Кость от костей

А тот человек? Чужак, оставшийся у входа в пещеры. Если попросить его, может, он тебе поможет?
Но если Мэтти обратится за помощью к незнакомцу, Уильям рассердится. Рассердится сильнее, чем до этого.
Вспомни, как он рассердился лишь потому, что чужак сам с тобой заговорил.
Впрочем, какая разница. Тот человек остался далеко позади.
Но если бы он был здесь… Мэтти была бы рада. Рада оказаться не одна в подкрадывающейся темноте – голодной, избитой, измученной. Глаза у незнакомца были добрые. Мэтти знала, что он не причинит ей зла.
Ну что за сказки для маленьких девочек, Мэтти. Хезер всегда любила такие сказки – про принцев, спасающих девушек из высоких башен, про ведьм, проклятия и стеклянные гробы. В жизни такого не бывает.
В жизни ты больше никогда не увидишь этого человека и никто не придет спасти тебя из башни.
(Или из хижины.)
Мэтти снова оттолкнулась и приникла к следующему дереву. Следы Уильяма на снегу было уже почти невозможно различить. Разве солнце может сесть так быстро? А если она не вернется домой ко времени, когда Уильям захочет лечь спать?
«Мужчине нужны сыновья, Мэтти».
Ее долг – родить мужу сыновей, а ей это пока не удалось.
Если она не вернется домой, когда велено, отправится ли муж ее искать? Или оставит в лесу во тьме и холоде и найдет другой сосуд, который выносит его детей?
«Я вложил в тебя так много времени, Марта. Надеюсь, ты ценишь мои труды, мои усилия, которыми я обеспечил тебе хорошую жизнь».
– Да, – сказала Мэтти вслух, переступая от дерева к дереву и цепляясь за стволы и ветки, как за обломки корабля в океане. – Да, понимаю, как тебе тяжело.
Уильяму приходилось так много работать и так часто поучать ее. Она совсем не умела слушать. Забывала, что нельзя его критиковать. Забывала быть благодарной.
– Я буду тебе хорошей женой, обещаю, – проскулила Мэтти.
Она страшно устала и проголодалась. Уже совсем стемнело. Пока Мэтти не стала жить на горе, она и не знала, что ночи бывают такими темными.
– Я буду хорошей, только приди и найди меня, не оставляй меня здесь одну, не оставляй.
Мэтти не различала дороги и не видела ничего, кроме размытых теней деревьев и движущихся теней на снегу.
Вокруг шевелилась ночь. Дул еле слышный ветерок, и плыл по небу серебристый месяц, шуршали ветки, и шныряли взад-вперед ночные звери, журчала вода.
Вода.
Поблизости была вода.
– Ручей, – прошептала Мэтти и бросила тело на звук.
Если она отыщет ручей, то найдет и путь домой. Их оленью тропу легко отыскать даже в темноте. Мэтти знала ее наизусть. Единственное место, куда ей разрешали ходить одной, потому что тропа эта была совсем рядом с хижиной.
Она не слишком опоздает, и Уильям не станет сердиться. Солнце же совсем недавно село. Скоро, очень скоро Мэтти вернется в хижину, в теплое, безопасное место, где есть еда.
Там тепло, но небезопасно. Совсем небезопасно, а поешь ты, лишь если он разрешит. Ступай-ка лучше дальше, спустись с горы и беги, пока не найдешь Хезер и маму.
Мэтти остановилась, задумалась. Хватит ли ей смелости? Сможет ли она?
Сможешь. Оставаться здесь необязательно. Он же бросил тебя. Он бросил тебя умирать.
Мэтти не знала, кому принадлежит звучащий в мозгу голос, но явно не ей.
Может, это Саманта? Саманта, девочка, которую я когда-то знала. Саманта никогда не боялась. Пока не появился Уильям.
Впереди тихо журчал ручей. Мэтти отчетливо его слышала. Уже совсем близко.
Иди к ручью. Дойдешь до ручья, а там решишь.
Через некоторое время она очутилась на берегу и, пошатываясь, подошла к краю.
Здесь, вдали от темной завесы сосновых веток, света тонкого месяца Мэтти хватило, чтобы увидеть, что вышла она на противоположную сторону ручья, почти напротив оленьей тропы.
Это же знак? Знак Божий?
Уильям так бы и сказал. Сказал бы, что это знак и она должна вернуться к нему, где ей и место, а не убегать.
«Беги, – шепнула Саманта. – Беги, пока можешь».
 
– Но я не могу, – пробормотала Мэтти. – Не могу бежать. Я еле иду.
Она встала на колени – а точнее, упала на колени – у ручья, сняла варежку, зачерпнула воду рукой и напилась. Вода была такой холодной, что пальцы замерзли мгновенно, а жидкость не успокоила пересохшее горло, а обожгла.
Мэтти вытерла ладонь о штанину, надела варежку и посмотрела на воду, решая, в какую сторону пойти.
Можно перейти ручей, и оленья тропа выведет ее к хижине. Там ее место. Уильям твердил ей об этом каждый день с тех пор, как привел ее сюда.
А можно пойти по берегу ручья и спуститься с горы. Уильям много раз велел не делать этого: ручей вел к реке, а у реки могли встретиться чужие люди – люди, которые могли обидеть ее или забрать у него, из хижины, где ее место.
Ручей выведет к реке. А река уведет меня прочь от него.
Но Мэтти не могла заставить себя пошевелиться и принять решение. Она так устала. Она сидела неподвижно, и тело не желало слушаться, пока не отдохнет. Может, поспать здесь, на берегу ручья, а утром решить? Ее веки отяжелели.
Утром Уильям тебя найдет. Вставай, вставай; если бежать, то сейчас.
Что-то зашевелилось во тьме.
Мэтти услышала, как под громадными тяжелыми лапами хрустнул снег; раздалось фырканье, треснули ветки.
Зверь. Он здесь. Он здесь. Он сожрет меня, и я никогда не увижу маму и Хезер.
Она очень медленно повернулась на шум, не желая привлекать внимание зверя. Ее укрывали тени на берегу ручья; слабый ветерок дул вверх по течению и уносил все звуки.
Зверь вышел из леса в нескольких шагах от того места, где она сидела на коленях в снегу, едва дыша и отчаянно надеясь, что ничем себя не выдаст.
Мэтти не видела его, лишь чувствовала, что он очень большой, даже больше, чем можно было бы предположить по величине следов. В темноте не получалось разглядеть его подробно, она могла только оценить его размер – огромный силуэт вырисовывался во мраке; сильное животное, чью мощь еле сдерживала кожная оболочка.
Зверь, кажется, ее не замечал.
Это потому что ветер дует в другую сторону. Сиди тихо и жди, пока он уйдет.
Зверь пошел к ручью на задних лапах. Двигался он тихо, что было странно, учитывая его величину. Он наклонился и стал пить из ручья, а Мэтти отвернулась; сердце бешено колотилось, билось о грудную клетку. Ей не хотелось привлекать внимания; вдруг он почувствует на себе ее взгляд? Хотелось слиться с окружающим пейзажем, стать камнем, деревом, пригорком, поросшим травой.
«Но кто же это все-таки? – спросил любопытный внутренний голос. – На медведя не похож».
Любопытный голосок явно не принадлежал Мэтти. Мэтти никогда не проявляла любопытства, а если проявляла, Уильям быстро это пресекал. Хорошей жене не пристало быть любопытной.
Она решила, что этот голос принадлежит Саманте. Это Саманта мутила воду. Саманта хотела узнать все про зверя. Саманта хотела, чтобы Мэтти убежала с горы.
Если Мэтти попытается бежать, зверь бросится за ней. В хижине намного безопаснее. С Уильямом безопаснее.
Зверь звучно прихлебывал воду из ручья, а когда замирал, тревога Мэтти усиливалась. Куда он пойдет потом? Удастся ли ей спастись, если она так и будет сидеть неподвижно на его пути? В таком состоянии ей вряд ли удастся улизнуть незаметно, даже если она двинется в противоположную сторону.
Даже если Мэтти решит вернуться в хижину, опасности не избежать. Стоит войти в ручей, и хищник тут же ее заметит.
Сиди тихо как мышка. Это у тебя хорошо получается. Ты всегда сидишь тихо, когда не хочешь, чтобы Уильям тебя заметил.
Да, она умела быть незаметной, прятаться, находясь на виду, утаивать мысли, чтобы никто их не разгадал, делать так, чтобы от нее оставалась лишь оболочка, а все важное было скрыто глубоко внутри.
Мэтти делала так, когда Уильям искал повод ее наказать или когда наказывал; когда лежала с ним в кровати и выполняла супружеский долг, а он кряхтел, взгромоздившись на нее. В тот момент она брала часть своей души и убирала далеко-далеко, туда, где он не мог ее увидеть.