Сотня золотых ос (СИ)

— Вы хотите посмотреть?
— Это было бы несколько бестактно, — осторожно заметил Леопольд. — Но это… представляет профессиональный интерес. Не только профессиональный.
«Прости его».
Она хотела отменить акцию вовсе не потому что простила Рихарда Гершелла. Мысль о том, что Леопольд останется в этой крошечной комнатке с пересушенным портативным обогревателем воздухом — нужно заказать увлажнители — а Гершелл поедет в Средний Эддаберг была невыносима. Но теперь Марш может помочь. А взрыв башни — такое рискованное дело. Если за ней придут карабинеры, если ей выпишут штраф, если Гершелл, оставшись без своего проклятого дома решит ей мстить — кому она тогда поможет?
Тогда все будет зря.
А значит. Значит, пусть проклятая башня стоит. А Гершелл едет в свой Средний Эддаберг.
Облегчение было пушистым и теплым, оно наполняло сознания, кутая и согревая каждую прошлую мысль и прошлую ошибку. Ей так хотелось подольше задержать это чувство, но последняя мысль вонзилась в это теплое и пушистое серебристым лезвием с витой рукояткой.
Гершелл. Поедет в Средний Эддаберг.
Гершелл поедет — Леопольд останется.
— Я не против, — широко улыбнулась она.
Вот как она поступит. Пускай он говорит с ее аватаром. С той Марш Арто, которая ничего не знает о судьбе Леопольда и ее безумном хохоте при их последней встрече.
А может, все она знает. С чего Марш вообще придумала, что какая-то часть ее может хранить такие глупые иллюзии.
Вот пусть она и решает. Не та Злая-Мерзкая-Марш-Арто, которая никому не могла помочь, а Злая-Но-Еще-Не-Разочаровавшаяся-Марш-Арто.
Потому что в конце концов только у нее есть на это право.
…
Рихард задумчиво смотрел на криво высаженные ростки. Линия получилась прерывистой и неровной, и он сомневался, что не закопал их слишком глубоко или наоборот слишком близко к поверхности. Но возня с холодной землей и хрупкими ростками действительно его успокоила. Он так давно не делал ничего руками, что процесс потребовал полной сосредоточенности. Рихарду все казалось, что он сломает росток пополам, а еще он постоянно натыкался на уже уснувших пчел и дорожки «персикового» геля.
Рихард отлично провел время, правда испачкал руки так, что теперь не отчистить в срок. Ничего, можно надеть перчатки, все равно большую часть сегодняшних эфиров будет вести его аватар, который не копался в земле.
И похмелье пятой степени куда-то делось.
— Мистер Гершелл?
Голос был женский и приятный, и даже трогательно робкий, но Рихарду все равно стоило усилий сделать доброе лицо.
Анни стояла на пороге оранжереи, в домашнем костюме и тапочках. В руках у нее был объемный белоснежный тюк, в котором Рихард с ужасом узнал свой коверкот.
— Я в окно выглянула, а там ваш костюм на вешалке, я думала — стоит кто-то, — виновато объяснила она. — Пальто ваше сдуло наверное, но я его подобрала… отряхнула, вот даже не видно… а вы для эфира цветы сажаете?
Рихарду вдруг стало грустно, потому что славным молоденьким девочкам он кажется человеком, у которого из интересов остались одни эфиры.
Он подумал об этом и сразу понял, что не хотел бы, чтобы симпатичная девчонка в тапочках знала, что он только что кое-как закопал неопознанные ростки в землю, потому что когда-то его коллега-неудачник обронил высокопарную фразу про страдания.
— Терапия, — он нашел нейтральную полу-правду. — А ты почему не спишь? У тебя утром пробный эфир.
— Мне страшно, — глухо сказала Анни. — Мистер Гершелл… вы же уедете, да? Вот после нашего выпуска — уедете и больше не вернетесь?
— Да, — слегка удивился он, на всякий случай еще раз отряхивая руки. — Конечно уеду.
Анни смотрела на него с таким отчаянием, словно за ней стояла расстрельная команда.
Неужели сейчас будет сцена? Ах, как это было бы некстати! В него несколько раз влюблялись пациентки из тех, кто любит постарше, но он всегда пресекал такие разговоры. Потом все равно были обиды, истерики и тоскливые взгляды, а Рихарду совсем не нужны были ни истерики, ни взгляды.
— Тогда… мистер Гершелл, можно я с вами… честно буду говорить?
 
Ну вот. Точно, сейчас будет сцена. А он стоит в комбинезоне посреди грядок.
— Конечно, Анни, — участливо сказал он.
Как-то Рихард имел глупость в такой ситуации напустить сурового вида. Тогда-то он узнал, что это только больше возбуждает, и что воспитывать этих малолетних идиоток все равно бесполезно.
— Мне не помогло лечение, — выдавила Анни. — Не помогло!
Теперь Рихард удивился по-настоящему.
— А чего ты хотела-то? — Он бы никогда не сказал такого днем. В обычной жизни Рихард никогда не позволил бы себе даже намеком бросить тень на центр, но разговор был таким дурацким, а Анни такой несчастной, что он впервые за много лет ляпнул глупость.
— Я человека убила… — прошептала она. — Я думала, мне помогут… Мне плохо, мистер Гершелл.
— Так… э-э-э… слушай, пойдем-ка ко мне в кабинет, — опомнился он. — Постой снаружи, я оденусь. А лучше в холле меня подожди.
Ну надо же. А он был уверен, что девчонка просто хотела избежать ответственности. Но если ей не помогли лучшие врачи и новые практики — чем он может помочь?
Девушки вечно чем-то недовольны. За Леопольдом неизбежно вспоминалась Марш Арто, «Я знаю», потемневшие серые глаза и сжатые губы. Вечный надрыв, доведенная до гротеска злость. Ее тоже нельзя было вылечить, потому что Аби стоило придумать только ради таких, как она. Выпускавший ее врач даже не стала оставлять в ее карте рекомендацию наладить половую жизнь — сказала, что ни один мужчина не заслужил такого наказания.
Марш Арто. Лиловые тени под глазами, серое лицо на белой подушке, кровь по полу и разноцветные лужицы осколков витража.
Осколки. Осколки ведь были не только на полу.
Рихард расправил морщины на рукавах коверкота. Может быть, он об этом пожалеет, но сегодня он больше не станет думать о Марш Арто. И о Леопольде тоже.
Анни ждала его на улице. Стояла, задрав голову к небу и по ее лицу с нарисованными веснушками ползли розовые пятна огней пролетающего над садом аэрокэба.
…
Аби был прав — на улице действительно было легче дышать, только очень холодно. Бесси куталась в плюшевую шубку и думала, какой толк от шубки, если она вышла на балкончик в ночной рубашке.
Можно было спросить у Аби, что делать, но, пожалуй, это не будет забавно. Он скажет вернуться в комнату греться или надеть брюки, а уж до этого Бесси и сама как-нибудь додумается.
Но ей было так муторно, так нехорошо! Теперь воздуха хватало, а духота словно никуда не делась.
Бывает мыслям душно? Или душе?
Аби, наверное, и тут не поможет.
А Марш сегодня взяла у нее шарфик, вот это было славно. Бесси ее никогда такой не видела — она и накрасилась красиво, и косметику хорошую выбрала, а не как обычно. Нет, Марш была хорошая и красивая, но почему-то любила пугать людей, а вот сегодня она была милая, даже каблуки надела. И Бесси ей отдала шарфик и куртку предложила, но она не взяла.
Очень хотелось порадоваться за Марш, что у нее наконец-то появился повод красиво одеться и что она чему-то очень-очень радовалась — Бесси все-таки была не совсем глупая и некоторые вещи очень даже понимала.
Но почему-то радоваться не получалось. Бесси было грустно и казалось, что она сделала что-то нехорошее.
— Аве Аби, — печально позвала она. Сощурилась он порыва мокрого ветра, а потом улыбнулась: — Давай слова.
Они давно так играли. Аби рассказывал про всякие старые штуки, и Бесси любила про них слушать. Старые вещи по крайней мере никогда никому не делали плохо.
Потому что про них только Аби вспоминал, да еще Бесси.
 
Это была злая мысль, и Бесси она совсем не понравилась.
— Слово дня: спичка. Старинное устройство для получения открытого огня…
Ах, Аби. Ничего-то он не понимал!
…
— Покажись, — скомандовала Марш, вытянув руку.
Она могла бы потащить Леопольда в свой конвент, и наверное ему даже было бы интересно посмотреть. Он нашел бы в башне какой-то тайный смысл. Раньше они часто играли в эту странную игру, правил которой Марш не понимала — она рисовала закорючки, сочиняла истории, заканчивала за Леопольдом предложения и искала знакомые очертания в пятнах. А он кивал и делал пометки, которых ей никогда не показывал.