Жрица Анубиса (СИ)

— Встаньте, отважные, — повелительно произнесла Хатшепсут, видимо, решив, что те достаточно прониклись её властью над ними.
Путешественники поднялись с пола в полный рост со всё так же склонёнными головами.
— Я здесь с вами сейчас говорю не как Мааткара, а как обеспокоенная и рачительная хозяйка и мать своего народа, — она немного прервалась, дав присутствующим почувствовать степень доверия, прекрасно понимая, на какие точки она при этом давила, — мои высокопоставленные чиновники и приближенные друзья гибнут от неизвестной болезни, а я ничего не могу поделать, я не могу понять, что это, — она показала на Имхотепа небрежно вытянутой рукой, увешанной золотыми браслетами, слепяще блеснувшими в свете жертвенников и ламп и странноватыми, призрачными бликами, погасшими на медной поверхности зеркал. — Ты привёл ко мне верных людей, могут ли они знать или выяснить правду?
Прежде чем ответить, Имхотеп низко поклонился:
— Великая госпожа, Нил разливается у твоих ног, благодаря твоей любви и праведности боги слышат наши мольбы и мы в достатке получаем всё необходимое для счастливой жизни под небом, что твоими ясными глазами, как солнцем, освещено, дозволь сказать, что мне стало известно.
Хатшепсут чуть улыбнулась, несомненно, ей польстило всё вышесказанное. Женщина чуть качнула головой.
Ободрённый целитель продолжил:
— У меня есть достоверные сведения об отравлении сановников, моя госпожа.
Линда заметила, как напряглась её длинная шея.
— Что привело тебя к таким выводам?
— Знаки на теле, великая госпожа, — Имхотеп был уверен в своих словах.
— И что же явилось источником отравления, по твоему мнению? — она точно знала, какие вопросы задавать.
— «Мёртвая» вода Сета, — произнёс он, слегка помедлив.
Целитель старался говорить твёрдо, но Хатшепсут криво улыбнулась и бегло бросила взгляд на присутствующих.
— Ты, верно, шутишь, Имхотеп? — в голосе слышался рокот приближающегося гнева, Линда была уверена в том, что если он проявится в полную меру, то не поздоровится всем.
— И не думал, великая госпожа, — мужчина склонился ещё ниже, да так и замер, ожидая реакции Мааткары.
— Вода Сета — легенда, — уже спокойно возразила женщина, оставляя шанс верным ей людям осознать ошибку.
— Есть признаки, что это не так, а народные сказания взяты не из воздуха, и где-то есть источник, откуда неправедные почерпнули яд, чтобы навредить… — он осёкся, пробежавшись по её мигом побледневшему лицу.
— Мне? Ты это пытаешься сказать? — голос стал требовательным, она бы так не реагировала, если бы сама не понимала, что лекарь прав, сомневаясь только в способе умерщвления.
Имхотеп лишь кивнул.
— Насколько он смертелен? — уточнила она, видя, что у присутствующих нет сомнений.
— Даже его дыхание опасно, — хрипло поведал он.
Хатшепсут сложила руки на груди и надолго задумалась. Зала погрузилась в тишину, только изредка пощёлкивали угольки в жертвенниках.
— Мне нужны доказательства, — наконец промолвила та, затем, как будто забив гвоздь, а Линда искренне надеялась, что он будет не в их крышку гроба, добавила, — как можно быстрее…
— Даже если ответ вам не понравится, моя госпожа? — Имхотеп осмелел, но девушка понимала его, он должен был оценить все риски.
Хатшепсут подняла бровь.
— Я всегда ценила твою верность и заботу, лекарь, не разочаруй меня, — улыбнулась немного нервно, — а сегодня пейте и веселитесь, звезда Нила важнее всех забот, ибо будет вода — будет и пища, — затем её взгляд остановился на Портер, и она обратилась к девушке. — Если ты среди Имхотепа и людей, которым он безраздельно доверяет, значит, твой ум превыше твоей красоты, — женщина произнесла это, как бы подводя черту, и удалилась, Линда не успела даже поблагодарить за столь высокую оценку, да и вряд ли она была нужна той, что вот уже два десятилетия правила «чёрной землёй» самостоятельно, рассчитывая на свои рассудок и политическое чутьё, а также верных людей.
Тем же путём их вывели обратно, и они незаметно слились с остальными людьми, прибывающими во Дворец. Их поток вскоре истончился, а потом и вовсе прекратился. Дворец принял вельмож Египта, их семьи и детей. Они, как и прочие, прошли церемонию приветствия Мааткары, которая и глазом не повела, что каким-то образом видела их ранее. Они поцеловали ступни с изящными сросшимися пальцами, умасленными сильно пахнущими благовониями.
 
Девушка тщательно следила и запоминала всю процедуру, стараясь не ошибиться и не подвести жрецов и лекаря. Её одежды были целомудренно скромными и просторными, неяркими и не выделявшими из толпы, грудь и бёдра в которых лишь угадывались, а волосы подвязаны несколькими золотыми нитями, скрученными в одну, что вдела в её волосы утром служанка, изо всех сил старавшаяся не выдавать своего удивления, но всё же задержавшая руки на её голове, перебирая белокурые локоны, а затем аккуратно подводя глаза чёрной краской.
Их усадили за стол, ломящийся от еды, довольно простой, немного поодаль от центра. Прямо перед ними стояли медные тарелки с лепёшками и фруктами, а на небольшого диаметра блюдах поблёскивал мёд, в пирамиды сложены финики, орехи, фрукты. Кубки из меди были пока легки, те, кто разливали напитки, только начали обходить гостей и наполнять их бокалы. Девушки, танцевавшие ранее у врат, теперь переместились сюда, в пиршественную залу, вместе с небольшим оркестром. Правда, его нигде не было видно. Линда подозревала, что, скорее всего, он играл на втором ярусе, помещение позволяло, и акустика разносила мелодию во все его уголки с такой силой, что казалось, будто слушающие находились рядом с музыкантами.
Она взглянула на второй этаж, чтобы проверить свою теорию, и столкнулась с таким пронизывающим с головы до пят мужским взглядом, в котором переливался, плавясь, тёмный янтарь, что на миг девушка позволила себе ответить, надменно подняв бровь, как бы спрашивая, что он себе позволяет. Следом всё же опустила глаза, понимая, что уклад жизни в Египте в то время был патриархальным и что смотреть на мужчину так же смело, как делал это он, было подобно подписанию самой себе смертного приговора. Затем в душе поднялась злость. На неё никто никогда не смотрел как на вещь, как на нечто неодушевлённое. Линду так и подмывало вновь поднять голову, но она смогла сдержать свой порыв, отвлёкшись на беседу с Имхотепом.
Царский дворец. Второй ярус.
— Какие же они мерзкие! — взирая с высоты верхнего корпуса, презрительно и одновременно со злобой, сквозь зубы произнёс молодой человек, на умасленной светло-оливковой коже отражался свет ламп, подвешенных за перекрытия второго корпуса. — В своём подобострастии, бегущие к подолу моей матери.
Он нервно откинул длинные тёмные волосы с плеча, и они неистовым каскадом разлетелись по спине. Сзади него послышалось шуршание ткани. Из тени на свет почти вплотную к молодому мужчине вышел другой, в длинном плиссированном белоснежном схенти, на обнажённой груди распластались золотые крылья Изиды. Его лысый череп тускло блеснул, а шея напряглась. Молодой мужчина обернулся, чтобы посмотреть на него, и его глаза в чёрной подводке прищурились.
Несмотря на такую реакцию, голос лысого мужчины источал спокойствие:
— Не тревожься, мой повелитель, днём их головы склонены в честь твоей матери, господин ночи же у них ты, только ты, истинный Са-Ра****, знаешь всё о них, об их настоящей сути, их страстях, их наклонностях, придёт время, на их струнах души и характера ты сыграешь единственно верную мелодию и воссядешь на трон, который по праву твой, великий Аменхотеп, — затем добавил, — один. Сейчас же слишком рано, слишком много тех, кто до последнего будет служить Хатшепсут, много тех, кто не поддержат тебя.
— Время, как песок, утекает сквозь мои пальцы, Косей, — с досадой проговорил он. — Моего отца нет двадцать лет, я родился сразу после его смерти и с того момента — царь, но до сих пор не могу править так, как хочу, скованный соглядатаями и бесконечной армией шпионов моей матери, я — царь лишь на папирусе.