Безликий и Чудовище (СИ)
Почти как дряхлое дерево через густые заросли своих голых и острых ветвей глянул король своими бесцветными и безжизненными глазами на пришедшего. Бальтазар казался в общем мраке зала пылающим огнём. Только пылал он как-то не то что неестественно, а даже немного зловеще.
Принц подошел к трону ближе и звонко вскликнул: «Твои кости уже наверняка устали от этого бренного и безрадостного правления! Так передай же его мне!». Сухой и безэмоциональный отказ не заставил себя долго ждать.
После этого лицо Бальтазара резко помрачнело, предвещая неистовую бурю.
«Да как до тебя не дойдёт эта простая истина, отец? Всё нормально… Всё просто прекрасно, ведь твой сын наконец-то осознал, что он может сделать всё, что только пожелает, реальным. Он захочет — горы перед ним раздвинутся, захочет — все моря, реки, озёра и океаны высушатся в одно мгновение, захочет — все леса зароются в землю, и если он захочет, чтобы ты наконец-то умер — ты сдохнешь!»
На рассвете позолоченный венец водрузился на голову нового короля, с ног до головы облитого кровью всей своей семьи, в том числе и отца, чья изуродованная голова покоилась под тяжелым сапогом восседающего на троне и ликующего всей своей душой правителя, а обезглавленное тело тихо лежало посреди тронного зала.
С того самого дня настали в королевстве страшные и тяжелые времена. Не проходило и дня без того, чтобы главная дворцовая площадь не орошалась, точно поле майским дождём, новой кровью и весь город у дворца не сотрясался от ужасающих криков несчастных, чем-либо не угодивших королю. Тела не убирали. Они так и лежали всем людям на обозрение, а черные вороны, заполонившие всю округу, подобно крысам, летали по всей земле, разнося удушливый запах смерти.
Прошла неделя — и им пропитался весь город, прошёл год — и им пропиталось всё королевство, каждый его житель, каждая его душа…
Глава 1. Чудо
Мы бродим в неконченом здании По шатким, дрожащим лесам, В каком-то тупом ожидании, Не веря вечерним часам.
(с) Валерий Брюсов. "В неконченном здании"
В мрачном и практически черном из-за затянувших его от края до края свинцовых туч небе вновь блеснула ослепительная молния, озарив грязные, пропахшие сыростью, гнилью и тухлой рыбой улицы, где сейчас не было ни души. Даже окна в невысоких домах не горели. Да и… Они вообще не горят практически никогда — здесь люди уже давно отвыкли от света. Их серые, злобные души не думают ни о чем, кроме собственной выгоды и того, как бы урвать на местном, не менее вонючем рынке с вечно угрюмыми и хамоватыми торгашами кусок баранины подешевле. Впрочем, на всё всегда есть свои причины.
По городу прокатился грозный раскат грома, от которого задребезжали пыльные стёкла в утыканных по краям тряпками окнах. Он будто бы во всеуслышание свидетельствовал о воцарении буйной водной стихии, намеревавшейся уж на этот раз смыть весь этот жалкий городишко прямо в располагающуюся в нем загнанную в каменные стены реку, под названием «Сдохшая чайка». Изначально ли она носила такое название, или же оно пришло с наступлением тяжелых времен во всём королевстве — уже мало кто помнил.
Капли дождя градом ледяных стрел летели на черепичные крыши и каменную мостовую, стекали в общую «реку» и бежали себе дальше по холодному и темному городу. Так же беспощадно они кололи и уже раскрасневшиеся от холода ноги того несчастного, что сейчас сидел, словно маленькая неведомая зверюшка, около огромных деревянных дверей таверны, где он работал. Нет, он не просто сидел, он съежился так сильно, будто хотел пропасть отсюда вообще.
И в таверне этой проклятой он и не работал вовсе, а принудительно служил. Он — раб.
Из круглосуточной забегаловки для разного рода пьяниц, коих в этом душном поселении развелось более чем достаточно, как всегда доносился пьяный гогот, звук разбивающихся в дребезги стаканов, которые, разумеется, маленькому прислуге позже придется убирать вместе со своими товарищами по несчастью, и песни с приличным количеством сквернословия. Вот раздался особенно сильный грохот. Судя по всему, это перевернулся стол, и всё то, что стояло на нём, посыпалось на многострадальный пол, на котором, за всё его существование в качестве деревянной подстилки под ноги посетителей, что только не побывало… Слушая всё это, маленький раб лишь горько вздыхал.
Что же он из себя представлял? Да практически ничего. У него, за всю его одиннадцатилетнюю жизнь, полную побоев и проведенную в непосредственном статусе «живой мебели», не приобрелось даже своего имени. А зачем оно ему? Зачем имя забитому и ничтожному существу, которое и человеком-то назвать нельзя?
Темные, грязные и спутавшиеся волосы скрыли под собой всю голову мальчика, из-за чего она напоминала разросшийся куст. Бледные руки и ноги были покрыты плотным слоем уже давно не заживающих синяков, ссадин и ран. Мальчик уже не чувствовал никаких ударов, пинков или чего-то подобного. Боль он чувствовал во всём теле и абсолютно всегда. Чувствовать её для него уже было столь же естественно, как, наверное, чувствовать твёрдую землю под ногами. Из одежды на нём была лишь рванная и вонючая тряпка, обмотанная вокруг торса, и выцветшие штаны, которые несколько недель назад хозяин подарил своему сынишке и тот их благополучно порвал, после чего эти самые штаны были отданы на растерзание рабам. Не пропадать же хорошим вещам, как никак! Хотя, если так подумать, это самая обыкновенная доля обыкновенного раба — доедать объедки за своими хозяевами, и совсем неважно какие. А хозяин тем временем получает высочайшее моральное наслаждение, наблюдая за этой кучкой одичалых людей, которые готовы отдать абсолютно всё за мало-мальски приличную вещь.
Он имеет над ними полный моральный контроль, именно поэтому точно такие же несчастные, как и этот мальчик, которые не успели даже на годик или месяц своей никчемной жизни познать, что такое настоящее счастье и воля, не пытаются бежать или покончить со всем этим раз и навсегда… Бритвой по венам.
Казалось бы — какое дело до хозяина мёртвому человеку? Это мысли самодостаточной личности, воля же этих бедных детей была растоптана в лепёшку. Они никогда не смели перечить, потому что ты не имеешь никакого права сделать что-то без позволения хозяина, даже умереть. Только он может забрать у тебя жизнь.
И вот: на улице ливень. Холодно, страшно, и лишь одна живая душа сидит сейчас под ледяными каплями и думает. О чём — знает лишь он сам.
Как вдруг послышался громкий скрежет и громадная дубовая дверь отворилась и шарахнулась об массивную стенку дома. Из дверного проёма, словно из портала в какой-то совершенно иной мир, повеяло столь желанными теплом и светом. Стоило первому совсем немного охватить маленького раба — как он тут же вздрогнул всем телом.
На пороге стоял воистину огромный мужик с серой квадратной рожей, до предела заросшей густой бородой, большущими волосатыми ручищами, больше напоминавшими кувалды, и в насквозь пропахшей алкоголем одежде. Рядом с этой детиной съёжившийся еще сильнее прислуга казался маленьким, худощавым котёнком.
— Сидишь? — Послышался грубый и низкий голос. Сомнений не оставалось никаких — хозяин опять набрался…
— С-с-сиж… С-с-сиж-ж-жу… — Дрожащим толи от страха, толи от холода голосом пролепетал раб своему владельцу.
— Вот и хорошо, что сидишь.
Мужчина звучно икнул и, посмотрев несколько секунд красными глазищами в обрамлении синих кругов куда-то в пустоту, продолжил:
— Иди, разговорчик есть.
Мальчик послушно поднялся и проследовал за хозяином в глубь помещения.
Миновав главный зал, где, как и ожидалось, царил настоящий погром, двое спустились в кабинет хозяина. По правде говоря, это не кабинет был вовсе, а всего-то переделанная подсобка. Ничего необычного, многим людям, владеющим столь «прекрасными» заведениями и имеющим при себе штук десять-пятнадцать рабов, хочется чувствовать себя хоть немного, но элитой.