал допуск, двое помощников подняли Митю со стула, обыскали, отвесили с двух рук по оплеухе и бросили обратно на стул.
— Где взял? — Европеец потряс перед его носом документом, задев по губам. Линза биофиксатора светилась зеленой точкой, меняя фон. Митя отметил это с удовлетворением. Натаска в дружине у специалиста по биозащите Данилки Хромого не пропала даром: его мозг в автономном режиме блокировал направленное излучение прибора.
Митя вытянулся и, сидя, сложил руки по швам: поза готовности к абсолютному подчинению. Слизнул кровь с губ.
— Пропуск выдан официально оккупационным магистратом, сэр.
— Где выдан, скотина?
— Город Пенза. Второй округ. Отделение для граждан, допущенных к свободному передвижению, сэр.
— Фамилия магистра?
— Сиятельный граф Левенбрук, сэр.
— Хочешь сказать, граф самолично подписал эту филькину грамоту?
— Никак нет, сэр. — Митя позволил себе почтительную улыбку. — Пропуск вручен через сектор распределения благ. По обычным туземным правилам.
— Что за правила?
— Первичная лоботомия, замена крови на плазму, профилактическая прививка антиагрессанта, сэр. — Митя распушил волосы и продемонстрировал характерный шрам.
— Цель проникновения в столицу?
— Бизнес, сэр. С вашего позволения, сэр.
— Издеваешься, скот? — Миротворец замахнулся, но почему–то не ударил. Зато один из азиатов сладострастно пнул носком ботинка по коленной чашечке. — Какой бизнес? Назови уровень дозволенности?
— Как освобожденный руссиянин, не могу этого знать, сэр.
— Все, попался, подонок. — Европеец довольно потер руки. — Неужто впрямь надеялся, что такой ублюдок, как ты, может обмануть службу досмотра? Тащи его на улицу, парни!
Митя был уверен, что миротворец блефует: документ в порядке, и отвечал он правильно. Вдобавок, пока его с заломленными руками волокли через зал, успел поймать взгляд одного из влюбленных с пола, наполненный не ужасом, скорее любопытством. Топорная работа, но чья? Кто его задержал и что делать дальше? На размышление оставались буквально секунды.
Пустынная улица, у входа приткнулся миротворческий микроавтобус с лазерной пушкой на крыше. Из кабины выглядывал водитель, разрисованный в маскировочные красные и зеленые цвета. Маскарад, чистый маскарад.
Митя решился. На его стороне было преимущество якобы заторможенной, приведенной в паническое состояние жертвы, от которой нелепо ждать сопротивления. Преимущество усиливалось тем, что миротворцы в Москве слишком долго (десятилетиями!) не встречали никакого отпора любым своим действиям (если не считать униженного верещания измененных), потому свыклись с приятным ощущением собственной неуязвимости. Митю втаскивали в заднюю дверь машины, но он раскорячился, застрял в ней, как паук, и, легко войдя в экстаз атаки, мощно выбросил кулак и разбил линзу на башке европейца, раздраженно покрикивавшего: «Ломай мерзавца, ломай!»
Секундное замешательство азиатов (а было от чего) обошлось им дорого. Свирепым ударом локтевых суставов Митя раздробил обоим драгоценные платиновые зубные протезы. Любознательный, раскрашенный в боевые цвета водитель наполовину высунулся из кабины, и, чтобы достать его оттуда, обхватив за голову, и швырнуть на асфальт, Мите, превратившемуся в сгусток энергии, понадобилось мгновение. Ящерицей он скользнул за баранку, ударил по газам. Очухавшийся, но ослепленный европеец развалил полдома плазменной вспышкой, но это все, что он успел сделать. На первом же повороте Митя соскочил с горящей машины и нырнул в глухой переулок. Вихрем пролетел одну улицу, другую, третью, все время петляя, и наконец выскочил на площадь, где, как ни в чем не бывало, смешался с праздной толпой горожан.
Пока бежал, в голове билась одна мысль: что это, инсценировка или реальный захват? Как ни крути, могло быть и так, и этак.
1 ЛА 11А 24
ПАШИ ДПИ.
НАВЕРХУ БЛАЖЕНСТВА
Прочитал Оболдуеву половину главы. Ковыряя во рту зубочисткой, он задумчиво произнес:
— Кажется, ты опять не понял, писатель, зачем мне нужна эта книга.
Слово «писатель» он теперь произносил с интонацией «чтоб ты сдох, скотина!».
— Почему же, — возразил я, — послание просвещенному Западу… Своего рода духовное завещание… Ну и…
— Витя, ты действительно так глуп или только представляешься?
После такого вопроса я должен был смутиться, и я это сделал. На сей раз беседа происходила на застекленной веранде (поздняя пристройка), я присутствовал на утреннем чаепитии Оболдуева. Сидел за отдельным столиком, наряженный в клетчатую юбочку и белую шляпу с убором из гусиных перьев. Более нелепого убранства придумать нельзя, но Оболдуев полагал, что именно так выглядел придворный летописец в средневековом шотландском замке. Юбочку и прочую амуницию (полосатые носки, сапоги с раструбами, домотканый блузон с красным воротом) любезно выделил управляющий Мендельсон из собственных запасов, из личного гардероба. Как ни странно, все пришлось впору, хотя седовласый управляющий шире меня на обхват и на голову выше ростом. Когда четыре дня назад я впервые вышел в обновах на двор, то произвел фурор. Вся охрана сбежалась поглазеть. Подошел поздороваться дог Каро, и в его желудевых глазах, могу поклясться, блестели слезы. Лишь садовник Пал Палыч, бывший профессор права, как и следовало ожидать, отнесся к моему новому облику философски. Заметил рассудительно: «Что ж, человек ко всему привыкает, а к неволе тем более».