Распутье

– Мне не легче, чем тебе. Живём мы зажиточно, свои табуны коней, земли́ по-за глаза, и как только вспомнишь, что вся власть беднейшему крестьянству, так и наливается сердце злобой. Одно роднит меня с большевиками: то, что они хотят кончать войну раз и бесповоротно, но эти лозунги, мол, всё бедолагам – злят. Здесь они прошибают. А война, ясное дело, штука страшная. Почитай, из батальона нас трое целы.
– Ты прав, Туранов. Отец в письмах тоже этого страшится. Зовёт меня домой, мол, землю надо от большевиков защищать. А как ты ее защитишь, ежли побратим стал противником! Он же говорит, мол, все сознательные, честные, добрые скоро будут на стороне большевиков. Дела не в радость…
  
13
 
С Балтики холоднючий ветер. Небо серое, тяжелое. Прорвется сквозь тучи ленивое солнце – и нет его. Зябко и тревожно. Тревожно тем, кто сидит в окопах, тем, кто затаился в лачугах, тем, кто во дворцах, кто спешит по улице. Тревожно за себя и за судьбу России. Ночами гулко стучат сапоги патрулей, иногда раздаются выстрелы. Город патрулируют части, верные Временному правительству, город патрулируют матросы, верные Советам. В городе и в стране двоевластие. У Советов пока куцая власть, но и она у Временного правительства как бельмо на глазу. Взять бы эту властишку – да об угол, да мордой хамов в грязный сапог, чтобы не рвались к власти! Но пока не время, пока опасно, народ на пределе. Затаиться, играть и ждать. Развивать в людях оборонческие настроения, чем и занята шайка правителей и их божий глас – Керенский. Умелый оратор, который, выступая, явно говорит не от души, а играет своим красноречием.
Петроград ждёт Ленина. Ленин на многое откроет глаза. Прозреет народ. Быть новой революции. Ищейки Временного правительства на ноги подняты. Мечутся. Не пустить Ленина в Петроград! Не пустить в Россию! Но…
Ленин на броневике. Ревет и качается народ, вооруженный народ. Не до шуток. От первого этапа буржуазной революции ко второму! Никакой поддержки Временному правительству! Вся власть рабочим и крестьянам!..
Режут тьму прожекторы, слова, как пули, падают в народ.
Федор Силов здесь же. Кто-то жарко дышит ему в затылок. Нарастает мощное дыхание толпы…
Четвертого апреля Федор Силов был на собрании большевиков, где Ленин развил свои тезисы, а уже 7 апреля они были напечатаны в газете «Правда». Народ читал, народ размышлял. Каждый понимал, каждый воспринимал написанное по-своему.
«В нашем отношении к войне, которая со стороны России и при новом правительстве Львова и К° безусловно остается грабительской империалистской войной в силу капиталистического характера этого правительства, недопустимы ни малейшие уступки “революционному оборончеству”».
– Верна-а, – нетерпеливо чесал бороду Силов. Все это он слышал из уст вождя большевиков. Теперь читал, вникал, хотел понять.
«На революционную войну, действительно оправдывающую революционное оборончество, сознательный пролетариат может дать свое согласие лишь при условии: а) перехода власти в руки пролетариата и примыкающих к нему беднейших частей крестьянства; б) при отказе от всех аннексий на деле, а не на словах; в) при полном разрыве на деле со всеми интересами капитала.
Ввиду несомненной добросовестности широких слоев массовых представителей революционного оборончества, признающих войну только по необходимости, а не ради завоеваний, ввиду их обмана буржуазией, надо особенно обстоятельно, настойчиво, терпеливо разъяснять им их ошибку, разъяснять неразрывную связь капитала с империалистской войной, доказывать, что кончить войну истинно демократическим, не насильническим миром нельзя без свержения капитала…»
То же читал и Устин Бережнов спустя неделю, когда газета была доставлена на фронт. Щурил глаза. Вот оно, признание фактов, что в большинстве Советов рабочих депутатов большевики в меньшинстве. Да-а, но это пока. Большевики выяснят свои ошибки и, избавившись от них, добьются большинства, проповедуя необходимость перехода всей государственной власти к Советам рабочих депутатов. Вот за что они ратуют: не за парламентскую республику, а республику Советов рабочих, батрацких и крестьянских депутатов по всей стране снизу и доверху.
 
– Вот оно, о чем говорил Шибалов: «Устранение полиции, армии, чиновничества…» Вот она, гибель государственной машины снизу и доверху. Об этом тоже говорил Шибалов. Вот оно, крушение империи, старого мира. Ты слышишь, Туранов?
– Да уж слышу, – буркнул Туранов, починяя гимнастерку.
– Слушай дальше: «В аграрной программе перенесение центра тяжести на Советы батрацких депутатов. Конфискация всех помещичьих земель…» Это можно, это должно быть, – соглашался с Лениным Бережнов. – Ибо бесчестно, не работая на земле, брать с земли. И национализация всех земель тоже к месту. Но батраки, коих Ленин хочет поставить во главу, – глупость. Здесь большевики прошибут, оттолкнут от себя зажиточного мужика, затеют раздоры в деревнях, а там и до Гражданской войны недалеко. Созыв Учредительного собрания, ишь ты, и опять с большевистскими Советами, будто без них невозможно. Да, Туранов, ежели они сейчас и в меньшинстве, то скоро будут в большинстве, ежли уж я кое в чем с их позицией соглашаюсь.
– А чего тебе не соглашаться, у тебя нет фабрик, нет поместий, – смеялся глазами Туранов.
– Как чего? Ежли я пойду с большевиками, то, считай, себя и душу свою потеряю. Стану перевёртышем. Присяга царю, потом Временному правительству, если еще и большевикам, то там можно давать присягу хоть черту. И нет человека. Нет, товарищ Ленин, каким я был, таким и останусь, был против вас – и буду против. Отец пишет, что они развернули борьбу против большевиков, завели у себя анархию. Это еще глупее большевизма. Мол, с Ковалем готовятся создать в тайге республику. Отписал я ему, что он и Коваль – дураки. Их борьба – щенячий визг.
– Зря ты такое отписал. Ежли душа лежит к анархизму, то пусть себе тешатся. Все стоят на росстанях. Не ведают, куда пойти.
– Все ведают. Отец тоже. Мы знаем, что присяга временщикам – это предательство. Третьей присяги не будет…
Федор Силов тоже готовил себя к трудной борьбе, чтобы отстоять права бесправных. Страшило одно, что без Гражданской войны не обойтись. Федор Силов еще не отошел после расстрела гвардейцев. Душа хлипковата.
Пётр Лагутин выступал и выступал на солдатских митингах. Он уже охрип, разъясняя политику партии:
– В чем суть двоевластия? А в том, что рядом с продажным Временным правительством создалась власть Советов. Мы, пролетариат и крестьянство, одетые в солдатские шинели, являемся той властью, которая даст новые законы, отринув старые, выгодные не для народа, а для буржуазии. Народ – это власть, источник власти – не закон, проведенный через парламент, а прямой почин масс снизу и на местах. Замена армии и полиции как отделенных от народа и противопоставленных народу учреждений. Государственный порядок при такой власти охраняют сами рабочие и крестьяне, сам вооруженный народ…
Проходил такой же митинг и в батальоне Устина Бережнова. Что же, пока митинги и собрания разрешены. Ленин, голова большевиков, даже сказал, что Россия – самая свободная страна из всех воюющих стран. Это попустительство Временного правительства. Доиграются в свободу. После выступления большевиков и эсеров слово взял Устин. Никогда он не выступал, даже чуть смешался. Но скоро успокоился и заговорил, увидев знакомые лица своих конников, некоторые из которых подбадривающе кивали ему.
– Не знаю, как вас и величать: то ли товарищами, то ли господами. Большевики, как я понимаю, хотят свергнуть законное правительство, развязать гражданскую войну. Что она даст народу? И что есть народ?
Бережнов повторил концепции Ивана Шибалова о ломке государственной машины и о том, к какой анархии во всех делах это приведет.
– Роспуска армии, как я понимаю, боятся большевики, боятся, потому что для них живы уроки Парижской коммуны, когда армия версальцев разгромила коммунаров. Допускаю мысль, что мы с вами разоружились. Кто мы? Это я, вы – солдаты. Отдали оружие народу, а кто тем народом командовать будет, кто поведет ту толпу, если на нас нападет и кто-то из других захватчиков, кроме немцев, которые, я в этом уверен, не скоро сложат оружие. Народ без командиров с воплями и рёвом пойдет на пулеметы? Дудки! Народ не пойдёт, если его не поведут командиры, если его это делать не заставит жестокий закон. Ну пойдет десятая часть добровольцев, а остальные разбегутся по кустам. Вот ты, Габов, ты готов бросить оружие и уйти домой? – ткнул пальцем в сторону солдата Устин.