В объятьях олигарха

— Если боишься, — предложила Даша, — давай одна схожу. Ты только подстрахуешь.
— Давно так осмелела?
— Мить, я устала… а там, наверное, кровать. Печка. Ужин приготовлю.
— Из чего? — Он старался смотреть на нее как можно строже. — Кстати, какое ты имеешь право говорить, что устала? Знаешь, что бывает с теми, кто устает?
— Знаю, Митенька, но ты ведь не сделаешь это со мной, правда?
За день пути они отдыхали всего два раза. Один раз разожгли костер и попили настоящего сладкого чая с черными сухариками. Второй раз просто посидели на пеньках, выкурили по сигаретке, но без дури. Обычная махра. В рюкзаках у них был запас еды дней на пять — консервы, соль, сахар, сухари. Из огнестрела Истопник ничего с собой не дал, но у Мити за поясом торчал короткий плотницкий топорик, а Даша прятала под курткой нож из нержавейки с наборной ручкой. Это правильно. Если бы их поймали с чем–то таким, что стреляет, то и допрашивать бы не стали. Еще у них имелись волосяные силки на любого мелкого зверя, а также рыболовные принадлежности — леска, крючки, грузила. Впрочем, вопрос пропитания перед ними не стоял. Начиналось лето. Лес легко накормит даже таких неумех, как они.
Разговаривали мало, и разговор большей частью почему–то сводился именно к этой теме: что Даша имеет право делать, а что не имеет. И еще — не так уж, видно, мудр учитель, раз послал ее на такое ответственное задание. На язвительные выпады Мити девушка отвечала с обычной для «матрешек» покладистостью. Он только и слышал от нее: увидишь, Митенька, я тебе еще пригожусь…
К кирпичному дому подобрались задами, продравшись сквозь заросли крапивы. Вспугнули стайку голубей, давно разучившихся летать, жирных и неповоротливых. Митя успел двух прихватить палкой, свернул им хрупкие шейки и сунул за пояс — вот тебе и ужин. На завалинке возле дома на вечернем солнышке грелись коричневые змейки с черными головками. Даша охнула, ухватилась за Митино плечо.
— Ты чего? — не понял он.
— Боюсь. Вдруг кинутся.
— Не дури. Они не ядовитые. Но это хорошо, что они здесь.
Внутрь проникли через заднее оконце, которое Митя ловко выставил вместе с рамой, воспользовавшись своим топориком. Быстро обследовали оба этажа, подсобку, кухню, заглянули во все углы — никаких сюрпризов. Более того, никаких следов погрома. Правда, бедновато. На все пять комнат (две наверху и три внизу) несколько стульев, один деревянный лежак, застеленный серым шерстяным покрывалом, и два стола — один в большой комнате на первом этаже и второй на кухне, рядом с газовой плитой. Здесь же, у плиты, стояли два газовых баллона с туго закрученными вентилями. Повсюду, во всех помещениях, чистота, как после генеральной уборки. В большой комнате на стене единственное украшение — портрет пожилого печального мужчины с белой бородкой, вставленный в потемневшую от времени раму.
— Кто это? — шепотом спросила Даша.
— Икона. Никола–угодник, — ответил просвещенный Митя. — Не нравится мне все это.
— Ой, мне тоже, — согласилась Даша. — Давай сбежим отсюда.
Настораживала именно прибранность, ухоженность дома, даже полы издавали влажный запах недавно вымытых. Словно хозяева навели порядок и вышли ненадолго прогуляться. И еще — как во всех деревенских домах, пусть и кирпичных, здесь полагалось быть печи, что подтверждала и труба на крыше, высокая, с жестяным козырьком, но печи не было. Вдобавок входная дверь была заперта изнутри на массивный железный засов, что вообще не поддавалось осмыслению. Краем уха Митя что–то слышал о виртуальных ловушках, наподобие рыбных садков с лягушкой на дне, которые оккупанты расставляли тут и там на очищенных территориях для заманивания и поимки беглых преступников. Возможно, кирпичный дом — одна из таких ловушек. Тогда где–то тут должна быть замаскированная записывающая аппаратура. Возможно и другое — дом сам по себе является капканом, способным умерщвлять и аннигилировать угодивших в него рус- сиянчиков. Если так, то чего он ждет? Почему не расправился с ними сразу?
— Бежать поздно и нет смысла, — сказал он. — Если это западня, то мы уже в ней.
 
— Не хочу, — заныла «матрешка». — Митенька, не хочу умирать. Я только жить начала.
— Никто не спрашивает, чего ты хочешь, — отрезал Митя. Он бросил на кухонный стол голубей и велел заняться ими. Сам обследовал баллоны и подключил шланг к плите. Чиркнул спичкой — над горелкой взвился синий огонек. И никакого взрыва — напрасно Даша в ужасе присела на корточки и закрыла лицо ладонями.
В углу стоял железный бидон с водой. Митя понюхал, слил немного в пригоршню, пригубил. Гнилью не пахло, нормальная вода, но этому он уже не удивился. Кого–то здесь определенно ждали, необязательно их с Дашей.
За ужином все страхи отступили. Жирное, чуть горьковатое голубиное мясо, запеченное в собственном соку, нежные сладкие косточки, чай с солоноватыми сухариками — пир горой. На закуску по целой сигарете, показавшейся дурманнее вина. Даша смотрела на него влюбленными глазами.
— Митенька, хорошо–то как, правда? А говорят, нет счастья на свете. Да вот же оно.
Утолив голод, Митя начал испытывать все усиливающуюся тяжесть в паху, но мужественно боролся с собой. Нельзя показывать Даше свою слабость.
— Лихо ты управилась с голубями, — похвалил он. — Вас в «Харизме», что же, и готовить учили?
— Нет, Митенька. Нас учили только одному: возбуждать и удовлетворять клиента. В большой строгости держали. Клиент недоволен — первый раз прощали. Второй раз — на привалку. Что это такое, тебе лучше не знать.
— Догадываюсь, — буркнул Митя. — Ты стерилизованная?
— Конечно, как же иначе. У нас все девочки стерилизованные. Почему спросил?
— Нипочему, к слову пришлось.
На втором этаже, где стояла кровать, улеглись под шерстяное покрывало на поролоновый матрас. Некоторые свойства мутантов остались при них: в темноте оба видели так же хорошо, как днем. Митя лежал на спине, чувствуя непонятную вялость, душа его притихла. Даша ерзала, вздыхала. Не понимала, почему он медлит.
— Тебе помочь, Митенька? — заботливо прошептала.
— А ты хочешь?
— Я всегда хочу, я же измененная. От меня не зависит. У «матрешек» психика функциональная. Заводимся с пол- оборота.
— И тебе все равно, с кем?
Дикий выскочил вопросец, но Даша ответила без раздумий:
— Я себя за это презираю.
— Ага, йюнятно… — С тяжким ощущением, что с ним происходит что–то противоестественное, противоречащее здравому смыслу, Митя выпал из реальности, отключился.
Проснулся — и л первое мгновение показалось, что продолжается сон, как! это бывает при передозировке «экстази». Весь дом — Ш 4 ны, потолок, пол — светился, точнее был пронизан розовым излучением, и слегка вибрировал, как лодка на тихой волне. Даша ровно дышала, глаза закрыты, грудь мерно вздымалась и опускалась. Но кроме них в комнате было еще одно живое существо: благообразный старец с белой бородой согнулся на стуле рядом с кроватью и смотрел на него, Чуть склонив голову, подслеповато щурясь. Он был удивительно похож на Николая–угодника на иконе. Митя попытался сесть, но тело не слушалось. Как ни чудно, страха он не испытывал, одно только любопытство. И тоска вдруг отступила, грудь наполнилась чистым, свежим дыханием.
— Здравствуйте, — поздоровался Митя. — Это, наверное, ваш дом? Извините, что мы без спросу завалились.
Старец ответил не сразу, пожевал губами и забавно почесал затылок длинными, как у пианистки, пальцами.
— Нельзя сказать, что дом мой, — ответил глухо и с некоторым напряжением. — Всеобщий. Кого впустит, тот и жилец.
— Почему его не разрушили?
— Дом появился позже, когда ушли окаянные.
— Дедушка, можно спросить, кто вы такой?
— Можно, почему нет. Зовут меня дед Савелий, я в здешних местах вроде соглядатая. Приставлен для охраны реликвий.
— Кем приставлен, дедушка?
— То нам неведомо… — Чем–то вопрос старику не понравился, он насупился, но тут же лицо смягчилось, вокруг глаз побежали озорные лучики. — Больно ты, Димитрий, говорливый для мутанта.