По тонкому льду (СИ)

— Артур, нет никаких «мы»! — вздох. — есть «я», «ты», «твоя жена и ребенок».
— Забудь о них, Нин. — Артур прикусил губу. — да, черт возьми, ты моя служащая, но, бл*ть, мне этого не хватает.
— Впредь так и будет, я буду приходить и выполнять свою работу, а после уходить домой. — прошептала я избегая его пронзительного взгляда. — я…я…не стану твоим другом, твоей любовницей, и я… — слезы скатались по моим щекам. — я не могу быть постоянно той девчонкой, что ждет, когда рухнут твои отношения с Линой.
— Глупенькая, неужели ты думаешь, что я прошу тебя об этом? — он вытер своими ладонями мои слезы. — я сожалею обо всем, что было в моей жизни, но только не о встрече с тобой. Ты снесла мне голову еще в нашу первую встречу…помнишь, когда ты кончила от йоги? — он облизнулся. — тогда стало ясно, что ты никуда от меня не денешься.
— Какой ты нахал. — покачала головой я. — Артур, не трогай меня. Мне противно от тебя, от твоих действий, от твоих слов. Ты редкостный подлец. Как ты можешь так говорить? Лина носит под сердцем твоего ребенка, а ты….-я снова покачала головой. — а ты жалеешь о том, что это произошло в твоей жизни. Ладно, пора встречать клиентов. Буду нужна — я в зале.
— Не хочешь вина? Сегодня у меня белое. — улыбнулся Артур.
— И ты от меня отстанешь? — я закатила глаза. — хорошо, давай.
От крепкого вина, до эротической музыки, что доносилась до нас из зала бара оставалось несколько секунд. В конце концов, не зря же Pandora прозвала меня Мата Хари? Артур отпил лишь глоток вина, когда я изящно вынула фужер из его ладони дабы испить до суха вино. Он улыбнулся. Под доносящуюся музыку я начала раздеваться открывая перед его глазами замечательную, достойную кисти художника картину: белоснежная кожа запаха спелой малины, упругое тело с нежными, темно-розовыми сосками и самое главное — упругий холмик заросший медным пушком. Артур склонился надо мной и нежно разомкнул губы своим острым языком. Я позволила ему играть по его же правилам, и он держал меня за талию, второй гладил нежное тело. Я чувствовала, как начали увеличиваться соски и не могла сдержать стона, который так сладко изливала в его губы. Он целовал мою шею, спускаясь ниже чувствовал животный, женский запах тела и пьянел от него при каждом новом прикосновении.
Артур спустился губами к моему лоно, все его тело дрожало от желания погрузиться в меня, я видела, как его член буквально разрывал тесную ширинку брюк. Лаская языком горячий клитор, он запустил пальцы между моих губок и почувствовал разливающуюся, теплую влагу. Да, я текла от желания, стонала и извивалась под его поцелуями. Все мое тело подрагивало и на секунду, я словно со стороны услышала свое тежелое дыхание. Ощущение полета в облаках…я парила над Землей от неистового блаженства. Он ласкал клитор пальцами, чуть сжимал его, теребил, но стоило ему увидеть, как я сейчас вот-вот и кончу, как вдруг остановился. Мое лоно истекало живительной влагой, губы цвета майской розы раскрылись и сочились от желания. Он еще долго целовал и ласкал меня, и я испытала не один оргазма….по телу шли изнывающие волны истомы. мне было этого мало. Вдруг, он резко приподнял меня на руки.
— Я хочу тебя всю, понимаешь? — прошипел Артур.
— Тогда бери… — простонала я. — бери, все что хочешь.
— Солнышко, я тебя обожаю. — он сел в кресло и опустив ладонь к ширинке, я высвободила набухший, отвердевший член. — сядь на меня с верху, я хочу быть в тебе, когда буду кончать…
Без лишних слов я вставила его член в лоно, и только его ладони массировали мой задок. Раздвинув ладонями ягодицы, я смочила слюной его большой палец и он ввел его в меня практически наполовину. Я схожу с ума, мысль о том, что с моим телом еще никто так не владел придавала неистовые силы. Он остановился и самодовольно улыбнувшись, ввел свой член в мой тугой, узкий задок. Я застонала от гремучей смеси боли и похоти, но только за этот вечер я хотела получить максимум удовольствия. С каждым движением он продвигался все глубже и глубже через тонкую стеночку ощущая каждый импульс и вибрации. Вершила удовольствия была близко, стоило ему сделать один резкий, проникающий до самого основания толчок. Я завизжала от непередаваемого блаженства. С уст срывался сдавленный крик и все мое тело забилось в экстазе еще сильнее, стоило мне увидеть сквозь узкий, дверной зазор покрасневшую мордашку Лины. Двигая тазом навстречу хлестким движениям Артура, я крепко вцепилась коготками в спинку кресла и закатила от удовольствия глаза. Я нанизывалась на его член, и одновременно ласкала клитор. С каждым новым толчком я чувствовала, как раскрываются сильнее мои глаза.
 
— Нина, я схожу с ума… — прорычал Артур.
— Кончи в меня, любимый. — простонала я. — не бойся, твоя женушка наседка никогда об этом не узнает. — я прикусила от удовольствия губу зная, что она все видит.
И он кончил…его член с каждой секундой набухал все больше и больше, волна захлестывала его и еще секунда….его сперма заполняет мой тугой задок до самого основания, но не сдержалась и я. Извиваясь сидя верхом на Артуре я не могла успокоится. Плески моего оргазма окропили его брюки, рубашку, кресло и даже попали на ковер. Долгая волна прошла через все мое тело и я обессиленная упала на Артура так, что наши губы встретились и сомкнулись в долгом поцелуе….в футляре оказались сережки, но и это было неважно….с днем рождения меня….
  
Глава 2
 
*Камилла
Если бы мне выпал шанс описать себя одним предложением, то я дам себе простую характеристику, что не свойственна обычным девушкам: «Я, папочкина, страстная дочь.» Я, как и в свое время мама, будучи взрослой девочкой не достаю макушкой до его плеча от чего приходится вставать на цыпочки, чтобы застегнув верхнюю пуговицу его белоснежной рубашки получить заветный поцелуй в лоб. Для меня папа…отец…какой в конце концов отец? Папочка…для меня папочка всегда был большим, сильным великаном, что способен защитить от любых невзгод, но такой добрый и сильный. Он никогда, ни разу в жизни не повысил голос ни на меня, ни на маму, хотя та заслуживала хлесткие пощечины за свое поведение, но папочка принципиально не поднимал руку на представительниц прекрасного пола, какими бы дешевыми и прокуренными они не были, но только женщины не ценили его покровительства и только я всегда с робким трепетом относилась к нему. Наверное, это так естественно, когда отцы — сильные, спокойные мужчины, всегда готовые помочь, защитить и утешить. Ему никогда не нужно было убеждать меня — достаточно того, что это сказал любимый папочка, и только мама считала себя выше его и требовала больше, чем просто убеждения и просьбы.
Он возился со мной, когда я была маленькой…да…до десяти лет он играл со мной, читал сказки, укладывая спать всегда целовал покровительственно в лоб, и мне, тогда маленькой девочке ни разу не пришло в голову, что папочке можно возразить или как-то перечить. Я видела, что мама относилась к нему иначе от чего моя ненависть к ней становилась сильнее и сильнее с каждым новым днем. Когда я пошла в школу, папочка всегда отвозил меня туда и обратно, учил со мной уроки, занимался со мной с такой же заботой, как и укладывал спать, как и дул на разбитую коленку, а после ласково трепал по волосам. Я переходила из класса в класс, закончила начальную школу и хотя на тот момент мне уже исполнилось десять, но я все так же любила забираться к нему на колени, крепко обвить ладошками крепкую шею и уткнувшись носом в его плечо чувствовать всю его неподдельную любовь ко мне…его самую настоящую любовь от которой у мамочки сводило зубы. Чем старше я стала становиться, тем сильнее портились наши с ней отношения. Я перешла в пятый класс, когда ненависть к матери стала моей главной проблемой в жизни. Странно, наверное, для обычных девочек, но в семье между нами была самая настоящая война.
Для меня не было секретом, почему мама каждую ночь, как тогда мне казалось, жалобно стонет в спальне родителей. Помню, как тихо подкравшись к дверям, я, затаив дыхание, и крепко зажав рот ладонями, наблюдала, как подрагивают ее ноги из-под сильного тела отцы, как ее стоны переходят в жалобное поскуливание….я помню, как стоя на четвереньках и уткнувшись лицом в подушку она издавала звуки схожие с рычанием, а стоя сзади нее своими сильными толчками заставлял содрогаться все ее взмокшее тело отец. Было, конечно, еще много чего…и это не вызывало во мне какого-то отторжения — я знала, что взрослые люди любят друг друга несколько иначе. Все мое сердце сжималось от обиды, стоило услышать, как мама со стонами и всхлипами умоляла отца прекратить, а он просто переворачивал ее в удобную для себя позу и снова продолжал это…На утро мама всегда была очень довольной, с сияющими глазами и скользкой улыбкой на личике и только задыхаясь от слез и собственной беспомощности бзычила я, не позволяя после ночных происшествий с мамочкой прикасаться к себе отцу. Помню, когда он провожал меня утром в школу, я не позволяла ему дотрагиваться до меня, не позволяла целовать себя в лоб и прочее. Вечерние традиции сошли на нет и больше года я не сидела на отцовских коленях, не пускала в свою комнату и пресекала всяческие попытки выяснить, что случилось между нами, но время шло…менялась и я, как и менялась мама…до нее стало доходить, что происходит со мной и однажды, когда мне исполнилось четырнадцать лет, она откровенно хотела поговорить со мной о том, что я дочка и не должна вести себя с отцом, как взрослая, а вечером она поговорила об этом с папочкой….после чего я сгорала в агонии….словно провоцируя во мне весь спектр ненависти она словно специально стала стонать громче, позволяя отцу делать с ней что-то новое. Она стонала, и чуть ли не плакала, а он смотрел на нее с такой нежностью, с такой любовь от которой пересыхало в моем горле. Он двигался и двигался, задирая длинные ноги клал себе на крепкие плечи и целовал, и все это под ее вздохи и скулеж, но только радоваться ей оставалось недолго. Однажды, папочка уехал в командировку на три месяца, а мамочка не придумала ничего лучше, как сослать меня к родственникам и привести в дом любовника. Я рассказала папочке, что не живу дома уже месяц и после этого он примчался домой так быстро, как никогда раньше. Помню, как она стонала, но не от удовольствия, а от слез, от того, что отец впервые в жизни повысил на нее голос. Когда они развелись и она собрав все свои вещи наконец-то исчезла из нашей жизни, в тот же вечер я снова села на колени папочки, уткнулась носом в его плечо и чувствовала, что никто больше нам не сможет помешать.