В объятьях олигарха
— Петюня стиховой, а там соблазнов много. — Мужик сам явно был огорчен, что пришлось оставить зверя. — Никакой я тебе не господин, девушка. У нас господ нету, все равнозначные.
Вскоре лес кончился и прямо перед ними, в излучине реки открылось поселение. Отсюда, с бугорка, оно было видно как на ладони. Десятка четыре неровно разбросанных изб, огороженных общим высоким забором да еще окольцованных рвом, похожим издали на черную свернувшуюся змею. Среди изб выделялось двухэтажное здание из кирпича, вдруг напомнившее Мите родной многоквартирный барак в Раздольске.
Их впустили в городище через узкую, обитую железными пластинами дверь сбоку от деревянных ворот, в которые упирался дощатый настил. Двое стражников, одетые так же причудливо, как Егорка, да еще вооруженные музейными арбалетами, поочередно с ним обнялись, хлопая по спине, как после долгой разлуки. На Митю с Дашей лишь повели раскосыми очами, а один вдобавок сплюнул в их сторону. И позже, когда шли по улице, на них подчеркнуто не обращали внимания, хотя людей в палисадниках, на грядках копошилось изрядно: преимущественно пожилые бабы да малые ребятишки, мужчин не было видно. Бабы выпрямлялись от земли, весело окликали Егорку, поздравляли с благополучным возвращением, будто он прибыл с того света, а на попутчиков взглядывали, как на пустое место. Все это было немного странно. Весь поселок затронул в Мите какое–то давнее воспоминание, будто выплывшее из ночного сновидения. По Дашиному лицу он видел — она тоже испытывает что–то подобное. Можно было предположить, что они очутились в голографическом мире, если бы не вполне осязаемые запахи и звуки. Митя сорвал яблоко с дерева, перекинувшего ветки через штакетник, надкусил, дал попробовать Даше. Яблоко было настоящее, незрелое, кислый сок обжег гортань, усилив стократно ощущение, что все это уже было с ним когда–то: низкие, закопченные избы, похилившиеся оградки, картофельные и овощные плантации… и, главное, свежие голоса и обветренные лица женщин… Где было, когда было, да и было ли вообще…
— …Что ты сказала? — переспросил он Дашу.
— Не знаю, — испугалась она. — Горе–горькое по свету шлялося и на нас невзначай набрело.
— Какое горе? — разозлился он. — Не каркай, накличешь еще.
— Митенька, мне страшно. Как будто, как будто…
На кирпичном доме над дверью полыхал чудной плакат: суровая женщина с взволнованным лицом, в распахнутом платке на темных волосах, грозила пальцем прохожему. На плакате грозная надпись: «Ты записался, сволочь, в военно–морской флот?»
На каменном крылечке восседал здоровенный детина в тельняшке, с непримиримым лицом. Подождав, пока они приблизились, детина ловким движением выдернул из–за спины звуковой ускоритель. Митя от удивления аж глазами заморгал. Он знал, как действует эта продолговатая черная штука, похожая на полицейский жезл. Если детина чокнутый, от них с Дашей останется только голубоватый дымок.
— Стой, кто идет! — рявкнул детина.
— Не дури, Тимоха, — засмеялся гонец–порученец Егорка. — Оставь свои хохмы для клуба. Полковник на месте?
— Ничего не знаю, — не сдавался страж. — Говори пароль. Стреляю без предупреждения.
— Счас так стрельну, — окрысился Егорка, — язык проглотишь.
После этого детина смягчился, убрал ускоритель за спину, заискивающе прогудел:
— Куревом не богат, Егорий?
— И было бы, не дал. Ишь, шутник. Мало вас песочат, все бы лемеха крутить. А у нас дело срочное.
— Проходи, коли так. — Детина отстранился, толкнул дверь ногой, но, когда протискивались мимо, успел прихватить Дашу за бочок.
Полковник Улита принял их в обыкновенной комнате с одним окном и почти без мебели — тесаный стол с компьютером, три табуретки да деревенские полати поперек стены, — и если Митя ожидал увидеть одного из тех головорезов, чьи портреты красовались на расклеенных по Москве листовках с надписью: «Враг свободной России. За укрывательство — смертная казнь», то здорово ошибся. На полатях сидел человек преклонного возраста, предельно изможденного вида и с таким выражением в запавших глазах, что сидеть ему трудно и он сейчас ляжет, за что заранее просит прощения. Но вокруг реденьких кудрей Митя различил характерное свечение, знак высшей принадлежности; из всех встреченных Митей прежде людей таким знаком обладал лишь Истопник, но у того аура не имела такой упругой насыщенности. У Мити сердце оттаяло: больше не надо хитрить и изворачиваться. Дошел.
— Именно так, Климов, — подтвердил его мысли полковник Улита. — Дошел, и, полагаю, это было не так–то легко… Что ж, располагайтесь, детишки, разговор будет долгий. А ты ступай себе с Богом, Егорка.
Гонец–порученец склонился в почтительном поклоне и приложился губами к желтоватой, точно древесный слиток, руке старика. Митя воспринял увиденное как должное, как что–то вполне естественное, но Даша испуганно ойкнула. Полковник с улыбкой обернул к ней страдальческий лик.
— Ишь как изломали тебя окаянные. Ничего, дай срок, вернется покой в твою душу.
Даша, не выпуская Митиной руки, опустилась на табуретку.
Егорка, пятясь, покинул комнату, и полковник снова заговорил. Его голос звучал как течение глубоководной реки; серебристое сияние над головой покачивалось и меняло очертания, словно поддуваемое ветерком. Он поздравил их с тем, что они находятся в зоне отчуждения, где не действует власть супостата. Если они не таят в сердце зла, то бояться им больше нечего, у них будет время, чтобы заново понять смысл земного бытования и самим решить свою дальнейшую судьбу.
К Даше он обратился отдельно и сказал нечто такое, от чего «матрешка» зарделась, как маков цвет.
— Беду твою вижу, девушка, но шибко не кручинься. Любовь все превозмогает.
Даша метнула быстрый взгляд на Митю.
— Любовь тут ни при чем, господин Улита. Это физиология. С ней не поспоришь.
— Про умные слова забудь, они для того придуманы, чтобы правду темнить. Пятерых детишков родишь, помяни мое слово. Нам солдатиков много понадобится.
После этого Даша затуманилась и умолкла, а Митя остро ощутил, что наступил час откровения и, если он им не воспользуется, другого раза может не быть.
— С детишками понятно, господин полковник, — сказал он с вызовом. — И с любовью тоже. А со мной что будет, хотелось бы удостовериться.
— Наскучило вслепую жить, отрок? — усмехнулся Улита.
— Давно наскучило, — согласился Митя.
— Спешить не надо. Сперва доложи, что в клюве принес? Что велел передать Истопник?
— Зачем спрашиваете? И так ведь знаете. Вы же всю информацию слили.
— Нет, Митя, не всю. Твой Димыч не дурак. Он предусмотрел, что можещь в нехорошие руки попасть. Кое–что заблокировал намертво.
— Разве такое возможно?
— Почему нет? Чужая душа потемки. Наука вершки соскребла и почила на лаврах. Но много в человеке такого, что ей неподвластно. И никогда подвластно не будет. Ты, Митя, лучше ответь на мой вопрос, не тяни.
Сияние над головой полковника потускнело, почти исчезло, но что это означает, Митя не знал.
— Не гневайтесь, господин Улита, — ответил он в тон допросчику, — но если вы впрямь о чем–то не дознались, значит, Димыч не зря подстраховался. Мне велено до Мар- фы–кудесницы добраться, ей лично передать весточку. Кем буду, если нарушу указ?
— Будешь кем и есть, отрок. Странником всесветным.
Митя затаил дыхание.
— Что за странник такой? По этапу погонят?
— Странник — это не путь, а судьба. Она дается не по достигнутой цели, по неизбежному промыслу. Не по уму и заслугам, по вере сердечной.
— Путано. Не понимаю.
— Значит, не созрел, чтоб понять… Теперь о Марфе Ильиничне. Ее увидишь, но вряд ли узнаешь. У ней много обличий, и открывается ее суть не всем. Говори, чего принес, не сомневайся. Дойдет по назначению.
— Митька, — вмешалась очнувшаяся Даша. — Хватит дурачиться. Спрашивают, отвечай.
Он видел, что «матрешка» полностью подпала под чары полковника. Лицо отрешенное, как у бредящей. В глубоких очах ледяной восторг. Там детишки нерожденные скачут. Это его разозлило.