Память (СИ)

Мысль отправиться на прогулку была хорошей — свежий воздух должен был успокоить Машу окончательно, ну и хлеб… Время шло, но по-прежнему, в минуту грусти или страха, всем этим детям нужен был кусочек хлеба. «Чтобы положить за щеку и рассасывать, как леденец»…  Кн иг о ед . нет
Быстро позавтракав, молодые люди уже было двинулись на улицу, но Маша, которую мучило неясное предчувствие, остановила своего Гришку. Помолчав некоторое время, девушка будто пыталась что-то понять, но так и не смогла.
— Форму надень, пожалуйста, — наконец попросила она своего сержанта. — И пилотку.
— Хорошо, — кивнул Гришка, не понимая, отчего такая просьба, но и не возражая против нее.
На дворе стояла весна, было довольно тепло, поэтому юноша переоделся в летнюю форму, споро натянул сапоги, привычно пристегнул санитарную сумку и через четверть часа был уже готов. Хоть и не нужна ему уже была эта сумка, но это движение было вполне рефлекторным, а Маша и не заметила, будучи погруженной в свои мысли.
— Марк, — позвала Эмма мужа, глядя вслед ушедшим на прогулку детям.
— Что не так? — поинтересовался невыспавшийся Марк.
— Гриша в форме, муж, — произнесла мучимая неясным предчувствием женщина. — Позвони Саше, чувствую я, она понадобится.
— Что за день, что за день… — покачал головой мужчина, двинувшись к телефону.
***
Отчаянно визжащий ребенок в обгоревшем платье, на котором виднелась знакомая Маше лента, упал прямо на траву перед гулявшими подростками. Первым среагировал Гришка, кинувшись к ребенку, навскидку, лет трех от роду. За ним уже поспешила и девушка. Немногие гулявшие в тот момент просто замерли, глядя на то, как парень в форме осматривает тело, как его рука ныряет — не глядя! — в санитарную сумку.
— Тише, маленькая, сейчас тебе помогут, — Маша узнала эту девочку. — Хорошая моя… Гриша, у нее ожоги огнесмесью немецкой, — девушка была серьезна и собрана.
— Вижу, — кивнул смазывавший девочку специальным составом юноша, отчего боль уходила, оставляя только ужас. Издали нарастали звуки сирены.
— Маленькая моя, — гладила успокаивавшуюся у нее в руках девочку Маша, сейчас во все глаза смотревшую на девушку и на Гришу. Точнее — на его пилотку с красной звездой.
— Наши… Наши… Наши… — шептала малышка, а потом узнала и ту, что держала ее в руках. — Мамочка! — горло у маленькой было сорвано криком, поэтому ее вопль был, скорее, хрипом.
С визгом остановившаяся санитарная машина выпустила из своего чрева двоих врачей и товарища старшего лейтенанта, но доктора не решились подходить, ожидая, пока им передадут ребенка. Оглянувшийся Гришка закрыл малышке обзор, тихо рыкнув на подошедших:
— Халаты снимите, м-м-мать!
— Снять халаты, немедленно! — приказала офицер госбезопасности, чертыхнувшись — об этом она забыла. — Все манипуляции — только из рук подростков, это понятно?
— Понятно, товарищ старший лейтенант, — откликнулся старший врачебной бригады.
— Очень осторожно, — предупредила Маша, перенося истощенную девочку, почти скелетик. — Разговариваем мягко с моей хорошей, да?
— Да-а-а… — прохрипела малышка. — Мамочка… Живая… Мама…
Слышать речь ребенка врачам было жутко до невозможности, но Гришка работал, осторожно срезав платье и накладывая повязки. Девочка была нездорова, но вот чем именно она заболела, юноша не понимал, надеясь на то, что малышка дотянет до больницы. Школа пока отменилась окончательно.
— Это номер девять-четыре-ноль-пять, — произнесла Маша. — Она не знала своего имени, поэтому можем назвать, как угодно.
— Давай Верой? — предложил Гриша, на что девушка кивнула, она помнила, кем именно для любимого была Вера.
— Значит, ты у нас Верочка, — сообщила успокоившейся девочке Маша. — Ты больше не номер, понимаешь?
— Ма-ма… — прошептала новопоименованная Вера, а потом перевела взгляд на юношу: — Па-па…
— Ну, я вас поздравляю, — хихикнула товарищ старший лейтенант. — Ребенок у вас уже есть, она же оттуда?
— Да, — кивнула Маша. — И у нее, кроме нас, никого, так что…
— Так что опеку запишем на твоих родителей, — решила офицер госбезопасности. — Раз уж она, похоже, к тебе притянулась.
 
Появление Веры, конечно, добавило нервотрепки взрослым людям, ведь ребенка надо было оформить — у нее не было вообще никаких документов. Ожоги помогли вылечить волхвы, но самая большая проблема была отнюдь не в ожогах, а в страхе. Верочка отказывалась расцепляться с мамой, даже когда той надо было в туалет, сразу же начиная плакать. Малышке казалось, что мама может исчезнуть в любой момент и переубедить ее оказалось невозможно.
— Какая милая! — умилилась Эмма, впервые увидев Верочку. — Кто это у нас такая красивая?
— Мама, а кто это? — поинтересовалась малышка у расчесывающей ее Маши.
— Бабушка, получается, — хихикнул Гришка, сразу же получив шутливый подзатыльник от возлюбленной.
— Ба-а-абушка? — заинтересовалась Вера. — Здорово! А как тебя зовут? А ты хорошая? А ты сказки рассказывать умеешь? А у тебя молочко есть?
Засыпав Эмму вопросами, Вера переключила внимание женщины на себя, поэтому, наверное, Гришке и не влетело. Хотя, конечно, Машка хихикала долго.
Проблемы у Веры были все те же, через которые прошли уже и другие «малыши», но к ним добавился страх оставаться без Маши и Гриши. Поэтому в первый раз в школу они пошли втроем, наказав Вере вести себя тихо-тихо. Учителя, предупрежденные госбезопасностью, промолчали, хотя думали, что маленький ребенок сорвет уроки, но… Вера сидела очень тихо, только держалась за Машино платье, чтобы мама не исчезла. Другие девочки, что были лагерными мамами, отлично поняли, что происходит, поэтому взяли класс на себя, объяснив своим товарищам, почему так.
— Ничего, — погладила Верочку Маша. — Скоро мы будем ходить в садик, где много хороших девочек и мальчиков.
— А что они там делают? — поинтересовалась малышка.
— Кушают, играют, учатся, — перечислила улыбающаяся девушка.
— Не лагерь, — констатировала Вера, согласившись.
Хотя поначалу и было сложно, но постепенно стало полегче. Вера обживалась, привыкая к тому, что вокруг нет лагеря, нет страшных этих, а только хорошие, добрые люди. И, конечно же, мама.
  
Эпилог
 
В какой-то момент все дети начинали просить — посмотреть. И ездили экскурсии в не такие уж далекие места, чтобы показать — нет этого уже! Нет ни лагеря, ни бараков, ни страшных этих, а только память человеческая. Памятники, цветы, игрушки… В эти экскурсии они ехали со своими лагерными мамами и папами, хотя родители обязательно были с ними. Чтобы увидеть самим, чтобы разделить память со своими детьми, чтобы такого никогда не повторялось.
— Завтра едем, — Яков Петрович собрал восьмерых учеников, чтобы рассказать им об экскурсии. Настала и их очередь, потому что все чаще бывшие малыши заглядывали в глаза родителям.
— Врачи тоже? — деловито поинтересовался Гриша.
— А как же, — хмыкнул их классный наставник. — Не на тебя же все вешать.
— Тогда ладно, — успокоился юноша, высматривая уже несшуюся к ним Верочку.
Автобус набился доверху притихшей, жмущейся к своим мамам и папам ребятней. К тем, кто спасал, защищал, кормил и подставлялся под удары вместо них. Пусть невозможно было спасти малышей от этих, но эти, уже почти взрослые люди сделали когда-то все, что могли. Уже почти выпускники, привыкшие к своей ответственности, зорко осматривали «малышей», поглаживая, успокаивая, прижимая к себе… Они ехали туда, где когда-то было очень страшно, чтобы увидеть, что этого нет.
Автобусы в сопровождении Госавтоинспекции ехали по удобным шоссе, чтобы спустя несколько часов начать останавливаться. Надо сказать, что люди в этих местах уже привыкли к время от времени приезжающим детям. Очень серьезным, часто плачущим, молчаливым. Многие считали, что здесь похоронены родственники и дети приезжают навестить, что было, по их мнению, правильным. Только немногие знали, хотя факт возвращения и не скрывался.