Кость от костей

Даже если бы наш сын выжил, он был бы еще маленьким и не смог бы пойти с тобой на охоту. Он был бы таким маленьким, что не дотянулся бы до завязок моего фартука, и что бы ты тогда стал делать, Уильям? Не было бы у тебя лишней пары глаз, потому что мне пришлось бы сидеть дома с ребенком.
Мэтти встала и быстро убрала со стола, потому что негоже было дерзить мужу даже мысленно; он как-то угадывал, когда дерзость, которую он пытался в ней искоренить, вновь давала о себе знать. Он видел это по глазам.
– Заканчивай с посудой после завтрака и надевай брюки, – скомандовал Уильям. – В юбке бегать неудобно, да и шуршит она.
У Мэтти имелись только одни брюки, и носила она их редко: муж считал их неприличной одеждой для женщины. Несмотря на это, он признавал, что порой в них есть необходимость, особенно когда нуждался в помощи с тяжелой работой.
В брюках двигаться было намного легче, чем в тяжелой шерстяной юбке и двух нижних юбках. Ноги словно легчали, шаг становился свободнее. Казалось, вот-вот, и Мэтти взлетит.
(Или сбежит…)
Склонившись над раковиной, она мыла посуду, не глядя на Уильяма. Тот бы заметил, что Мэтти думает о побеге, пусть даже мысль эта была мимолетной и на самом деле она имела в виду совсем другое.
(Хотя ты имела в виду именно это.)
Задавить дерзкие мысли, задушить! Негоже хорошей жене об этом думать, а Уильям не уставал напоминать, что ее главная задача – быть хорошей женой.
Вскоре они выдвинулись в лес. В этот раз пошли вниз, а не наверх. Уильям сказал, что чуть выше хижины есть небольшая поляна, а на краю ее – отвесный утес, и в нем несколько пещер.
– Пару раз видел, как оттуда выходили гризли, – объяснил он. – Такой большой медведь не станет рыть себе берлогу. Он будет искать готовое жилище. Но ты все равно смотри в оба, мышка Мэтти. Мало ли где он залег.
Мэтти не понимала, с чего Уильям так зациклился на этом звере. Якобы из-за мяса, что висело в сарае, но ей казалось, причина в другом. Не нравились ей и обходные пути, которыми он пытался найти хищника. Почему они не вернулись туда, где вчера нашли следы, почему не начали оттуда? Все это было так не похоже на Уильяма, всегда руководствовавшегося в своих поступках порядком и логикой.
«Он чего-то боится, – подумала она, шагая позади мужа. – Боится, но не из-за того, что этот зверь может залезть в сарай и съесть припасы, нет; причина в другом».
Мэтти уставилась в затылок Уильяма, пытаясь понять, что же его напугало. Ключ к разгадке крылся в словах, которые он произнес вчера, но она никак не могла вспомнить, что именно вызвало ее подозрение.
Как бы то ни было, она ведь пошла с ним, чтобы служить лишней парой глаз, и если все время так и будет смотреть ему в затылок и думать о вчерашнем дне, то ничего вокруг не увидит.
Сегодня лес казался приветливее, чем вчера; деревья не обступали со всех сторон, как молчаливые стражи. Солнце вышло из-за облачной завесы, и снег заблестел яркой бриллиантовой белизной. В кронах деревьев порхали птицы, щебеча друг другу о своем. С ветвей или из-под кустов на них смотрели белки и бурундуки, привыкшие терпеть людей, неуклюже ломившихся через лес.
Мэтти сомневалась, что зверь поблизости (в какой-то момент она перестала думать о нем как о медведе и почему-то была уверена – это не медведь, что бы ни говорил Уильям). Лес ощущался другим, не таким, как вчера, когда в нем бродил зверь. Вчера она почуяла неладное, как только вышла проверять капканы. И вовсе не из-за лисы; Мэтти с самого начала поняла: что-то не так – хоть и не распознала тогда это чувство.
Уильям шел молча и останавливался, лишь чтобы осмотреть следы, которые для Мэтти ничего не значили. Сломанные веточки, взрыхленный снег, кусок потрескавшейся коры. Едва ли эти следы оставил зверь. То, что они видели вчера, выглядело намного красноречивее.
Мэтти ощущала растущее раздражение Уильяма и уже пожалела, что он взял ее с собой. Не найдет следов зверя и свалит все на нее, скажет, мол, она виновата.
 
Примерно через час они дошли до поляны. Та была раза в четыре больше поляны, где стояла их хижина. Должно быть, летом она превращалась в цветущее покрывало из ромашек, колокольчиков, гайлардий и люпинов. Мэтти представила, как они покачивают головками на теплом ветру. Уильям научил ее названиям всех цветов; от него она узнала, как находить съедобные растения и ягоды.
Перед глазами пронеслось воспоминание: Уильям, наклонившись, показывает ей цветок водосбора. В воспоминании Мэтти совсем маленькая. Она видит свою руку, протянутую к цветку, – это ручка ребенка.
Сейчас поляна казалась побуревшей; лепестки высохли, и ветер их унес. Над поляной возвышался утес. Наверху в скале виднелось несколько пещер.
– Если он здесь, то должен быть наверху, – сказал Уильям.
Мэтти оглядела утес. Тот был почти отвесным, щебень в нескольких местах осыпался. Подъем выглядел опасным, и она не понимала, зачем подвергать себя такому риску, ведь ничто не указывало на то, что эту поляну недавно пересекал кто-то крупнее мыши. Если медведи и приходили сюда зимовать, было глупо и даже чревато бродить тут и разнюхивать. Разве Уильям этого не понимает?
– Если здесь зимуют медведи… – начала было Мэтти, но муж ее прервал:
– Думаешь, я не знаю, что они могут быть тут? Мы их не разбудим. Просто поищем у входа в пещеры, вдруг найдем следы вроде тех, что видели вчера. – Он сжал кулак, но не занес его. – Не указывай мне, что делать, Марта. Не отходи от меня ни на шаг и веди себя тихо.
Не отходи от меня ни на шаг и веди себя тихо.
В голове зазвенело – тьма, грубая рука, зажавшая ей рот. Шепот. «Не отходи от меня ни на шаг и веди себя тихо».
Уильям заметил, что Мэтти не идет за ним, повернулся, и мускул на скуле задергался. Она поспешила за мужем, прежде чем тот успел что-то сказать или как-то иначе напомнить, что дал ей приказ и она должна подчиняться.
Он легко взбирался вверх по склону. Мэтти с трудом за ним поспевала. Она редко поднималась в гору с тех пор, как Уильям велел ей не отходить от хижины. У первой пещеры муж остановился и осмотрел землю. Мэтти потерла заболевший бок; она тяжело дышала.
– Тише, – предупредил Уильям. – Пыхтишь, как кузнечные мехи.
Мэтти кивнула и попыталась дышать не так шумно.
– Может, мне здесь побыть, а ты ступай дальше? Мне очень тяжело, Уильям.
Она старалась не ныть; его это всегда раздражало.
– Ты пойдешь со мной, – сквозь зубы процедил муж. – Не отставай.
Он подошел ко входу в следующую пещеру, не проверив, следует ли жена за ним. Куда ж она денется.
Почему он так себя ведет, почему настаивает, чтобы я шла за ним? В другой раз оставил бы меня, даже не подумав, если бы я его тормозила. Зачем задерживаться, ждать, пока я его нагоню?
Когда Мэтти только начала жить с Уильямом, он тоже таким был – настаивал, чтобы она ни на шаг от него не отходила. Но это было давно.
Тогда он боялся, что я убегу, если он выпустит меня из виду. Неужели снова испугался? И все из-за зверя.
Мэтти не понимала, почему эти мысли лезут ей в голову. Что-то она упустила. Она лишь знала: со вчерашнего дня что-то изменилось, и это связано с появлением рядом с их домом нового хищника.
Но ей не следовало об этом думать. Не следовало пытаться понять, почему у мужа такое настроение, а не другое, ведь у нее никогда не получалось расшифровать правильно, и Уильям всегда говорил, что из них двоих думать должен он, а не она.
Второй вход в пещеру зиял намного выше по склону, чем первый, и, когда они вскарабкались туда, у Мэтти закружилась голова. Ее даже немного затошнило.
Уильям присел на корточки, вгляделся в участки голой земли между камнями. Мэтти глубоко дышала, пытаясь успокоить мечущееся сердце.
Она почуяла запах гнили – густую, влажную вонь разложения, – и кровь отхлынула от лица. Холодный пот покатился по вискам; Мэтти зажала нос и отвернулась. «Не дай бог стошнит, не дай бог стошнит», – повторяла она про себя, но было уже поздно; она и так чувствовала тошноту, а запах оказался последней каплей.