Таящийся ужас 3
— Мне больше нечего тебе сказать, Дженис.
— Лэрри! — закричала она. — Лэрри, пожалуйста, не вешай трубку. Пожалуйста, Лэрри, я покончу с собой, если потеряю тебя.
— Тогда делай так, как я сказал.
— Да, да, что угодно… Но мне страшно. Мне надо, чтобы ты был здесь. Я хочу чувствовать объятия твоих рук…
— Скоро… очень скоро, — успокаивающе проворковал он.
— Я вся дрожу, прямо как какая-то девчонка. У меня лицо распухло на том месте, где он ударил меня. Видел бы ты…
— Дженис, возьми подушку. Иди и возьми ее. Освободись от него раз и навсегда.
— Взяла. Дорогой, я люблю тебя. Скажи, что ты меня тоже любишь.
— Я люблю тебя, — проговорил мужчина. — Представь, что я сейчас рядом с тобой.
— Да, да, мы вместе.
— Ну, иди, беби, я подожду тебя.
— Лэрри…
— Не надо больше слов. Помни, кем он для нас — является. Кончай с этим. А я побуду здесь и подумаю пока, что делать дальше.
— И мы больше никогда не расстанемся?
— Никогда.
— О Боже, я боюсь… — Ее снова охватила слабость.
— Ради меня, беби. Ради нас. Я люблю тебя.
— Сейчас, сейчас я сделаю это, — сказала женщина. — Подожди меня.
Он слышал, как трубка ударилась о стол, затем наступила тишина. Закурив вторую сигарету, он пустил дым в темноту, потом вытянул руку, чтобы посмотреть, не дрожат ли пальцы, но в комнате было слишком темно, и он ничего не разглядел. Трубка была по-прежнему плотно прижата к уху, и он мог даже слышать, как по проводам до него доносится тихая мелодия. Наверное, она так и уснула при включенном приемнике — не раз уже такое было. На память пришел маленький белый радиоприемник, стоявший рядом с его кроватью. Какой невинной показалась ему сейчас эта музыка, звучавшая безо всякой связи с тем, что происходило в эти минуты. По руке скатилась струйка пота. «Интересно, — подумал он, — какая сейчас в Нью-Йорке погода?» Он курил и ждал, ждал и курил. В какой-то момент ему даже почудилось, что он услышал неясный шорох, потом вроде бы разобрал приглушенное рыдание.
Он даже не представлял, сколько времени так просидел. Чуть позже телефон стал казаться ему продолжением его самого, превратившись в такой же жизненно важный орган, как рука или нога. Музыка сменилась полной тишиной! Словно все звуки, все колебания, происходившие за три тысячи миль от него, замерли навеки, оставив уху лишь бестелесное, монотонное, мертвящее напряжение. Пот струился уже по груди, сердце бешено колотилось. Прошло не меньше пяти, нет, даже десяти минут. Ничего… ничего… а потом ее голос — слабый, потусторонний, почти неживой:
— Лэрри?..
— Дженис?
— Все кончено, Лэрри. Он мертв. Я убила его. Как ты и сказал. Мне показалось, что я просто уложила его спать. Он был такой маленький, совсем тихий и спокойный…
— Ты уверена, что все в порядке?
— Даже более того. Я поднесла ему ко рту карманное зеркальце, как в кино делают. Ни малейшего следа. Он умер. — Слова прозвучали жестко, обреченно. — Поговори со мной, Лэрри. Здесь так тихо. Пожалуйста, прошу тебя, ну скажи что-нибудь.
— Тебе не о чем беспокоиться.
— Он так и лежит там — такой маленький, неподвижный…
— Дженис, поверь мне, когда-то это надо было сделать.
— А когда ты приедешь домой?
— Раньше, чем ты об этом подумаешь.
— И ты никогда больше не оставишь меня одну?
— Я же сказал тебе — никогда.
— Извини, но мне очень хотелось услышать от тебя эти слова, вот и все. А что мне теперь делать?
— Сними с кровати одеяло и накрой его им.
— А потом?
— Убедись в том, что на улице никого нет. Потом подгони машину как можно ближе к дому и быстренько запихни его в багажник.
— Боюсь, я не справлюсь…
— Должна справиться. Сама же говорила, что он щуплый и совсем не тяжелый.
— Дорогой, мне страшно.
— Я полагаюсь на тебя, Дженис.
— Я люблю тебя, Лэрри.
— Ну начинай, начинай.
— Да, хорошо, только скажи, как все это будет?
— Все будет прекрасно.
— И ты через месяц вернешься домой?
— Да.
— И мы поженимся?
— Ну конечно.
— И ты будешь любить меня? Никогда-никогда не оставишь одну?
— Нет.
— А ты станешь великим артистом. И каждый вечер, когда ты будешь приезжать с работы, тебя будет поджидать готовый ужин. И в доме будет все прибрано. Мы выпьем вина и будем без конца целоваться. Скажи мне, что все так и будет.
— Дженис…
— Скажи, прошу тебя. Мне это так необходимо. Я ведь убила его. Убила своего бедного пьяного мужа. Ему было только сорок три года…
— Разумеется, все именно так и будет. В точности как ты сказала. Я приеду домой, как только смогу.
— Именно это я и хотела услышать. Я все сделаю, как надо.
— Управишься с телом?
— Управлюсь.
— Когда уложишь его в Машину, поезжай по шоссе Ист-Ривер. Только позаботься о том, чтобы он был укрыт одеялом. Помнишь тот док, где мы останавливались? Неподалеку от Шестнадцатой улицы?
— Помню. Именно там ты меня впервые поцеловал. О, дорогой…
— Тот самый. Поезжай прямо туда. Убедись в том, что там никого нет, а потом сбрось тело через парапет. После этого садись в машину и оставь ее в нескольких кварталах от дома. Не забудь надеть перчатки. Домой возвращайся пешком.
Наступило молчание.
— Дженис, ты меня слышишь? Все это надо проделать очень быстро.
— Я слышу тебя, — прошелестел голос женщины.
— Ну и умничка, дорогая.
— Я сделала это ради тебя, Лэрри. Я никогда бы не пошла на такое ради кого-то другого.
— Я знаю, беби, знаю, — проговорил мужчина, лаская ее своим голосом.
— Ты — частичка меня, а я — частичка тебя.
— Я тоже так думаю. Только тебе надо поспешить, пока не рассвело.
— Ты позвонишь мне?
— Через час. К тому времени ты должна управиться.
— Как бы мне хотелось, чтобы сейчас ты был рядом со мной.
— Мне тоже этого хотелось бы, но надо быть реалистами.
— Я каждую секунду буду о тебе думать.
— Я тоже.
— Ты ненавидишь меня за то, что я сделала?
— Нет, я люблю тебя.
— Скажи еще раз.
— Я люблю тебя.
— Теперь я смогу сделать все, что угодно. — Женщина ненадолго замолчала. — Позвони мне через час.
— Я же сказал, что позвоню.
— Уже светает.
— Ну, поторопись.
— Да… Лэрри?
— Что?
— Ничего… О, Боже, мне страшно.
— Спокойно, спокойно.
— Доброй ночи, дорогой. — Будь со мной.
— Всегда и везде.
Он услышал щелчок — связь прервалась, медленно опустил трубку на рычаг. В комнате было все так же темно и прохладно. Больше всего ему нравились в Калифорнии ее потрясающие ночи. Он закурил последнюю сигарету и смял в ладони пустую пачку. Через минуту снова снял трубку, позвонил на станцию и попросил соединить его с лос-анджелесской полицией. После этого тщательно откашлялся — все должно выглядеть как можно убедительнее.
— Меня зовут Лэрри Престон, — сказал он снявшему трубку сержанту полиции. — Я актер. Живу на улице Северная Юкка, неподалеку от Сансета. Минут десять назад мне позвонили из Нью-Йорка. Это была жена моего друга. Она была в явной истерике, говорила очень сбивчиво, так что и не знаю, можно ли ей верить… Однако она утверждает, что только что убила своего мужа. Сказала, что не в силах больше выносить его побои. Она заявила мне, что собирается отнести его тело в машину, а потом сбросить в Ист-Ривер в районе доков, неподалеку от Шестнадцатой улицы. По голосу мне показалось, что она определенно не в себе. Думаю, что надо предупредить нью-йоркскую полицию.
Он добавил, что машина — серый «форд», и обрисовал сержанту маршрут, которым она, по ее словам, намеревалась ехать. К сожалению, он не знает номер автомашины. Сержант поблагодарил его за содействие, заверил, что как только получит сообщение из Нью-Йорка, сразу же перезвонит ему.
Он еще с полминуты просидел неподвижно, проигрывая все возможные в подобной ситуации вопросы — на тот случай, если его пригласят для дачи показаний, все концы должны стыковываться. Убедившись, что нет ни малейших намеков на возможность их тайного сговора или соучастия, он сделал последнюю затяжку и смял окурок в пепельнице; потом встал и так же в темноте вернулся в спальню, лег и натянул одеяло. Простыни даже не успели остыть. Лежал он тихо, уставившись в потолок и почти не дыша. Сна и след простыл.