А в городе звёзд не видно… (СИ)

Судорожный всхлип, сорвавшийся с её губ, не оставляет сомнений — сейчас она тоже сплошь покрыта мурашками. Дышит рвано, горячими волнами срывающегося с губ воздуха обдаёт его плечо сквозь рубашку, жмётся к нему так сильно, что от возбуждения пересыхает в горле и голос начинает хрипеть.
— Тебе будет холодно. И очень горячо внутри, прямо между ног, когда ты покорно снимешь с себя бельё. Сначала освободишь грудь и ссутулишься, пытаясь хоть как-то прикрыться и избавиться от ощущения того, как сильно твердеют соски, реагируя на прохладу и нарастающее возбуждение. А потом, ни в коем случае не отводя взгляд от моего лица, стянешь с себя трусики и отдашь прямо мне в руки. Чтобы я почувствовал, насколько они влажные.
Ногти впиваются в его плечи так крепко, что, кажется, вот-вот прорвут ткань рубашки, прорвут его кожу и пустят по спине струи крови, не позволив ей свернуться, освободив от заточения в постепенно вскипающем теле.
Его самого уже чуть потряхивает от желания выебать её, набирающего обороты все полтора месяца с тех самых пор, как он последний раз прижимал это извивающееся от удовольствия и потрясающе податливое тело к кровати. И толкался, и кончал ей прямо в рот.
— А юбка останется на тебе, — почти рычит он и прикрывает глаза, чтобы попробовать поймать своё самообладание, ускользающее сквозь пальцы вместе с непослушными прядями её волос. — И когда ты раздвинешь ноги я буду долго, специально очень долго трахать тебя своими пальцами, а ты не сможешь увидеть ничего, кроме подола этой юбки. Будешь скулить и выгибаться от наслаждения, будешь умолять меня… И тогда я… наверное… позволю тебе её снять.
Танец заканчивается, а она всё держится за его плечи, не даёт уйти, не поднимает взгляд. И трётся, елозит, вжимается в него так, что ещё несколько минут этого сумасшествия и он позорно спустит прямо себе в штаны.
Пора бы давно уяснить, что он всегда первым попадает в те ямы, что роет для неё.
— Покурим? — хмыкает насмешливо, до последнего пытаясь скрыть, что самому сейчас ничуть не лучше, чем ей. Держит лицо, держит на талии свои руки, которыми так сильно хочется залезть под её юбку, держится за мысль о том, что вокруг них раздражающая толпа, вовсю прыгающая под какую-то не менее раздражающую песенку.
— Да, — её губы еле шевелятся, ответ выходит очень тихим, но это не важно — он уже уверенно продвигается вместе с ней к выходу. На этот раз она тоже набрасывает на себя куртку, перехватывает его руку с первым же шагом в сторону курилки и торопливо поясняет: — Не здесь. У меня в комнате.
Дорога до её дома знакома ему намного лучше, чем до своего собственного. Каждый торец дома, каждая торчащая из-под снега и льда ярко-зелёная скамейка, каждый укромный угол, куда не добирается вечернее искусственное освещение, пронизаны его сомнениями и дымом выкуренных им за эти месяцы сигарет.
Голодный, хищный взгляд направлен прямиком на тонкую тёмную фигурку с призывным ярко-жёлтым шарфом на шее, не отрывается от неё ни на мгновение, боясь упустить из виду.
Он следует за ней по пятам, держится на расстоянии десятка метров позади, но кажется, будто хрипло дышит ей в затылок. Крадётся следом, как учуявший запах желанной добычи дикий зверь, снова и снова облизывает губы, стискивает кулаки, представляя под ними кованые завитушки решётки — последней преграды, что будет отделять его от неё.
Это выглядит как самая настоящая охота, только вот потенциальная жертва то и дело чуть поворачивает голову, чтобы увидеть крадущуюся вслед за ней высокую тень.
Это выглядит как самое настоящее помешательство, пока она всерьёз боится, что он может передумать.
Жажда, — животная, необузданная, изматывающая, — терзает его, заполняет целиком, переливается через край терпения идущей по телу дрожью. Жажда влечёт его к ней, гонит вперёд, раскаляет кожу докрасна даже под острыми шипами врезающихся в неё редких снежинок.
Вот какой он теперь, ещё недавно прожженный циник, плевавший на чувства окружающих и коллекционирующий собственные победы над человеческой глупостью.
 
Маньяк. Одержимый. Влюблённый.
Всё, что настолько жизненно необходимо ему — прямо здесь, перед глазами. Манит и дразнит, чуть ускоряет шаг и скрывается за тяжёлой дверью, ведущей в подъезд.
А он отсчитывает оставшиеся шаги и представляет, как она бегом взлетает по лестнице, по пути стягивая с себя тот самый яркий шарф.
Огибает огромный куст под её окном, от которого всегда отламывает мелкие веточки, чтобы швырнуть их в стекло и привлечь внимание, и в то же время слышит, как звякают, ударяясь друг о друга, ключи на брелке в виде Эйфеловой башни, пока она быстро открывает входную дверь.
Ухмыляется, хватается за решётку и подтягивается, ловко упираясь обувью в чужой карниз, а она уже нервно дёргает тугую щеколду, чертыхаясь про себя, и тут же распахивает настежь оконную раму.
Он успевает спрыгнуть с подоконника и глотнуть сказочно тёплого воздуха с её запахом, прежде чем мир взрывается и распадается мелкими осколками прямо под ноги.
Когда она почти сшибает его, кинувшись навстречу одним рывком, запыхавшаяся и раскрасневшаяся, до сих пор в расстёгнутой куртке и действительно уже без шарфа.
Целует его порывисто, быстро, жадно — как за секунду до смерти. Прихватывает зубами нижнюю губу, но покорно уступает, поддаётся, расслабляется под давлением яростно врывающегося в её рот языка. И стонет, впервые так откровенно и без стеснения стонет, пока изящные пальчики управляются с молнией и стягивают с него верхнюю одежду.
Приходится оторваться от неё на несколько секунд, чтобы закрыть окно, но компенсацией за досадно упущенное время становится возможность поменяться местами и прижать её к подоконнику.
Так будет намного проще сделать то, что ему хочется.
Рухнуть перед ней на колени. Провести ладонями вверх по её ногам, обвести большими пальцами тазовые косточки, добраться почти до талии, и одним рывком стянуть колготки и трусы с бёдер, чтобы приложиться губами к лобку.
Она стонет, всхлипывает, но ещё находит силы кое-как снять с себя куртку и отбросить в сторону. Словно догадывается, что дальше ей будет уже не до этого.
А пальцы порхают по её ногам, поглаживают их, заранее обводят те места, к которым следом прижимаются губы, вырисовывая влажные узоры на покрытой мурашками, прохладной после улицы светлой коже.
Поцелуи спускаются вниз вместе с его ладонями, уже обхватившими оголённые щиколотки. И язык наконец добирается до тёмного пятнышка родинки над коленкой, пока он ставит себе на ноги сначала одну её ступню, а следом и вторую, чтобы полностью стянуть с неё колготки.
Он задирает голову вверх и ухмыляется, поймав её взгляд, неотрывно следящий за каждым совершаемым им движением. Напряжённый. Выжидающий. Затянутый мутной пеленой желания.
Она держится руками не за край подоконника, а сжимает в кулак подол своей скучной, чертовски приличной юбки, и дрожащими от возбуждения пальцами пытается незаметно приподнять его выше. Робко, боязливо. Балансируя на хрупкой грани покорности перед ним.
Это заводит, подстёгивает, распаляет ещё сильнее, хотя казалось, что сильнее просто не бывает.
Только он никогда не играет по правилам, даже если придумал их сам.
— Смотри, — улыбается и быстро расстёгивает молнию на юбке, падающей вниз в тот же миг, как её пальчики разжимаются.
И она смотрит. Как его лицо прижимается к животу, вздрагивающему от щекочуще-чувственного прикосновения к нему горячего дыхания. Как язык ползёт по коже от выемки пупка, извиваясь и петляя, и вслед за губами касается складок между её ног. Еле ощутимо, дразняще, словно ещё раздумывая над дальнейшими действиями.
 
Его выдержки хватает только на несколько нарочито сдержанных поцелуев, прежде чем рывком забросить её колено себе на плечо и провести языком ей между ног, слизывая выступившую влагу.
Под быстрыми ласкающими движениями его рта она отрывисто стонет и выгибается навстречу, полностью раскрываясь. И ладонью, зарывшейся в волосы, бесстыдно прижимает его голову ещё ближе к себе.