Сотня золотых ос (СИ)

Наконец он не выдержал. Встал, долго умывал лицо то горячей, то холодной водой, а потом тщательно соскабливал почти невидимую седую щетину перед запотевшим зеркалом. Отбеливающие полоски на зубах начинали неприятно печь — это означало, что их нужно снять, иначе ближайшие сутки он сможет пить только теплую воду, но Рихард продержал их на целую минуту дольше. Пускай, вечером можно будет надеть такие же, но с фтором, а сегодня ему нужна плакатная улыбка.
Костюм уже сутки висел на манекене, закрытый матовым шуршащим чехлом. Рихард отклеил защитный слой с пропитанных шипровым одеколоном лент под воротником — пускай выветрится, сегодня его колючая горечь будет не к месту.
— Аве Аби. Аэрокэб к десятому входу, прямо сейчас.
— Обрабатываю запрос…
Рихард в который раз похвалил себя за то, что много лет назад выбрал образ, для которого не требовался галстук. Еще никогда эта небрежность в костюме не была так кстати — даже с двумя расстегнутыми пуговицами воротник душил.
А еще стоило бы прямо сейчас выпить состав от похмелья, но Рихард побоялся сонливости от смеси эйфоринов с обезболивающим.
Нет, лучше потом, за час до начала рабочего дня. Да, за час, а пока он поедет к себе в кабинет и будет тревожно таращиться в стену там. В кабинете было удобнее — там еще было окно, и можно было таращиться сразу на улицу. Правда дома можно было включить хоть все сразу экраны, но Рихарда от них тошнило.
А еще там был зимний сад, который ночью застывал в синем холодном свете, и в этой мысли Рихард почему-то находил особенное удовольствие.
В кабинке аэрокэба было темно и пахло деревом и лаком — наверное, деревом и лаком. Аби сообщил, что именно эта пропитка использовалась для обивки сидений. Открывать окно Рихард не стал — выяснилось, что от огней и светящихся стен жилых кварталов его тоже тошнит.
— Прогнозирую похмелье третьей степени через сорок минут и пятой через пятьдесят три минуты, — услужливо подсказал Аби.
— Да пошел ты, — проворчал Рихард. Некстати вспомнилась Бесси и растрепанный паренек, который показывал ей чубушник — но в следующее мгновение глупая мысль забылась и больше не вернулась.
Бесси, тоже мне. Вот похмелье пятой степени — это хреново. Чем он вообще думал, нужно было запить состав от похмелья снотворным и поспать хотя бы три часа.
Но Рихард давно так не нервничал. И совершенно забыл, что полагается в таких ситуациях делать.
«Сад-за-оградой» встретил его молчанием и синим свечением огней вдоль дорожек и в кронах деревьев. Только несколько зеленых точек снимающих дронов медленно плыли между синевой сада и чернотой неба.
Да, здесь определенно было лучше, чем дома.
Может быть, здесь и было «дома». Рихард с удивлением поймал себя на сентиментально-щемящим мыслях о скорой разлуке с этим местом. Он прижал руку к стволу ближайшей вишни и закрыл глаза.
Там, под шершавой корой — спящая холодная древесина. Это дерево росло здесь, когда он пришел в «Сад», и останется стоять на десятилетия после него. Рихард уже не увидит, как дерево расцветет, и эта мысль была ошеломительно прекрасна.
Сколько всего он потеряет, сколько всего он сделал за жизнь, которая не прошла, нет — только отряхнулась от глупых условностей, которым вынуждена подчиняться молодость.
Но если бы он узнал, что жить ему осталось только до утра — он бы, пожалуй, нисколько бы не огорчился. Даже мысли о смерти сейчас были окутаны вишневой дымкой меланхоличного предвкушения.
Он не заметил как прошел мимо главных ворот в глубину спящего сада. Его словно что-то звало, настойчивая мысль, еще не сложенная в слова, но уже отчетливая и понятная.
Ему сегодня все равно не придется спать. А темные аллеи полны огней и синей тишины, и вдруг Рихарду стало жаль, что люди больше не живут в домах с садами.
В Среднем Эддаберге у него будет квартира. Конечно, не свой дом, и уж точно у него не будет сада. Может, в Старшем Эддаберге у людей есть сады? Почему бы и нет.
Рихард замер у запертой оранжереи, завороженно глядя на рой разноцветных мерцающих огней. Это лаборы-пчелы опыляют цветы, выжигают зарождающуюся на листьях желтизну. А с рассветом они зароются в землю у корней и будут выпускать в почву газ и синтетический гель, который, как Рихард слышал, по составу почти не отличается от обычной гнили, только прозрачный и пахнет персиками.
 
Он ничего не понимал в цветах и никогда их не любил, но мысль, клевавшая сознание была слишком заманчивой. Несвоевременной, но заманчивой.
«Человек, который сажает цветы, перестает быть человеком, который страдает, и становится человеком, который сажает цветы».
Рихард страдал? Нет, конечно же нет. Совсем скоро он получит то, ради чего всю жизнь проработал. Проработал в саду, забавно, он никогда об этом не думал.
Только он был синтетическим гелем, который пах персиками, а не садоводом. Эта мысль его нисколько не печалила — садоводы иногда увлекались и получали несовместимые с дальнейшей карьерой штрафы.
— Почему цветы-то? — тихо спросил он у холодного стекла оранжереи. — Ты же мог что угодно придумать. Почему не смотреть эфиры, не лампочки на алтарях зажигать? Можно еще копать траншеи. Или жарить тосты, но тебе приспичило говорить именно о цветах.
Леопольд не мог ему ответить. Может, он никому уже не мог ответить.
«Неудивительно, что он сейчас вспомнился», — думал Рихард, раскладывая вешалку-манекен прямо на улице.
Как глупо. Чудовищно глупо. Вот бы никто не увидел.
Он раздевался быстро, чтобы не передумать, и о Леопольде больше не вспоминал. Костюм на вешалке остался напитываться холодным ночным воздухом, а Рихард, шипя и матерясь, влезал в универсальный рабочий комбинезон. Комбинезон шуршал и почти не грел, зато перчатки, которые он нашел в ящике с инвентарем, были чистыми и теплыми.
Можно было скомандовать Аби, чтобы связался с лаборами-садовниками. Чтобы они включили свет, чтобы услужливая модификация Аби с приятным женским голосом объяснила ему, какая лопата для чего нужна и как вообще-то говоря полагается сажать цветы, чтобы не стать человеком, который страдает ерундой. Но Рихард совсем не хотел делить спонтанную полуночную глупость с Аби и его модификациями. Даже если у них приятные женские голоса.
Рихард наконец-то зашел в оранжерею, но не спешил закрывать дверь. От входа тянуло холодом, но запах внутри был совсем не таким, как днем. Запах был тяжелый, маслянистый и почему-то казался мертвым.
Точно, так пахли мертвые цветы, забытые в вазах.
— Ну, что я говорил, — мрачно усмехнулся Рихард, все-таки закрывая дверь. — Ты и здесь оказался неправ.
О чем он там думал, пока ночной воздух не выстудил все идиотские мысли?
Ах да, о том, что совсем не удивительно, что ему вспомнился именно Леопольд. У него могло быть все то же, что у Рихарда, и даже больше. Сейчас самое время о нем вспомнить — история Леопольда даже лучше паранойи помогала думать о том, чего он добился.
Но его неотвязно преследовало чувство, что призрак Леопольда появился в его жизни раньше.
Надписи на стенах, а на подоконниках — зигзаги, нарисованные аэрографом. Похожие на зубы, на зубы и больше ни на что.
Стоило все-таки позволить Аби анализировать биометрику. Может, из кучи несвязных материалов он все-таки смог бы достать ответ, но правда была в том, что на самом деле Рихард очень не хотел знать правду о пожарах, подбирающихся к «Саду».
Он должен был, обязан был ее знать, но отчего-то не хотел. В конце концов, он опросил всех пациентов, даже тех, кому уже не положено было посещение исповедальни. Сделал, что мог. Не нужно взваливать на себя больше — однажды не сможешь ни унести, ни сдвинуться с места.
 
Рихард поймал себя на том, что сомнамбулически шатается по дорожкам, скользя невидящим взглядом по темным листьям.
Усмехнувшись, он опустился на колени рядом с ближайшим ящиком с землей, в котором ничего не росло. Ростки — и какая разница чего — спали под стеклянной коркой защитного купола. Можно дотянуться. Открыть, забрать ростки и опустить их в землю.