Разбитые сердца (ЛП)

— Я расскажу тебе, но об этом никому нельзя говорить.
— Это секрет?
— Да, — киваю я.
— Я никому не скажу.
Я верю ему. Не знаю, почему, ведь я никому не верю. То ли дело в том, что я такая дура, то ли в том, что так сильно к нему неравнодушна, но меня не устраивает ни один из этих вариантов.
— Я получила полную стипендию в Пенсильванский университет. Уезжаю в общежитие третьего августа.
Он едва заметно приподнимает брови.
— Ты получила стипендию?
— Ага.
— По какому направлению?
— Волейбол.
Он неторопливо проводит взглядом по моему телу. В его глазах нет никакого соблазна, только любопытство.
— Заметно. — Когда мы вновь встречаемся взглядом, он уточняет: — Что из этого секрет?
— Все. Я никому не говорила. Даже отцу.
— Родной отец не знает, что ты получила стипендию?
— Неа.
— Почему ты ему не рассказала?
— Потому что тогда он решит, что поступил правильно. А мне пришлось пахать на эту стипендию, потому что он только и делал, что неправильно поступал.
Самсон кивает, будто сопереживает мне. Я на миг отвожу взгляд, потому что все мое тело начинает пылать, когда я смотрю на него слишком долго. Боюсь, это заметно.
— Волейбол — твоя страсть?
Его вопрос заставляет меня задуматься. Никто раньше не спрашивал меня об этом.
— Нет. Честно говоря, я не получаю от этого особого удовольствия.
— Почему?
— Я упорно трудилась, потому что понимала, что это мой единственный шанс выбраться из города, в котором я выросла. Но никто никогда не приходил посмотреть, как я играю, поэтому сама игра начала повергать меня в уныние. Всех моих товарищей по команде каждый матч поддерживали родители. Ко мне никто не приходил и, наверное, это обстоятельство помешало мне полюбить волейбол в полной мере. — Я вздыхаю и озвучиваю еще больше своих мыслей. — Порой я сомневаюсь, что правильно поступаю, подписываясь на еще четыре года игры. Находясь в команде с людьми, чьи жизни так непохожи на мою, я порой чувствую себя еще более одинокой, чем вне команды.
— Тебе не хочется ехать?
Я пожимаю плечами.
— Я горжусь собой за то, что получила стипендию. И мне хотелось поскорее уехать из Кентукки. Но оказавшись здесь, я впервые за много лет отдыхаю от волейбола и совсем не скучаю по нему. Я начинаю думать, что, возможно, стоит просто остаться здесь и найти работу. Может, возьму академический отпуск. — Последние слова я произношу с долей иронии, но такой вариант начинает казаться мне очень привлекательным. Последние несколько лет я пахала как проклятая, чтобы выбраться из Кентукки. А выбравшись, я чувствую, что мне нужно взять передышку. Пересмотреть свою жизнь.
— Ты думаешь отказаться от стипендии в отличном колледже лишь потому, что занятие спортом, которое принесло тебе эту стипендию, порой заставляет чувствовать себя одинокой?
— Мои чувства на этот счет сложнее, чем звучат с твоих слов, — говорю я.
— Хочешь знать, что я думаю?
— Что?
— Я думаю, тебе надо вставлять затычки в уши во время игры и делать вид, будто собравшиеся люди подбадривают тебя.
Я смеюсь.
— Я думала, ты озвучишь глубокую мысль.
— Я думал, эта мысль и была глубокой, — отвечает Самсон с улыбкой. Когда он улыбается, я замечаю, что на его челюсти начинает проявляться синяк. Но улыбка Самсона меркнет, и он слегка склоняет голову. — Почему ты плакала на балконе той ночью, когда приехала сюда?
Я напрягаюсь от его вопроса. Очень резкий переход от разговоров о волейболе. Я не знаю, как отвечать. Особенно в такой ярко освещенной комнате. Возможно, я бы смогла немного расслабиться, если бы не чувствовала себя здесь как в комнате для допросов.
— Можешь немного приглушить свет? — прошу я.
Похоже, его озадачивает моя просьба.
— Здесь слишком светло. Мне не комфортно.
Самсон подходит к переключателю и выключает все клавиши, кроме одной. Остается только подсветка у кухонных шкафов, в помещении становится ощутимо темнее, и я тотчас расслабляюсь. Понимаю, почему он не зажигает в доме свет. От яркого света и обилия белых поверхностей ощущаешь себя как в психиатрической лечебнице.
 
Он встает на прежнее место возле стола.
— Так лучше?
Я киваю.
— Почему ты плакала?
Я резко выдыхаю и резко выпаливаю ответ, пока не передумала и не решила ему солгать:
— Моя мать умерла за день до моего переезда.
Самсон никак не реагирует на мое признание. Мне начинает казаться, что, возможно, отсутствие реакции и есть его реакция.
— Это тоже тайна, — добавляю я. — Даже отцу об этом еще не рассказывала.
У него мрачное выражение лица.
— Как она умерла?
— От передоза. Я обнаружила ее, когда пришла домой.
— Сочувствую, — искренне говорит он. — Ты в порядке?
Я неуверенно дергаю плечом и сразу чувствую, будто все те эмоции, из-за которых я разрыдалась на балконе, вновь стремятся вырваться наружу. Я была не готова к этому разговору. И, честно говоря, не хочу об этом говорить. Несправедливо, что я гадаю, как отвечать на его вопросы, а он ни капли мне не открывается.
Рядом с ним я чувствую себя, как водопад, расплескивая всю себя и свои тайны.
Самсон замечает, что мои глаза наполняются слезами, и на его лице отражается сострадание.
Он отталкивается от стола и идет ко мне, но я тут же выпрямляюсь и качаю головой. Упираюсь рукой ему в грудь, чтобы он не прикасался ко мне.
— Не надо. Не обнимай меня. Теперь ты знаешь, что меня никогда так не обнимали, и будет казаться, что это жест снисхождения.
Самсон слегка мотает головой и пристально смотрит на меня.
— Я не собирался обнимать тебя, Бейя, — тихо говорит он. Его лицо так близко, что дыхание касается моей щеки, когда он говорит. Чувствую, будто сейчас сползу на пол и хватаюсь за стоящий позади меня стол.
Он наклоняется, пока его губы не захватывают мои в поцелуе. Они движутся так мягко, будто приносят извинения, и я принимаю их.
Он языком размыкает мои губы, и я впускаю его, сжимая его волосы обеими руками и притягивая еще ближе. Его грудь прижимается к моей груди, наши языки ласкают друг друга в теплых, мягких и влажных прикосновениях.
Я хочу этот поцелуй, даже если он произошел лишь потому, что Самсона манит печаль.
Парень тянет меня от стола ближе к себе и одним быстрым движением приподнимает, и вот я уже сижу на краю стола, а он стоит между моих ног. Левой рукой он проводит вдоль моего бедра, пока не касается пальцами его внутренней стороны.
Меня переполняют ощущения, которые я обычно не испытываю. Тепло, свет, ток.
Они пугают меня.
Его поцелуй пугает меня.
Мне не остаться неприступной под прикосновением его губ. Я уязвима и чувствую, как моя бдительность слабеет. В этот миг я готова открыть ему все свои тайны, а это не я. Его поцелуй действует на меня так сильно, что я превращаюсь в девушку, которую сама не узнаю. Мне это нравится и в то же время вызывает отвращение.
Я изо всех сил стараюсь сосредоточиться на происходящем между нами, но мне сложно прогнать из головы мысли о том, что было между ним и Каденс. Я не хочу быть очередной девчонкой, которую он целует у себя на кухонном столе.
Сомневаюсь, что вынесу, если окажусь для Самсона одноразовой вещью, какой оказалась для Дакоты. Я предпочту, чтобы он вовсе меня не целовал, чем позволю этому случиться снова, а потом выгляну вечером в окно спальни и увижу на этом самом месте другую девушку, тонущую в тех же чувствах, которые он пробуждает сейчас во мне.
Чувствах, которые пробудил во мне Дакота, а потом, отстранившись, одним жестом разрушил несколько лет моей жизни.
Боже, а если Самсон сейчас отодвинется и посмотрит на меня, как смотрел Дакота той первой ночью в его грузовике? 
 
Мне становится дурно от этой мысли.
Нужен воздух. Свежий воздух. А не воздух из его легких или из этого стерильного дома.
Я резко и без предупреждения прекращаю поцелуй. Отталкиваю Самсона в сторону и спрыгиваю со стола, чем сбиваю его с толку. Иду прямиком к двери, избегая его взгляда. Я выхожу на улицу и, схватившись за балконные перила, жадно хватаю воздух.