Распутье

Лапушкин отступил к двери.
– Не бойся, я еще не созрел для побега. Хочу видеть, чем это кончится. Я ведь долго во всем зрею. Тебе этого понять трудно. Ты молод, неопытен, а я солдат. Но через тебя я бежать не буду. С детьми я не воюю.
– И правда, вы какой-то не такой, как все бандиты. Я ведь уже многих допросил, видел слезы, мольбу, а вы ни о чем не просите. Даже грозите, – задумчиво проговорил Лапушкин. – Почему вы такой?
– Я давно уже отвык просить, привык брать. А потом, кого вы допрашивали, были бандитами, я же – солдат. А честь солдатская для меня дороже смерти.
– Георгиевский кавалер полного банта. Шевченок столь не имел. А потом ордена, медали. Сколько же у вас наград?
– Со всякой мелочёвкой, как Анна, Владимир, два десятка наберется. Но все это не главное, хотя я те награды храню как память о каждом бое, где я не проиграл, а выиграл. Награды – это память, признание твоего ума.
– И еще геройства…
– Может быть, и геройства. Расскажи, кто и как убил Шишканова?
– Я же говорил, что убил Кузнецов, а как, тебе ли не знать. Убили из засады. Кто-то подсказал, что Шишканов будет ехать. Вот и все.
– Если по-человечески, то ведь это Шишканов уговорил меня, чтобы я шел сдаваться. Встречались с ним в тайге. Пошел к вам. Любил я Шишканова, верил ему…
– Гражданин Бережнов, у меня есть идея…
– Большевистская или…
– Не шутите. Я говорю серьезно. Очень серьезно! Вы и только вы могли бы уничтожить ту банду! Три дня назад эта банда ворвалась в Достовку, убили председателя сельсовета, детей. Ну сколько это может продолжаться?
– Волки, только волки убивают друг друга. А я тоже волк.
– Охотники рассказывали, что и медведи тоже убивают медведей. Вот тигры, те будто не убивают друг друга? Так или нет?
– Может быть, и так. Тигром не был. Значит, я вам помогаю разбить банду Кузнецова, а вы меня отпускаете домой? Вы мне, а я вам?
– Нет, судить мы вас так и так будем.
– Это за что же?
– За партизан, что вы убили под Чертовой Лестницей, за кражу оружия.
– Откуда вам это известно?
– Нашелся среди партизан знаток, который узнал вас по выстрелам, и в лицо узнал. И за то, что вы пришли сюда с одним винчестером, забыли прихватить тридцать винтовок и пулемет, а там были еще патроны. Остальное, как мы уже обговорили между собой, не подсудно. Вины вашей нет, все больше стечение обстоятельств и случайностей. Да и наша грубость, наша негибкость. Отрицаете это или признаете?
– Ну ин хватит, я тоже человек и хочу отдохнуть и подумать. Исповедаться пред собой.
– Вы ведете себя, гражданин Бережнов, как барин. Я вам многое прощал, даже мальчишествовал перед вами. Это-то вы должны были понять?
– Да, гражданин следователь, немного я перебрал. И не такой уж вы мальчишка, как я думал о вас.
– Да нет, почему же, мне всего двадцать три года. Против вас, фронтовика-героя, – мальчишка.
– Но все равно оставьте меня. Вы об Иване Шибалове ничего не слышали?
– Он у нас под следствием, обвиняется в сожительстве со своими приемными дочерьми.
– Иван – сожитель? Иван – Лот? Нет, не верю.
– Еще наговаривают на него, что он убивал корневщиков, забирал у них корни женьшеня. Вот этому я не верю, потому что когда мы брали Ивана Шибалова, то все манзы встали на его защиту, чуть не дошло до боя. Потом мы допросили многих китайцев, те отрицают эту версию. И любят они Шибалова. Он их защищает от хунхузов, он дает им работу, он их кормит. Есть на нем налёт таежного царька, но в добром понимании. Разбогател – это верно. Но он оказался хорошим охотником, хорошим хозяином. А между делом построил самолет, взлетную полосу, мотор выписал из-за границы. Но только что-то у него не получилось. Взлетел, поднялся над тайгой, а тут мотор заглох. Рухнул на кедры. Помяло его, но остался целым и здоровым. По этому случаю нам было письмо, что он якобы строил самолет затем, чтобы убежать за границу. Как вы на это смотрите, гражданин Бережнов?
– Бежать за границу? Для этого строить самолет? Чепуха. Граница наша, считай, открыта для всех. Можно убежать и сто коров еще провести.
 
– Вот здесь вы правы, мы тоже этому не поверили. Но то, что он сожительствовал с приемышами – это ближе к правде. Хотя Шибалов и это отрицает. Конечно, человек он известный, заслуженный, много нам помог, поэтому будем судить по чести.
– Шибалов еще на фронте искал брод в том распутье. Меня учил разбираться в той коловерти. Не верю я в эту грязь. Говорил, что сила на стороне большевиков, что будет с ними, но будет доказывать, где они правы, а где нет.
– Вот и додоказывался, что у него даже пряталась банда Кузнецова.
– Здесь вы неправы. Иван живёт в тайге один, на многие километры – ни жилья, ни человека. Заартачься он, то та банда смяла бы его, и не пикнул.
– Согласен. Но почему он не дал нам знать, что банда засела у него?
– Это уже донос, это надо быть доносчиком. А Иван таким не был и не будет.
– Тогда что же получается? Иван воевал за нас, теперь против нас, лишь потому, что не хочет быть доносчиком, мол, товарищи чоновцы, вы уж бандитов ловите сами. Это же предательство.
– Значит, вы в этом его обвиняете? Все ясно: дочки пришиты к делу на всякий случай. Если на суде его оправдают за то, что не донёс, то уж сожительство с дочками сработает без осечки. Одному пойти против бандитов – это же подставить всю семью под топор. Вы уверены, что про донос бандиты не узнали бы?
– Нет.
– Скажите спасибо бандитам, что не тронули до се Ивана. Ведь он не однажды бил их, когда шла война. Оставьте меня, я, и верно, устал. Ночь без сна, может быть, днём сосну́.
– Днем запрещено спать.
– А я буду, упаду на пол и буду спать.
Но не спалось, снова шаги, раздумья над предложением Лапушкина.
  
14
 
Федор Силов опустил ноги в кислую воду, щурился от июньского солнца, от приятного щекотания подопревших пальцев пузырьками этой целебной воды.
По тропе шла женщина. На плече винчестер. Шла торопливо. Увидела Силова, резко остановилась. Силов узнал Саломку.
– Подходи, Саломея, не бойся, аль не узнала меня?
– Узнала. Да вот только…
– Запрещенное оружие? У меня тоже.
– А вы чего здесь, Федор Андреевич?
– Домой иду. Бродил по тайге, понял, что проку нет, зачем же зря ноги бить? Ушли купцы и геологи из нашей тайги, будто здесь уже нечего искать, нечего разрабатывать.
– У вас все та же боль.
– А у тебя – Устин. Где он?
– Устина нет. Вместо него пошла на охоту. Чем-то же надо кормить своих мальков. Каждый жрать хочет.
– Где Устин? – уже строго, с нажимом спросил Силов.
– Устин ушел сдаваться, и до се нет, – открыла тайну Саломка.
– Когда?
– Уже месяц прошел. Ты только об этом никому не говори! Бандиты нас могут порешить, – заплакала Саломка.
– Дела-а. Иди домой, я тут трех пантачей видел, добуду – дам знать. Та-ак. Деньги-то есть?
– Да, есть. Но только что на них возьмешь: ни лавки, ни товару.
– Иди домой, присмотри за мальками. Я побежал. К вечеру изюбры обязательно привалят на залив.
– Я тоже туда шла.
– А потом ты меня чуток обстираешь, и я побегу в Спасск. Надо спасать Устина. Один мой сказ может его спасти.
– Никто его уже не спасет.
– Нет, спасу́. Я видел, как Устин расстрелял банду Никифоренко. Он вместе со мной бил бандитов Кузнецова. Еще и сказал, что бил, чтобы было меньше сирот в России. Я все расскажу, я его защищу.
– Спаси вас Христос. Только стирать-то с тебя нечего. Вся лопотина сопрела. Ты с Устином одного роста. Наденешь его одежду, – уже как своему говорила «ты» Саломка.
– Я пошел. Утресь буду.
Утром Силов принес печенку, рассказал, где искать мясо и панты. Попросил для дела лошаденку у Алексея Сонина, скоро уехал в Спасск.
В деревне тишина. Она замерла и затаилась. И вдруг эту мертвящую тишину разорвали выстрелы, топот коней, крики. В деревню с двух сторон ворвался отряд Шевченка.