Лучший из лучших

Голоса заглушил раскатистый удар грома над головой. Клинтон развернул коня.
– Майор, это ловушка. Возле фургона лежат в засаде вооруженные матабеле, я слышал их разговор.
– Как вы думаете, король тоже там?
– Вряд ли. Зато я уверен, что прямо сейчас основные силы матабеле заходят к нам в тыл, отрезая от реки.
– Почему вы так решили?
– Потому что это обычная тактика зулусов: окружить и напасть.
– Что бы вы посоветовали, пастор?
Клинтон с улыбкой пожал плечами:
– Я дал свой совет на другом берегу реки…
Его прервал крик, раздавшийся из хвоста колонны. Судя по акценту, кричал один из американцев.
– Нас обходят с тыла!
– Сколько? – крикнул в ответ Вильсон.
– Много! Я вижу их плюмажи!
– Отряд, кругом! – приказал Вильсон. – Галопом вперед марш!
Лошади понеслись назад по ухабистой колее. Дождь, так долго грозившийся пролиться, наконец хлынул ледяным потоком: бил в лицо, залеплял глаза, стучал по непромокаемым накидкам.
– Такая погодка прикроет наше отступление, – проворчал Вильсон.
Клинтон принялся стегать серого по шее свободным концом поводьев: старик опять стал отставать.
Сквозь густые серебристые потоки дождя Клинтон краем глаза заметил колыхание перьев над зарослями кустов: матабеле пытались обогнать всадников. Кодрингтона бросило вперед, на шею споткнувшегося коня.
– Й-и-е! – нарастая, гремел воинственный клич.
Клинтон отчаянно вцепился в гриву, серый прыгнул, пытаясь сохранить равновесие.
– Скорее, пастор! – закричал кто-то; остальные промчались мимо, копыта лошадей чавкали в раскисшей грязи.
Мерин скакал вперед. Клинтон потерял стремя и теперь подпрыгивал на мокром седле, цепляясь за луку, чтобы не упасть. Им все-таки удалось прорваться: в кустарнике больше не мелькали щиты и плюмажи – только потоки дождя и сгущающийся ночной сумрак.
– Нэпьер, вы хотите сказать, что майор Вильсон намеренно решил остаться на другом берегу, несмотря на мой недвусмысленный приказ вернуться до наступления ночи? – спросил Мунго Сент-Джон.
Свет давал лишь фонарь: все костры погасил дождь.
Брезент над головой двух офицеров хлопал на ветру, проливая на них воду. Огонек фонаря неуверенно трепыхался в стеклянной трубке. Освещенное снизу, лицо капитана казалось бледным черепом с черными дырами глазниц.
– Генерал, мы так близко подобрались к Лобенгуле, просто рукой подать! Майор Вильсон решил, что отступление будет неоправданно. В любом случае, сэр, заросли кишат противником. У дозора больше шансов дожить до утра, если они остановятся в густом лесу и подождут рассвета.
– Это Вильсон так решил? – требовательно спросил Мунго, делая озабоченный вид: на самом деле он поздравил себя с тем, что верно оценил безрассудный характер шотландца.
– Сэр, им необходимо подкрепление. Нужно отправить на тот берег хотя бы один пулемет – прямо сейчас.
– Прислушайтесь хорошенько, капитан, – велел Мунго. – Ничего не слышите?
Даже сквозь дождь и ветер доносился гул – словно из приставленной к уху морской раковины.
– Река, капитан, – сказал Мунго. – Река разливается!
– Я только что через нее переправился! Сэр, на другой берег можно попасть – если вы отдадите приказ сию минуту! Если ждать до утра, то наверняка будет потоп.
– Благодарю вас за совет, капитан Нэпьер. Я не стану рисковать пулеметами.
– Сэр, послушайте, можно снять один «максим» с повозки. Мы потащим его в одеяле и переплывем реку.
– Благодарю вас, капитан. Я пошлю на тот берег Борроу с двадцатью солдатами, чтобы Вильсон мог продержаться до утра. Все остальные, вместе с пулеметами, переправятся завтра утром – когда достаточно рассветет для безопасной переправы.
– Генерал Сент-Джон, вы подписываете этим людям смертный приговор!
– Капитан Нэпьер, вы слишком взвинчены. Как придете в себя, потрудитесь извиниться.
Клинтон привалился к стволу мопане и засунул руку в нагрудный карман овчинной куртки, где прятал от дождя Библию. Больше всего ему хотелось ее почитать, но было слишком темно.
 
Вокруг лежали остальные члены маленького отряда: в грязи, завернувшись в прорезиненные подстилки и непромокаемые накидки. Клинтон был уверен, что ни один из них не спал – и не будет спать всю ночь.
Прижимая Библию к груди, он испытывал предчувствие неотвратимой смерти и с удивлением заметил, что ничуть ее не боится. Когда-то боялся – давным-давно, до того, как обнаружил, что Господь всегда рядом, и теперь освобождение от страха стало благословенным даром.
Сидя в темноте, Клинтон думал о любви – любви к Богу, к жене и дочерям. Любовь – единственное, что было жаль оставлять.
Он вспомнил, как впервые увидел Робин на палубе американского клипера «Гурон»: зеленые глаза сверкали, темные волосы развевались на ветру. Вспомнил, как она корчилась в судорогах родовых схваток на смятых, мокрых от пота простынях; вспомнил непередаваемые ощущения, когда горячее влажное тельце первой дочери выскользнуло из тела жены в его подставленные руки. Вспомнил первый обиженный крик новорожденной и какой красавицей выглядела Робин, когда улыбнулась ему, – измученная, потрясенная и гордая.
Оставались разные мелкие сожаления: внуков уже никогда не придется понянчить, а Робин так и не полюбила его так же сильно, как он любил ее.
Внезапно Клинтон выпрямился, склонил голову, прислушиваясь, и вгляделся в непроницаемую черноту, откуда донесся звук.
Нет, это не звук: не слышно ничего, кроме шороха дождя. Скорее чувствовалась какая-то вибрация в воздухе. Клинтон осторожно засунул драгоценную книгу во внутренний карман, приставил ладони к уху и прижался к земле, внимательно вслушиваясь.
Земля дрожала от бегущих ног – тысячи босых огрубевших пяток выбивали ритм импи на марше, – словно билось сердце самой земли.
Клинтон ощупью подполз туда, где лежал майор Вильсон, закутанный в шотландский плед. Под полуночными облаками не было видно ни зги. Коснувшись грубой шерстяной ткани, Клинтон тихонько спросил:
– Майор, это вы?
– В чем дело, пастор?
– Они здесь, берут нас в кольцо и отрезают от реки.
Рассвет тщетно пытался пробиться сквозь низко нависшие облака. Оседланные лошади казались горбатыми тенями, лишь немного темнее окружающей ночи. Лошадей поставили кругом, внутри которого спрятались люди, положив на седла ружья и вглядываясь в густые заросли, – и так простояли всю ночь. Серый свет мягко разгорался, точно толченый жемчуг, оседая на темный, мокрый мир.
В центре круга, в грязи, стоял на коленях Клинтон. Одной рукой он держал поводья серого мерина, другой прижимал к сердцу Библию. Его спокойный голос отчетливо доносился до каждого человека, замершего в ожидании:
– Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое…
Светало: уже можно различить очертания ближайших кустов. Какая-то лошадь, похоже заразившись напряжением от людей, коротко заржала и дернула ушами.
– Да будет воля Твоя и на земле, как на небе…
Теперь и люди услышали то, что встревожило лошадь: от реки приближался отдаленный рокот, усиливаясь в разгорающемся свете.
– …Ибо Твое есть Царство и сила и слава…
В молчаливом круге ожидающих мужчин раздался металлический лязг затвора, полдесятка хриплых голосов повторили вслед за Клинтоном:
– Аминь!
И вдруг кто-то закричал:
– Лошади! Там лошади!
Раздались нестройные крики радости: дозорные узнали характерную форму шляп по силуэтам на хмуром сером небе.
– Кто идет? – требовательно спросил Вильсон.
– Борроу, сэр! Капитан Борроу!
– Ей-богу, мы вам безумно рады! – рассмеялся Вильсон, когда колонна всадников выехала из леса. – Где генерал Сент-Джон? Где пулеметы?
Борроу спешился, офицеры пожали друг другу руки, но на улыбку майора капитан не ответил.
– Генерал по-прежнему на южном берегу.
Вильсон недоверчиво уставился на Борроу, улыбка сползла с его лица.