Лучший из лучших

– Оставьте в покое моего дедушку!
– Стреляли из пистолета; кажется, однозарядного «ремингтона» армейского образца. В таком случае пуля будет сорок четвертого калибра, свинцовая, конической формы, весом девять-десять граммов, патрон заряжен черным порохом.
– Значит, пуля проникла неглубоко и разлетелась на части, если попала в кость, – пробормотала Робин.
– Стрелок лежал на земле, шагах в двадцати пяти. Я слезал с лошади, нога была поднята…
– То есть он был впереди вас.
– Немного впереди и правее.
Робин кивнула:
– Сейчас будет больно.
Через десять минут она разогнула спину и позвала:
– Миссис Сент-Джон!
Не успела Луиза войти, как Робин заявила:
– Оперировать я буду завтра утром, как только станет достаточно светло. Мне понадобится ваша помощь. Предупреждаю, что, даже если операция пройдет удачно, ваш муж всю жизнь будет заметно хромать.
– А если неудачно?
– Разложение ускорится, нагноение и гангрена…
– Доктор, вы так откровенны, – прошептала Луиза.
– Я всегда откровенна, – кивнула Робин.
Сон все не шел. Впрочем, с Робин это случалось каждый раз перед операцией с использованием анестезии. Хлороформ совершенно непредсказуем! Очень легко перейти грань безопасности. Передозировка, слишком высокая концентрация, недостаток кислорода – все это может привести к первичному шоку и отказу жизненно важных органов: сердца, легких, печени и почек.
Робин лежала в постели рядом с Клинтоном и обдумывала завтрашнюю операцию, решая, что и как нужно сделать. Прежде всего надо вскрыть рану и найти источник омертвения тканей…
Клинтон пошевелился и забормотал во сне. Робин замерла, ожидая, когда он затихнет. Она невольно отвлеклась и поняла, что думает не о пациенте, а о мужчине. Некоторое время Робин боролась с собой, потом сдалась.
Она вспомнила, как Сент-Джон стоял на мостике: белая льняная рубашка распахнута, обнажая завитки волос на груди; голова откинута назад, чтобы взглянуть на верхушку мачты; черные локоны развеваются на ветру. Однажды утром она тихонько выскользнула из каюты и вышла на верхнюю палубу «Гурона». Два матроса качали помпу: Мунго нагишом стоял под шипящей струей морской воды. Он улыбнулся ей, не пытаясь прикрыть наготу. Робин снова увидела желтые, как у леопарда, глаза, смотревшие на нее сверху в полумраке каюты.
Она шевельнулась, и Клинтон наполовину проснулся: позвал ее и положил руку на талию. Робин немного полежала, потом медленно опустила руку и задрала подол ночной рубашки. Легонько взяла запястье Клинтона и потянула вниз. Он вздрогнул, просыпаясь, задышал чаще, и его пальцам уже не требовалась ее подсказка. Давным-давно на горьком опыте Робин убедилась, что ее власть над собственной непокорной чувственностью имеет пределы. Теперь она просто закрыла глаза, расслабилась и дала волю воображению.
Робин ограничилась чашкой горячего суррогатного кофе из поджаренного сорго с диким медом. Во время завтрака она собиралась с духом, проглядывая свои записи. Предписания Цельса всегда придавали ей сил, а то, что они были написаны при жизни Христа, делало их еще более уместными: «Хирург должен быть молод или по крайней мере не стар. Он должен иметь руку твердую, верную, которая никогда не дрогнет; одинаково владеть и правой, и левой рукой; обладать зрением острым и проницательным, а душой бестрепетной и сострадательной».
Еще один римлянин, Гален, хирург гладиаторов, описал свои познания в двадцати двух томах. Робин читала все его книги в греческом оригинале и нашла в них жемчужины, которые применяла при лечении юных воинов Лобенгулы, чьи раны были так похожи на раны гладиаторов. Правда, в лечении воспалений и гангрены она заменила зерно квасцами, голубиный помет йодом, а сажу и масло – карболовой кислотой.
Робин склонилась над пациентом, лежавшим на длинном столе в церкви, – ранение было очень похоже на описанные Галеном, хотя и нанесено другим видом оружия. В тишине слышалось только приглушенное хриплое дыхание Мунго Сент-Джона. Робин уколола его палец иголкой, проверяя глубину действия наркоза, и сняла с пациента маску из бамбука и корпии.
 
Мунго задышал ровнее. Робин невольно вгляделась в его лицо – когда он был в сознании, она не могла себе этого позволить. Сент-Джон оставался привлекательным мужчиной, несмотря на выбитый глаз, гримасу боли и углубляющиеся с возрастом морщины. Вчера Луиза попросила у Клинтона бритву, и теперь Мунго был гладко выбрит. Робин вдруг осознала, что морщины и седина на висках только подчеркнули его силу; в то же время расслабленные губы придавали ему детскую невинность, от которой перехватывало дыхание.
Клинтон посмотрел на нее, и она торопливо отвернулась, чтобы он не заметил выражения ее лица.
– Мадам, вы готовы? – намеренно ровным, безразличным голосом спросила Робин.
Луиза кивнула. Она побелела как мел, на скулах и переносице ярко выделялись мелкие веснушки.
Робин медлила. Она знала, что теряет драгоценные мгновения, когда действует хлороформ, но ее охватил безграничный ужас. Впервые в жизни она боялась занести скальпель, парализованная мыслью: «Можно ли стать совершенно равнодушной к мужчине, которого когда-то любила?»
Не осмеливаясь посмотреть на спящего Мунго, она боролась с желанием повернуться и убежать прочь.
– Доктор, вам нехорошо?
Вопрос Луизы Сент-Джон придал Робин сил: она ни за что не покажет этой женщине свою слабость!
Ногу Мунго покрывали коричневые пятна йода, придавая ей вид гнилого банана. Робин разрезала наложенные дедом стежки, и края раны разошлись. Какие глубокие язвы! Робин по горькому опыту знала, что такие ранения не заживают никогда. Основная задача заключалась не в том, чтобы найти пулю, а в том, чтобы удалить мертвые ткани.
Робин углубила разрез – мимо толстой пульсирующей змейки артерии, прямо к бедренной кости. Увидев пожелтевшую, рыхлую костную ткань, Робин упала духом. Похоже, именно сюда ударила пуля, а затем ушла куда-то в сторону. Удар отщепил от бедренной кости длинный осколок. Из вонючей гниющей плоти Робин подцепила что-то пинцетом и посмотрела на свет: кусочек черного свинца. Она уронила его в ведро под столом и вновь склонилась над зияющей раной. Крови почти не было – лишь несколько капель из шва, все остальное – желтая слизь, словно у разлагающегося трупа.
Робин знала, насколько опасно вырезать отмирающие ткани. Она уже пыталась это делать, и пациент умирал под ножом; только очень сильный организм выдерживал столь радикальный метод лечения. С другой стороны, если зашить рану, не почистив, дело вполне могло кончиться гангреной.
Она принялась скребком очищать бедренную кость, потек зловонный гной – остеомиелит, воспаление костной ткани. Робин угрюмо продолжала скрести. В тишине слышался лишь скрежет стали по кости. Луиза Сент-Джон поперхнулась.
– Мадам, если вас тошнит, выйдите, – сказала Робин, не поднимая глаз.
– Со мной все в порядке, – прошептала Луиза.
– Тогда вытирайте гной тампоном, как я вам показывала!
Лезвие снимало сгнившую кость желтоватыми стружками, как рубанок плотника снимает стружку с дерева. Робин добралась до пористой сердцевины – наконец потекла чистая алая кровь, точно вино, выжатое из губки. Кость вокруг дыры была твердой и белой, как фарфор.
Робин облегченно вздохнула – и тут Мунго застонал и дернул бы ногой, если бы не Клинтон, державший его за лодыжку. Робин поспешно положила бамбуковую маску на лицо Мунго и капнула в нее несколько капель хлороформа.
Она отрезала изъязвленные ткани, работая в опасной близости к артерии и белому шнуру бедренного нерва. Вокруг швов, наложенных дедом на кровеносные сосуды, обнаружились новые участки нагноения. Робин вычистила нарывы и аккуратно срезала омертвевшие ткани.
Теперь крови было много – чистой, ярко-красной крови. Наступил критический момент: в здоровых тканях все еще гнездилась инфекция, которая снова вспыхнет, едва рану закроет шов.