Если ты простишь (СИ)

— А-а-а, третья пятница месяца, вспомнила...
— Да. В общем, что Арине нужно сделать вечером, напишу позже. У неё завтра репетитор по английскому и стоматолог, надо, чтобы ты с ней сходила, раз уж ты приехала. Если, конечно, у тебя нет других дел, — съязвил-таки я.
— Нет-нет, я поняла, — быстро ответила Лида, выпрямившись на диване, будто палку проглотила. — Конечно, я схожу с ней.
— И ещё, чуть не забыл. Алла Николаевна заболела, вместо неё у нас теперь убирается её дочь. Зовут Оля.
— Э-э-э. Ладно, поняла. Хорошо.
Глаза у Лиды в этот момент как-то странно забегали, но я не сообразил, с чем это может быть связано. Только позже, значительно позже я понял, что это была ревность. Впрочем, это уже не важно. Пусть ревнует. Мне было плевать.
— По субботам Аришка не учится пока. Сегодня можно ложиться позже.
— Вадим! Ты так говоришь, будто меня год не было… Я всё помню.
— Не всё.
На этом разговор сам собой оборвался. Лида не спрашивала, что значит «не всё», а мне не пришлось объяснять, что она забыла самое главное — у неё была полноценная семья. И у неё был муж, который бесконечно сильно её любил. Любил такой, какой она всегда была, — восхитительным несовершенством. И другой ему было не нужно.
Я продолжил собираться на работу, а Лида стала перекладывать омлет в ланч-бокс.
Вскоре мы с Ариной наконец-то ушли.
Предыдущие две недели были тяжёлыми для меня, не скрою. Особенно тяжело было стараться сделать так, чтобы Ариша раньше времени не заподозрила, что в Датском королевстве что-то прогнило.
Но со вчерашнего вечера я понял, что это были ещё цветочки. Раньше я хотя бы не был вынужден находиться с Лидой в одной квартире, дышать отравленным ею воздухом, смотреть на её совершенное лицо, которое я так любил когда-то и от которого меня теперь мутило.
Но, что поделаешь, какое-то время придётся потерпеть. Недолгое. А потом всё закончится. Не знаю, кого выберет Арина, когда мы расскажем ей о разводе. Несмотря на то, что про таких девочек, как она, говорят «папина дочка», мама всегда остаётся мамой.
Чего не скажешь про жену.
Теперь уже бывшую.
8
Лида
Когда дверь за Вадимом и Аришкой закрылась, я обессиленно рухнула прямо на пол, не обращая внимания на творящийся вокруг хаос, и уткнулась лицом в колени.
Хотелось разрыдаться.
Ночь была сложной, почти невыносимой, и я совершенно не выспалась — потому что просто не спала. Всё время ходила туда-сюда, из угла в угол, и думала. Что мне делать, как быть? Стоит ли идти к Вадиму в кабинет и пытаться ещё раз поговорить или нет?
В итоге так и не решилась. Наверное, потому что понимала: ничего не получится. Я хорошо знала своего мужа: он был не из тех людей, которые строят из себя обиженных, дабы потом сделать одолжение и великодушно простить. Нет, Вадим принял решение, и теперь для того, чтобы переубедить его, мне мало вылезти вон из кожи.
Он всегда был таким, за это я его и… ценила? Нет, не ценила. Уважала, да. Но никогда, никогда я не считала Вадима какой-то своей ценностью… А вот он меня считал. И от этого у меня возникало ощущение, будто я его вещь, которую он купил.
Раньше мне казалось, что это справедливо. Я — товар, бессловесный и бесправный товар, причём купили меня по моей собственной воле. Я настолько зациклилась на этой мысли, что совершенно не обращала внимания на другие факты. Не понимала, что давно пора забыть, с чего начались наши отношения. Да и вообще: как я могу упрекать Вадима в том, в чём была виновата сама?
Так, наверное, сказал бы мне любой взрослый человек и был бы прав. Но мне не нравилось отвечать за свои поступки, поэтому я перевесила вину за случившееся на Вадима. Это ведь он пришёл ко мне на помощь, спас из по-настоящему хреновой ситуации, сделал всё, чтобы я ни в чём не нуждалась, так? И этим поступком посадил меня в золотую клетку, из которой не было шанса выбраться.
Сейчас я готова была отпилить себе руку или ногу только ради того, чтобы вернуться в эту «клетку». Господи, какая же я беспросветная идиотка! И за что Вадим любит меня? Точнее, любил — в прошедшем времени. Я слишком хорошо понимала, что вряд ли муж мог сохранить ко мне добрые чувства.
 
Интересно, а если бы я ушла от Ромы в первые же сутки, как и намеревалась изначально, у меня было бы больше шансов заслужить прощение Вадима? Или время моего отсутствия не играет роли — только сам факт побега?
Не знаю.
Я всхлипнула и подняла голову с колен. Вытерла выступившие слёзы и огляделась. Ну и срач я развела… И почему у Вадима, когда он готовит, на кухне всегда идеальный порядок? Да не только когда готовит. У него во всём был идеальный порядок, что бы он ни делал. Меня это всегда и восхищало, и бесило одновременно, в равной степени.
Хотя поначалу всё же больше восхищало.
Много лет назад Вадим был моим преподавателем в институте. Я отлично помню, как увидела его в первый раз. Он шёл от двери к кафедре, в идеально выглаженном тёмно-синем костюме и белой рубашке, но без галстука, в начищенных до блеска ботинках. В руках нёс кожаный дипломат. Тогда, почти тринадцать лет назад, на висках у Вадима уже начинала пробиваться седина, и это казалось сексуальным многим моим однокурсницам. Но не мне.
Как преподаватель Вадим мне нравился. Хотя тогда он был для меня Вадимом Юрьевичем Озёрским, кандидатом наук, доцентом кафедры художественного проектирования интерьеров. Преподавал он у нас в течение одного года. Все знали, что после экзамена особо отличившихся студентов — их обычно было двое или трое — Вадим Юрьевич приглашает на летнюю практику в свою фирму. Я дико хотела туда попасть, поэтому из кожи вон лезла и на лекциях, и на семинарах. Старалась безумно, справедливо считая, что это мой шанс вылезти в люди и наконец перестать считать копейки.
Я росла в неполной семье — точнее, отец-то у меня физически был, но практически в моей жизни не присутствовал и матери никак не помогал. Бросил её сразу после того, как узнал, что девчонка, с которой он познакомился на дискотеке и развлекался в свободное время, забеременела.
Моя мама была на редкость наивной женщиной. Мне кажется, инфантилизм у меня от неё, но у мамы он проявлялся в большей степени. Ведь она даже не знала фамилии своего «ухажёра» и где он живёт. И когда этот мифический Серёжа бросил её, даже не попыталась его найти.
Моего дедушки тогда уже не было в живых, а бабушка, не сумев уговорить маму на аборт, выгнала её из дома. Решила, что хоть так образумит непутёвую девку. Но куда там! Мама всё равно родила, мыкалась и тыкалась со мной по разным общежитиям и чуть ли не притонам — и в итоге бабушка всё же позвала её обратно, когда мне было года три. Воспоминаний о тех временах у меня почти не осталось, да и к лучшему.
Кстати, у Вадима было похожее детство, только его родные, в отличие от моих, искренне его любили, лечили от тяжёлой формы онкологии, продали всё, что могли продать. Моя же бабушка меня недолюбливала, а мама… Ну, она в принципе была похожа на бабочку-однодневку. Вроде бы любила, а может, и нет — не поймёшь. Так или иначе, но мы всю жизнь считали копейки.
Бабушка работала в бухгалтерии одного завода, который с треском развалился в лихие девяностые — после чего она устроилась в какую-то частную фирму. Но и там продержалась недолго — хозяин фирмы что-то не поделил с конкурентом, и тот его застрелил. Тогда бабушка решила держаться от больших денег подальше и каким-то образом умудрилась стать учителем математики в школе.
Именно благодаря бабушке мы не скатывались совсем уж в нищету. Мама, безголовая женщина, не получившая никакого образования, кроме среднего школьного, всю жизнь мыла полы в разных конторах. Ничего сложнее ей нельзя было доверить. Зарабатывала она, понятное дело, мало. Да и всё, что зарабатывала, непонятно куда тратила.
В тот год, как раз за месяц до экзаменов у Вадима, бабушка умерла. Она давно болела, поэтому неожиданностью это для меня не стало, и я очень хотела попасть в его фирму на практику — после бабушкиной смерти наше с мамой благосостояние, если так вообще можно выразиться, резко скатилось куда-то под плинтус. Поэтому я действительно очень старалась учиться как можно лучше.