Пособие для Наемника (СИ)

Лорд отогнал мысль движением бровей, развернул послание и взялся читать:
«Любезный барон! Я, барон Данворт, рад в числе первых поздравить Вас с получением титула! Пусть Создатель направит Вас в делах управления столь благорасположенными землями, как Редвуд, во имя процветания нашей родной Деорсы! В качестве изъявления моих дружеских чувств и намерений я хотел бы нанести Вам соседский визит вместе с моей племянницей Танолой в десятых числах восьмого месяца. Надеюсь, что смогу лично доказать Вам свое радушие и искренность!
В надежде на скорую встречу,
Уилльям Данворт»
— Тьфу! Собака!
Это письмо Эмрис отложил отдельно и сразу же мысленно пометил папку как «Чертово дерьмо, от которого никуда не деться». Вообще, вдруг сообразил Железный и будто новым взглядом окинул собственный стол, надо как-то распределить здесь пространство. Сколько у него выдвижных ящиков? Четыре? Отлично! Вот этот брачный хлам вполне можно закинуть в нижний!
Но если Эмрис рассчитывал, что туда не придется наклоняться часто, то вскоре понял, что нижний ящик заполняется почти так же быстро, как и ящик с жалобами от старост баронства. Нет, конечно, не в каждом было написано про какую-нибудь племянницу или, реже, дочь. Некоторые его «благочестивые соседи», живущие на деле черт знает где, намеревались просто явиться с «дружеским визитом», и Железный вскликивал вслух, какого же рожна они тут забыли? На что надеются?
К позднему вечеру Железный подумал, что Аерон, сослав в Патьедо, нарочно отстранил его от управления на два месяца, чтобы потом представлять, как он, Эмрис, одуреет от ужаса разгребать всю эту канцелярщину.
— Сидит там поди, довольный! — В сердцах костерил императора Железный. — Злорадствует и хохочет!
Еще к более позднему вечеру — к ночи, — Эмрис натурально завыл. Он просто не в состоянии уложить в голове всю эту ерунду: сватающихся соседей, угрожающих соседей, соседей, требующих от него явиться на поклон в силу превосходящего статуса, обиженных жителей, угнетенных рабочих из мест, о которых он не имел представления, и еще до кучи — аббатов, которые писали до того витиевато, что смысл их обращений вообще никак не укладывался у Железного в голове! Не то они хотели какой-то благодарности за то, что «укрывали в стенах часовен страждущих во времена беззакония», не то хотели наград и почестей, ибо без их милосердия «сегодняшнему барону Редвуда было бы просто некем править». На вкус Эмриса, они попросту упоминали Создателя по два раза в каждом предложении — в начале и в конце, — чтобы создать эффект, что ни он, барон, ни они сами, без одобрения Творца даже поссать не сподобятся.
— Ох, воистину, — устало протянул Железный и потер утомленные свечным светом глаза. — Мне нужен советник из какой-нибудь обедневшей, но гордой знати, который понимает, что происходит в этих бумагах.
Он запрокинул голову. Казалось, ее сдавило тисками с боков, которые теперь как бы заваливаются в череп и мельтешат перед глазами.
Мысль пришла в голову сама собой. Идель говорила, он может спросить совета, так? Правда, это было до того, как ей принесли весть о вдовстве и до того, как разрушилось ее материнство, но все же…
Но ведь дела всегда помогают отвлечься! Ему ли не знать!
— Дохлый! — Кликнул Эмрис. Не то, чтобы Эван был из обедневший аристократии, но никого другого просто не нашлось.
Позванный заглянул в кабинет:
— Да, барон?
Несмотря на вечер, Эван был бодр. «Еще бы, — с тупым укором подумал Эмрис, — он-то весь день только и делал, что стоял по ту сторону двери и ждал распоряжений! Бездельник!»
— Будешь моим помощником. — Прозвучало как угроза — Эмрис постарался.
— Нет проблем, барон!
«Засунь себе в задницу свой энтузиазм, — подумал Железный и тут же исправился. — Хотя, для тебя это не то, чтобы кара. Ох, и послала же нелегкая!»
Эмрис собрался и отдал свой первый приказ в статусе барона.
— Пошли кого-нибудь выяснить все, что сможете о герцогстве Греймхау.
— Прям все? — удивился тощий.
— Да, все. — «Начнем с разведки, а там разберемся». — И прежде всего, узнай о состоянии леди Идель. В смысле, что ей принадлежит, какие у нее есть запасы, мануфактуры, гильдии. Как там у нее все устроено. Ну ты понял.
 
Если Идель очухалась, дай Создатель, она поделится опытом, решил Эмрис. А если нет, он сам что-нибудь сообразит. Все равно не лишнее знать, с кем собираешься вести дела.
— Работай, — напутствовал он Дохлого.
— Прямо сейчас? — Уточнил тот вполне уместно. Эмрис перевел взгляд на окно. Луна стояла высоко. Что ж…
— Да, — скомандовал он. — Не ты ли всегда говоришь, что жизнь не угасает с закатом?
Эван вскинул вверх, пробормотал под нос что-то напоминавшее: «Я думал, эти времена позади», но в открытую спорить не стал. Сейчас так сейчас.
Глава 25
Идель стояла на крепостной стене и смотрела вдаль. Золотоголовый, как лев, Рейберт и косматый и неряшливый, как медведь по весне, Ульдред были тут же. Не отходившие от госпожи и прежде, сейчас они следовали за эрцгерцогиней еще неотступнее, чем тени. Они были первыми, кого Идель видела, выходя утром из комнаты (или не выходя, и в таком случае Рейберт и Ульдред заходили сами), и последними перед сном, если не считать служанки, которая помогала сменить одежду.
Давно привыкшая к их обществу, Идель старалась не обращать на них внимания. Но сейчас, стоя на стене и слушая тяжелое дыхание Ульдреда, она сжимала кулаки, борясь с желанием схватить его за поддоспешник и, потянув, сбросить вниз. Ей хотелось, чтобы все убрались, чтобы ее оставили в покое, чтобы ей не приходилось больше никого видеть! И вместе с тем, оставаясь в одиночестве, она чувствовала, как мир вокруг нее сжимается коморкой, грозя раздавить всмятку. Коморкой, где, заходясь криком, она умирала ночами, и из которой днем сбегала при первом приступе ужаса.
Этих двоих, стоявших позади нее, она хотя бы могла выносить, признала Идель.
Ее вдохи и выдохи тоже были тяжелыми и слышными.
Она плотнее обхватила себя руками и поежилась. День был безразлично-теплым и раздражающе-солнечным. Несмотря на это поверх черного платья ее светлость куталась в темное покрывало. Ей не было холодно, но, когда ее душила боль — всегда, — Идель затягивала на себе покрывало, хватаясь одновременно за собственные плечи и за ткань. Пальцы ее крючились, будто бы стараясь удержать хозяйку на краю пропасти. В такие моменты иногда подходил Рейберт и осторожно, один за другим, отдирал пальцы женщины от безвинно терзаемого полотна.
Одни лекари твердили, что ей непременно надо соблюдать постельный режим, чтобы как следует оправиться. Другие говорили, что прогулки подойдут куда лучше, как для физического, так и для душевного здоровья эрцгерцогини. Даже клятый Фардоза зачем-то лез с рекомендациями и говорил, что ничто не лечит душу лучше, чем благодать Создателя. Что бы ее ни мучило, бормотал Фардоза вялыми пухлыми губами, Создатель — в лице Аббатства, конечно, — все поймет и примет, а Его свет непременно излечит леди! Идель на это огрызалась:
— Ни вы, ни ваш Создатель не поняли бы, что меня мучает, даже если бы мне отрубили голову!
Фардоза обижался, понося Идель в мыслях, на чем свет стоит. Он мог поклясться, что ни одному другому аббату или приору не доводилось служить духовником у такой взбалмошной истерички, как эрцгерцогиня Греймхау, которая к тому же не скрывала своего высокомерного скептицизма в отношении веры. Он был бы рад бросить потуги воздействовать на леди силой убеждения и божественного слова, но герцог Теоданис ходил все дни такой мрачный, что заикаться при нем о намерении перестать помогать его дочери Фардоза не решался. Этот так-то армиями командует, мало ли что. Да и собственные головорезы молодой сучки никуда не девались, так что приходилось терпеть и исправно являться к постели леди Греймхау каждый день с проповедями об исцеляющей силе молитв.
Дошло до того, что Идель швырнула в несчастного Фардозу плошку с лекарственным отваром, и тот отпрыгнул, прикрывая голову. Он дрожал, как всклокоченный пудинг, и присутствующие в тот день в комнате леди, не сказали бы от чего именно: от ярости или от страха получить рану. Зато остальные впервые увидели во взгляде молодой женщины хоть что-то, кроме безразличия и пустоты.