Таящийся ужас 3

Он неотрывно смотрел через щель, чувствуя сухость во рту и ощущая бешеный стук сердца — состояние, знакомое каждому подлинному ценителю прекрасного, нашедшему нечто поистине великое и неизвестное. Он должен заполучить эту скульптуру — и он добьется своего. Никаких сведений в каталогах? Что ж, возможно — всего лишь возможно, — что истинная ценность этого создания осталась пока непознанной. Можно было допустить, что нынешний владелец поместья получил его по наследству, когда скульптура уже находилась там, в самом центре мягко падающей воды, незамеченная и никем пока не оцененная.
Он с трудом оторвался от разлома в стене и медленно побрел назад к деревне, вздымая ногами небольшие облачка вековой пыли. Греция. Колыбель западной культуры… Мысли его снова вернулись к изысканному совершенству каменных статуй. Скульптор — автор этой небольшой композиции — был достоин того, чтобы взойти на Олимп. Но кто он?
Оказавшись снова в деревне, Кайл остановился перед входом в свое временное пристанище, чтобы отряхнуть с обуви — и одежды пыль, и в очередной раз подумал о том, что местные — жители оказались странно нелюбопытными для греков.
— Вы позволите?
С постоялого двора вышел подросток, державший в одной руке какие-то тряпки, а в другой — примитивное снаряжение уличного чистильщика обуви. Не дожидаясь ответа, он принялся чистить башмаки Кайла.
Тот присел на скамейку и пристально пригляделся к мальчику. Лет пятнадцати, жилистый и сильный, хотя и мелковатый для своего возраста. В древние века он вполне мог бы послужить Праксителю натурщиком для одного, из его гениальных творений: та же изумительно изваянная голова, тугие завитки волос, пара зависающих над бровями локонов, чем-то напоминающих кривые рожки Пана — классический греческий профиль. Впрочем, нет — от носа паренька к уголку рта тянулся изогнутый шрам, чуть приподнимавший губу и обнажавший поблескивавшие белые зубы.
Нет, Пракситель, пожалуй, не избрал бы его своей моделью, если, конечно, не задумал бы специально создать образ Пана с некоторым изъяном.
— Кому принадлежит большое поместье за деревней? — спросил Кайл на своем великолепном греческом. Паренек быстро взглянул на него, и тут же на его темные глаза словно опустилась мутная пелена. Он покачал головой.
— Но ты же должен знать, — настаивал Кайл. — Оно занимает всю южную часть острова. Большая стена, очень высокая, и она тянется вплоть до самой воды.
— Мальчишка снова упрямо закачал головой:
— Она всегда там была.
Кайл улыбнулся:
— Всегда — понятие растяжимое. Может, твой отец знает?
— Я живу один, — с достоинством проговорил мальчуган.
— Извини, не знал. — Кайл внимательно наблюдал за четкими, профессионально выверенными движениями паренька. — Ты и правда не знаешь фамилию людей, которые там живут?
Мальчик выдавил из себя какое-то слово.
— Гордоны? — Кайл подался всем телом вперед. — Ты сказал Гордоны? Так что, эта земля принадлежит англичанам? — Он почувствовал, как медленно стали угасать его былые надежды. Если имение действительно принадлежит английскому семейству, то его шансы стать обладателем прекрасного скульптурного портрета практически равны нулю.
— Они не англичане, — сказал мальчик.
— Мне бы очень хотелось познакомиться с ними.
— Нельзя.
— Я знаю, что с острова прохода нет, — сказал Кайл, — но ведь у них наверняка имеется какая-нибудь пристань или еще что для подхода со стороны моря?
Паренек опять покачал головой, не отрывая глаз от земли. Остановились несколько прохожих, которые стали медленно подтягиваться к ним, спокойно прислушиваясь и наблюдая. Кайл знал греков — счастливых и шумливых людей, которые часто становились невыносимо любопытными, полными дружеского участия и скорыми на подачу всевозможных советов. Эти же люди просто стояли — не улыбались, не спрашивали, лишь наблюдали.
Мальчишка закончил работу, и Кайл кинул ему полдрахмы. Тот проворно поймал монету на лету и ухмыльнулся:
— Скульптура с изъяном.
— Эта стена… — обратился Кайл к стоящим и машинально выделяя из нее одного старика. — Мне бы очень хотелось повстречаться с хозяевами этого имения.
 
Старик что-то пробормотал и пошел прочь.
Кайл молча обругал себя за психологическую промашку: в Греции надо первым делом говорить о деньгах.
— Я заплачу. Пятьдесят, нет, сто драхм, — громко произнес он, — любому, кто отвезет меня на лодке к внутренней стороне стены.
Он знал, что предложил немалые деньги, тем более для этих людей, которые влачили жалкое существование на каменистом острове в окружении чахлых садов и коз. Большинство из них за целый год не смогли бы заработать такой суммы. Хорошие деньги — и все же они лишь посмотрели друг на друга и стали медленно, не говоря ни слова, расходиться в разные стороны. Все как один.
И потом он повсюду в деревне натыкался на аналогичный отказ, преодолеть который оказалось столь же невозможно, как и разгадать тайну стены, окаймлявшей часть острова. Они отказывались даже говорить о ней, так же как и о том, что за ней скрывалось, кто ее построил и когда. Для них она словно не существовала.
Ближе к вечеру он вернулся на постоялый двор, где отведал долмадакис — молотое мясо с рисом, яйцами и специями, на удивление вкусное, и запил его местным, чуть вяжущим вином. И при этом он ни на минуту не переставал думать о прекрасных матери и ребенке, которые стояли за массивной стеной и были сейчас окутаны пурпурной ночью. Его охватил приступ безграничной грусти и тоски по этой чудесной скульптуре.
Ну надо же, какое невезение! Ему и раньше приходилось преступать незримые запреты, всевозможные табу. Как правило, они оказывались результатом мелочной вражды и неприязни, восходивших ко временам античности. Крестьяне ревностно лелеяли их, прочно сберегали в своих обычаях и рьяно охраняли. Да и что еще важного оставалось в их примитивной жизни? Но в данном случае он столкнулся с чем-то совершенно иным.
Кайл стоял на окраине окутанной мраком деревни, устремив на море безрадостный взгляд, когда неожиданно услышал неподалеку от себя слабый шорох. Быстро обернувшись, он увидел, что к нему приближается какая-то невысокая фигура. Это был тот самый паренек — чистильщик обуви; глаза его сияли в лунном свете, тело чуть подрагивало, несмотря на то, что ночь выдалась очень теплая.
Паренек коснулся его руки — пальцы были холодны как лед.
— Я… я могу отвезти вас на своей лодке, — прошептал он.
Кайл улыбнулся, чувствуя, как по телу разливается волна облегчения. Ну конечно, как же он не подумал об этом мальчугане? Молодой парень, совсем один, без семьи — уж кому-кому, как не ему пришлись бы как нельзя кстати эти сто драхм, несмотря на все табу и суеверия.
— Спасибо, — тепло произнес Кайл. — Когда мы сможем отправиться?
— Пока не начался отлив — за час до восхода солнца. Только, — зубы его дрожали, — я… я отвезу вас, но сам дойду только до камней — тех, что торчат из воды между краями стены. Там вы дождетесь отлива, а потом и сами сможете пройти…
Он внезапно замолчал, словно почувствовал удушье.
— Чего ты боишься? — спросил Кайл. — Я беру на себя всю ответственность за вторжение на чужую территорию, хотя и не думаю, что…
Паренек схватил его за руку:
— Другие… сегодня, когда вернетесь в дом, никому не рассказывайте, что я согласился отвезти вас…
— Ну хорошо, если ты не хочешь, не скажу.
— Пожалуйста, не говорите! — Он снова судорожно вздохнул. — Им не понравится, если они узнают… а кроме того, я…
— Я все понял и никому ничего не скажу.
— Значит, за час до восхода, — прошептал паренек. — Встретимся у стены в том месте, где она спускается в воду.
Звезды по-прежнему, хотя и не так ярко, сияли на небе, когда Кайл увидел мальчика — сумрачную фигурку, сидевшую в маленькой весельной шлюпке; волны кидали ее вверх-вниз, царапая борт о поросшие водорослями и покрытые ракушками валуны, служившие основанием монолитной стены. Внезапно до него дошло, что парнишке понадобилось несколько часов, чтобы на веслах обогнуть остров — паруса на лодке не было.