Мастер гендзюцу: проснись, если сможешь (СИ)

— Та девушка-медик. Она выиграла мне время. Иначе я бы не успел.
— Вот как…
Шисуи задумался на мгновение и тряхнул головой, словно пытался избавиться от каких-то неприятных ему мыслей.
— Нужно загнать Кьюби обратно в печать.
— Ты знаешь, как это сделать?
— Не имею понятия.
— Я… я отогнал его, — запинаясь, пробормотал Итачи. — Но я слишком слаб. Это все, на что я пока способен. Я не могу подчинить его полностью, так, как от нас ожидают…
— Предоставь это мне, — твердо сказал Шисуи, активируя шаринган. — Я попытаюсь подчинить Кьюби. Но у меня нет ни малейшей идеи, как выгнать его обратно в печать. Я ее не чувствую.
— Я тоже.
В траве появились две бесчувственные девушки: Сая и Мэй. Для Итачи это стало неожиданностью. Не его воля выдернула их из огненного-рыжего ада чакры Девятихвостого, а значит, воля Шисуи.
— Шисуи…
— Они знают этот мир лучше нас. Больше некому отыскать в нем ход в печать. И, насколько я понял из твоих слов, Кьюби пытается вырваться наружу через них.
Из стены чакры вынырнула гигантская лисья морда. Она была какой-то нечеткой, расплывающейся, но очертаниями точно изображала предполагаемую физиономию Кьюби.
— Уч-чиха!!! — взревел разъяренный биджу человеческим голосом.
— Судя по его реакции, твоя идея сработала, — заметил Итачи. — Выход ты ему перекрыл.
Шисуи хмыкнул.
Девушки на траве зашевелились, приходя в себя. Первой поднялась Сая. Пошатнулась, держась за голову. У нее под ногами внезапно открылась дыра. Девушка рухнула в нее, сдавленно пискнув. Итачи вопросительно взглянул на друга. Тот пожал плечами и добавил с холодком:
— С Мэй проще найти общий язык.
Итачи ухмыльнулся. Шисуи просто вытолкнул ее во внешний мир, как до этого сделал с Хибари. Кто бы мог подумать, что проблема Саи может решиться настолько легко.
****
Мэй душил страх. Недавние впечатления опадали сухими лепестками, оставляя после себя открытые раны, холод и дрожь во всем теле. Она понемногу приходила в чувство, но пережитое периодически захватывало ее вновь, и затем опять отступало так же стремительно.
Дикий грохот падающего дома. Крики мамы. Оранжевый огонь кругом, но огонь необычный. Настоящий огонь так себя не вел. Огонь не был похож на жидкость. А этот — был. Он просачивался внутрь ее тела и жалил его изнутри. Кожа пекла, как от ожогов, но взглянув на нее, Мэй никаких ожогов не видела.
Руку и ногу чем-то придавило. Мэй попыталась сдвинуться с места, чтобы освободиться, но левую руку от кисти до плеча обожгло изнутри болью.
— Мама!
Она захныкала. Слезы текли по вискам и неприятно заползали в уши.
…облетел один из слоев и медленно спланировал во тьму, растворился в ней.
Мрак нового дома. Плед, пахнущий мышами. Чайник на этажерке и тикающие часы на стене. Отчаяние от осознания собственной беспомощности и ущербности. Чужая женщина вместо мамы. Мама… Кем вообще была мама? А кем была она сама?
Чем больше Мэй размышляла об этом, тем больше ей хотелось убежать от себя. Бежать куда угодно. Из этой квартиры, от этих чужих людей, от своего ущербного тела, которое не позволяло ей жить полноценной жизнью.
А в чем вообще заключалось-то эта полноценная жизнь? В том, чтобы можно было выбраться на улицу? Самостоятельно, своими ногами, по лестнице — по той самой проклятой лестнице, по которой нельзя было спуститься на коляске. В том, чтобы пойти и взять вещь, которую хочешь?
В том, чтобы…
…еще один слой отшелушился и упорхнул прочь, сгинул во мраке.
Умереть было бы здорово, но что-то ее не пускало.
Мэй нашла путь к смерти. Там не было ни ущербности, ни немощности, ни слабости, а было просто спокойно, темно и тихо. И все же это была не совсем смерть.
Цепь, связывающая Мэй с телом, не хотела обрываться. Всякий раз, когда девушке хотелось нырнуть глубже, раствориться во тьме без остатка и окончательно позабыть себя, цепь натягивалась, душила ее и вышвыривала обратно в реальность.
 
Она застряла в этом промежутке между жизнью и смертью. И чем дальше заходило дело, тем меньше ей хотелось возвращаться к жизни. А чем больше времени она проводила во тьме, тем глубже осознавала, что эта тьма поддается: ее можно было мять в руках, словно тесто, лепить из нее, а из себя творить краски и свет и менять все вокруг согласно своим желаниям.
Этот мир, зыбкий, призрачный, был лучше жизни и лучше смерти. Но ему было далеко далеко до настоящей жизни, возможно, как раз потому, что он был границей между тем и другим. Он был больше похож на сон…
…третий лепесток унес с собой ее память, обнажив одновременно и путь к четвертому.
Он был первым. Первый гость в ее мире. Поначалу Мэй обрадовалась, ведь в ее новом убежище было одиноко. Человеку свойственно тянуться к новому, а первый гость обещал принести в ее однообразную полужизнь что-нибудь свежее.
Однако очень быстро Мэй разочаровалась в своем госте. Это был некий мужчина лет пятидесяти. Небритый и лысый с мятыми ушами. Он свалился в ее обиталище со всем своим внешним видом в комплекте, а также принес с собой запах перегара и каких-то солений. Он сам видел себя таким и почему-то оставался таким вопреки желанию Мэй видеть его иначе.
Но этот человек не захотел стать ей другом. Помимо перегара, он приволок с собой сквернословие и насилие, и Мэй сама не заметила, как обнаружила в себе отвращение и ненависть к нему. Она хотела его прогнать, но всякий раз он возвращался снова и задерживался неприлично надолго. Мэй пыталась сбежать от жизни, но теперь ей хотелось сбежать так же из своего собственного мирка.
Внемля своей гуманности, она терпела достаточно долго, и наконец желание убить его созрело в ней окончательно. Стоило этому желанию окрепнуть, как проблема решилась сама собой. Тот человек умер у нее на глазах в ее мирке и больше никогда не появлялся.
После его ухода мир стал более настоящим, и Мэй не придала этому значения поначалу. Но лишь поначалу…
…облетел и четвертый.
— Так не должно быть. Это неправильно!
Сая скривила губки и развела руками.
— Не хочешь брать на себя грязную работу? Замётано. Это могу делать я. Я не гордая.
— При чем тут гордость…
— Мэй, мы можем построить мир. Настоящий мир. Такой, как там, только здесь у нас. В нем будет все так, как мы захотим. Он будет лучше, потому что мы… мы таким его сделаем. А когда он станет лучше, мы сможем привести сюда других. Нормальных других. И им тоже здесь понравится.
— Но сколько невинных людей мы убьем!
— Не мы. Я убью. Мы же уже решили, что разделим обязанности.
— Но какие мои…
— К тому же, — перебила Сая, — кто тебе сказал, что обязательно убивать невинных? Тот гад не был невинным. Бьюсь об заклад, ты избавила внешний мир от крупного негодяя.
— Да, но…
Сая устало закатила глаза.
— Я буду выбирать таких же. Тех, кого не жалко пустить на топливо.
Мэй вздохнула. Ее грыз червячок сомнения, но в глубине души она тянулась к словам Саи. Сая была права.
— Ладно. Я согласна. Давай.
Мэй схватилась за голову и наконец поняла, что видит вокруг не рыжую огненную жидкость, а густую траву. Кто-то протягивал ей руку.
Шисуи.
Его взгляд был холодным и строгим, и видеть его таким было непривычно. Но все же он протягивал ей руку, и Мэй осторожно вложила свою ладонь в его. Шисуи помог ей подняться.
Неподалеку по колено в густой траве стоял Учиха Итачи. Тот самый огненный шторм, окунувший ее в омут памяти прежних лет, кружился и одновременно ревел им в лица мордой гигантского лиса с пустыми глазницами.
— Кьюби! — ахнула Мэй.
— Да, нашлась работенка, — усмехнулся Шисуи, пытаясь разрядить обстановку, но его голос прозвучал непривычно сухо. — Мы хотим прогнать его обратно в печать.