Сотня золотых ос (СИ)

Марш зябко повела плечами. Да, он был прав.
— Нам нужно срочно нагнать себе рейтинг, — пробормотала она. — Очень много рейтинга, чтобы если выйдут эфиры… не умереть… Получим рейтинг, купим билеты в Эльмар, а оттуда как-нибудь доберемся до Дабрина…
— Ты что… — ошеломленно прошептал Освальд. — Это же… нельзя так…
— Можно. Нам теперь все можно. Гершелл разрешил, — подмигнула ему Марш.
— А если нас найдут?!
— Людей с высоким рейтингом не ищут, — жестко усмехнулась она. — Если все получится — нас и искать не за что будет. А Гершелл… либо поймет, что ничего не вышло и молча свалит в свой Средний Эддаберг, либо пусть идет жаловаться карабинерам, а мы над ним посмеемся. Гершелл, кстати, не любит когда смеются, мне даже по морде съездил. А ты не знал? Я тебе сейчас расскажу, как дело было…
Она говорила, говорила и методично складывала вещи в глянцевый рюкзак. Он мало годился для путешествий, но другого не было. На дно она не глядя уложила несколько рубашек, а сверху главное, без чего она не могла уехать — запас эйфоринов и набор для перегонки. Поймала взгляд Освальда. Усмехнулась и не стала ничего объяснять, только уложила сверху свитер, чтобы хрупкий пластик не треснул.
Пусть мальчишка думает, что она барыжит, если ему так больше нравится.
… пять контейнеров синтетического морфина на одной манжете и легальные эйфорины на другой. Потому что ему больно и он боится смерти.
А она боится смерти?
Марш встала, взяла с полки фарфоровый панцирь — почему-то ледяной — и прижалась к нему щекой.
Боится?
Теперь, когда она может умереть в любой момент, может она ответить?
Она боялась. Очень боялась и совсем не хотела умирать так, как решил Гершелл. Может, она бы выпила мизерикорд — сама. Потому что устала и потому что все было зря, но не потому что этот старый ублюдок решил отомстить ей за случайное убийство и обезопасить себя от ее мести за совсем неслучайное предательство.
Марш поморщилась, и фарфоровый панцирь впитал еще одну злую мысль. Последнюю — черепашку она не стала укладывать в рюкзак, вернула на полку.
Как будто она оправдывается. Конечно, она-то случайно убила — убила, убила, убила! — девчонку, а Гершелл, вот кто настоящий подлец, выставил коллегу, который сам подставился под штраф.
Ах да. Гершелл теперь тоже убийца.
Интересно, его мучает совесть?
— Марш… — беспомощно позвал ее Освальд. — Мы умрем, правда?..
— Не умрем. Когда-нибудь, конечно, умрем, но сейчас не умрем, — слабо улыбнулась она.
Снова вспомнила Бесси. Все петельки сложились в узор, повисли на шее — Марш знала, что делать. На этот раз точно знала, как правильно.
Она сможет помочь Леопольду. Это так здорово.
Освальд сидел, трясся и постоянно тянулся к носу. Марш хотелось ударить его по руке. Накричать. Ей даже хотелось выставить его за дверь и лечь обратно в ожидании собственного эфира.
Миллионы жадных глаз все-таки убьют ее — может, так и надо. Марш никогда не любила выходить в сеть и посещать популярные конвенты. Наверное, чувствовала, что ее сожрут.
Нельзя. Она ведь сможет помочь Леопольду, ах, как это здорово.
Бесси. Бесси все поймет, Бесси — хорошая, хочет всех спасти, а еще она умела делать странные вещи.
Марш села рядом с Освальдом и порывисто обняла его, не обращая внимания на мокрую рубашку.
— Все будет хорошо, — неловко пообещала она.
Освальд перестал трястись и обнял ее в ответ — неожиданно крепко, словно это он ее утешал.
И славно, она нуждалась в утешении.
Они сидели на полу, обнявшись и уткнувшись друг другу в плечи. Чтобы только никуда не идти. Чтобы петельки не начали затягиваться.
…
Рихард сидел у себя в кабинете, напротив отражающего экрана, и ему было тошно.
Полчаса назад у ворот остановился синий аэрокэб с багровым синяком эмблемы на дверях. Эти люди никогда не задавали вопросов и не снимали данных с браслетов — они просто забирали тела. Рихард знал, как это работает. Кому нужно раздувать скандал из-за мальчишки, которому едва хватало рейтинга, на то чтобы дышать? Кому нужен мальчишка, которому внезапно перестало хватать рейтинга?
 
Рихард проводил молчаливых людей в серых комбинезонах — троих мужчин и женщину — до аэрокэба. Их и тело в плотном черном мешке.
Все сработало. Сработало, как он хотел, но почему-то от этого не было легче. Рихард сидел, уставившись в отражающий экран, и больше не думал о Даффи.
Он думал о себе.
Думал о мире, каким он был тридцать лет назад.
Это был какой-то другой мир, в котором не было насилия. Рихард получил прекрасное образование по расширенной программе. Никто не прятал от людей ужасов прошлого, и Рихард помнил, как в семнадцать, на втором курсе колледжа, он смотрел фильм о войне. Это было забавно, взрывы, грохот — неуклюжие предшественники красочных экшен-сцен из современных фильмов. А потом оператор зачем-то полез в котлован, заполненный грязью, над которой мутнела водяная пленка. Рихард смотрел на трупы в этом котловане и до сих пор отчетливо помнил каждую свою мысль в тот момент.
Это уродливо. Это несправедливо. Это абсурдно, «Аве Аби, в меня целятся из ружья» и почему эти люди молчали?
Может быть, они не успели?
Тогда Рихард решил, что браслет с виртуальным помощником — это такой наручник, которым люди пристегнули свои гнусные порывы. Там, за военной хроникой, шла еще криминальная, еще абсурднее и уродливее — Рихард понимал, как заставить людей маршировать строем и делать странные вещи, он именно этому и учился.
Но зачем люди шли на преступления — он не мог понять.
Расчлененный детский труп несколько суток простоял на жаре в большом молочном бидоне. Мужчина с девятью ножевыми ранениями всю ночь пролежал в переулке рядом со своим пустым кошельком. Девчонка с удивленным лицом, такая, вроде Бесси, размазывает по удивленному лицу слезы и говорит, что никто не пришел ей на помощь, хотя она кричала. «Ну вы же знаете, никогда никто ничего не слышит…» — говорила она, и каждая «н» била в сознание, как камень.
Рихард тогда думал, что Аби всегда слышит. Что Аби не бывает страшно, у него нет семьи и дома, который можно поджечь. И как хорошо, что люди, может и не вылечившись, теперь вынуждены считаться с беспристрастным свидетелем.
А если не хотят считаться, если хотят обмануть систему — туда им и дорога, к красным искоркам на воротниках, черным мешкам и аэрокэбам с багровыми траурными эмблемами. Общество таких отвергало. О таких полагалось забывать сразу, как погаснет алая лампочка. И не копаться в их мотивах и историях. Виртуальные кладбища полнились удаленными профилями, в которых даже не оставалось фотографий.
И Рихард был счастлив, что живет в таком прекрасном мире. А потом работа, работа, вынужденное погружение в истории тех, кому следовало отвесить подзатыльник и отпустить к семье и тех, кому стоило обнулить рейтинг и труп сжечь на месте, чтобы порядочные люди об него не марались. Когда наступил момент, в который Рихард перестал ощущать мир прекрасным?
Наверное, давно. Он не мог вспомнить.
Но что-то еще жило под профессиональным цинизмом, молодое и злое. Остатки веры в мир, где Аби приводит преступников в «Сад», исправительные камеры карабинеров или черные пластиковые мешки.
А потом появляется эта безумная дрянь, Марш Арто. Которая может обмануть Аби, использовать Бесси, убедить благополучных в общем-то, просто запутавшихся ребят ввязаться в авантюру со взрывами.
И Аби не сможет отправить ее ни в исправительную камеру, ни в черный мешок. Не существовало статей репортов для таких сложных цепочек с записками и взрывами заброшек, не существовало юридического обоснования половины ее преступлений.
 
Аби нужно было четко объяснить, кто пострадал и почему. Кто пострадал? Бесси? Да она даже не поняла, что принесла в «Сад». Вот если бы она отправила репорт на Марш — но ведь она не станет. Конечно же не станет.
Анни пострадала? Но тогда нужно объявить всем, что она была в башне. Рассказать о фатальной халатности персонала «Сада», и своей тоже.