Лист на холсте, или Улиточьи рожки (СИ)

— То есть, Оливия, ты согласна с выводами Джованнины? — строго глянул на неё Варфоломей.
— Абсолютно, глаз у девочки верный. Ладно, я пошла, — по дороге к двери она ещё потрепала означенную девочку по плечу.
Но девочка, кроме прочего, славилась ещё и малой эмоциональностью. Элоиза не стала выяснять, что она подумала, но сказать ничего не сказала.
— Эдвин? — вопросил Варфоломей.
— Мне кажется, ещё вот здесь и здесь, — молодой человек показал ещё два места на большой картине.
— Принцип понятен, спасибо. Ступай, — отпустил того кивком головы, а потом оглядел остальных. — Вот так-то, господа. И дамы. Откуда, спрашивается, один и тот же уникальный оттенок зелёного цвета на двух этих картинах?
— От одной и той же руки, — пробурчала себе под нос Джованнина.
— Вот-вот, про руки. Элоиза, вы ведь не всё сказали, — Себастьен смотрел на неё с обычной своей заинтересованностью.
— Не всё, — подтвердила Элоиза. — Одна и та же рука, безусловно, касалась обеих этих картин. И я не про вас всех сейчас, я про того, у кого были кисти.
— Как я вам и говорил, — просиял Себастьен.
— Значит, определили, — Варфоломей оглядел мастерскую, потом кивнул на вторую картину, в которую никто пальцем не тыкал: — Убрать. Чтобы не маячил здесь.
Джованнина вскинулась, накрыла мольберт полотном и вывезла в противоположную часть мастерской, а оттуда, судя по звуку, ещё дальше.
Себастьен достал телефон.
— Она у тебя? — спросил он строго и безэмоционально. — Оба к реставраторам, немедленно.
  
23. О жизни художника
 
Когда Гаэтано отворил дверь и пропустил внутрь мастерской Эмму Лоран, все остальные участники позднего совещания расположились на стульях напротив входа. Два стула были оставлены для них, а Варфоломей своими внушительными объёмами загородил святого. Лист оставался на всеобщем обозрении.
— Садитесь, — кивнул им Варфоломей.
Гаэтано усадил госпожу Лоран и бросил быстрый взгляд на Себастьена.
— Монсеньор?
— Садись, сказано же, — Себастьен только повёл бровью, а Гаэтано уже сел.
Между монсеньором и дамой.
— Госпожа Лоран, у нас возник к вам вопрос. Я бы даже сказал, нам очень хочется вас послушать, — начал Варфоломей.
— Вы узнали что-то новое? — спросила она.
Как ни в чём не бывало. И вообще очень спокойна — даже не подозревает, о чём её могут спросить.
— Сударыня, зачем вы это сделали? — спросил Себастьен.
Таким голосом, когда не хочешь — а ответишь.
— Вы о листике? Я просто очень хотела взять в руки кисти.
Верно, так и есть.
— Мы вот об этом, — Варфоломей отошёл от большой картины.
— То есть? — она всё ещё сохраняла спокойствие, хотя пульс участился.
— Понимаете, сударыня, мы уже знаем. Знаем — кто и как. Не знаем только, зачем, — Себастьен был отстранённо вежлив. — И мы пока ещё не поделились этой потрясающей новостью ни с его высокопреосвященством, ни с вашим супругом.
— Ни с господином ди Мариано, — скривился Варфоломей.
— То есть, монсеньор, вы полагаете, что картину подделала Эмма? — Гаэтано смотрел на него… очень удивлённо смотрел, в общем. — Нет, я знаю, она классно рисует, но не вот это же?
Монсеньор хотел что-то ответить, но Эмма успела первой.
— То есть — не вот это же? Ты что же, считаешь, мне такая работа не по силам? — она обернулась к Гаэтано и глянула на него так, как будто она — принцесса крови, а он предложил ей вымыть пол.
— Мой портрет ты нарисовала очень похоже, но ведь там карандашом и на бумаге, пятнадцать минут на всё, а здесь чёртова прорва работы, — продолжал удивляться Гаэтано.
— А почему ты не удивляешься тому, что такую прорву работы может сделать вот эта девушка? — кивнула Эмма на Джованнину. — Или вот этот монах?
— Отца Варфоломея я сто лет знаю, он крутой. Джованнину недавно, но раз Варфоломей её к себе взял и не жалуется — то она тоже крутая. А про тебя мне и в голову не пришло, честно, — он не сводил с неё глаз.
— И ты не веришь? — она уже не замечала остальных, ей было важно — что сейчас скажет Гаэтано.
 
— Да я не понял даже пока, верить или нет. У меня в голове не укладывается. Я, честно говоря, думал, что это неизвестный и крутой художник-мошенник…
— А оказалось, что известный, не крутой и вообще не художник, — Эмма чуть не плакала.
Все некоторое время молчали, а потом Варфоломей изрёк:
— Вероятно, это была разновидность признания, так, сударыня?
Эмма молчала. Но снова влез Гаэтано:
— Монсеньор, а как узнали? Ну, что Эмма это сделала? Откуда сама мысль-то взялась?
— Ты по-прежнему не веришь, что госпожа Лоран талантлива и способна на большую и серьёзную работу? — негромко спросил монсеньор.
— Значит, я осёл, и ничего не понимаю в людях, — пожал плечами Гаэтано. — Но мне и в голову такое не могло прийти.
— Считайте это разновидностью извинений, — сказал Себастьен госпоже Лоран.
— Но откуда вы узнали? — она недоверчиво глянула на него.
— Это не мы, это художники, — покачал головой он. — Для меня все эти вопросы — тёмный лес, поэтому у нас здесь — высококлассные эксперты.
— Дочь моя, нас занимает вот какой вопрос: как вы добиваетесь этих оттенков зелёного? — Варфоломей взял какую-то палочку и показал.
— А, это, — она улыбнулась. — Секрет.
— Секрет вас и выдал, — кивнул Варфоломей. — Мои сотрудники обладают острыми глазами и повышенной наблюдательностью. Этот же оттенок нашли на поддельной картине. И никто из моих не понял, как он образуется.
— Ясно, — кивнула Эмма и опустила голову.
— И тут мы снова возвращаемся к уже поставленному вопросу: зачем вы это сделали, — отцу Варфоломею надоело стоять, и он сел на стул возле большой картины. — К слову, молодёжь, шли бы вы восвояси? — он грозно воззрился на Кьяру, Джованнину и Карло. — Животрепещущий вопрос мы решили, слава Господу и Джованнине. Работа на сегодня окончена, ступайте.
Молодёжь переглянулась, Карло глянул на Себастьена, но тот кивком головы подтвердил. Пришлось уходить.
Затем Варфоломей попробовал так же глянуть на Гаэтано.
— Нет, отче, не пойду. Я в этом деле по уши, не обижайтесь.
— Не знаю, по уши ли или по какую другую часть тела, про то тебе видней, конечно, — пробурчал Варфоломей.
— Пусть остаётся, — кивнул Марни и обратился к Эмме. — Так вот, сударыня, мы готовы вас слушать.
— Вы правильно сказали — мошенничество. Желание выполнить большую работу. И… ещё одна причина, — кивнула Эмма Лоран.
Она говорила с какой-то мрачной обречённостью.
— Но ведь вы даже денег на продаже не заработали, — Варфоломей тоже рассматривал её, как существо очень странное.
— Верно, — кивнула Эмма. — Мне не были важны деньги. Мне было важно — смогу ли я.
— Смогли, — кивнул священник. — Это я вам говорю, как специалист. Если бы не появился повод подвергнуть копию тщательному анализу, подделка могла бы не открыться сколь угодно долго. Тем более что она находилась в частной коллекции.
— Скажите, а почему ваш супруг усомнился в подлинности картины? — спросил Себастьен.
— Потому что ему на эту тему долбят мозг родственники, — пожала плечами Эмма. — И это происходит постоянно, я думала, он привык. А он вдруг дёрнулся и сказал — а если и правда картину давно подделали? И он владеет всего лишь копией? Нет, он не подозревал меня, он думал, что всё случилось в предыдущем поколении, а то и вовсе во время войны, и он уже унаследовал подделку. Стал выяснять — что и как. Ему назвали господина из верхушки Ватикана, который в теме подделок — Мариано. А тот уже рекомендовал своего человека. И уже от того человека, то есть от Скаполи, я узнала, что сюда попала некая проданная картина, и что он ищет к ней пути, и что это святой Себастьяно. Понимаете, я не была в курсе, кому именно досталась картина.
 
— Как так? — удивился Марни. — Вы не знали, кому продавали?
— Я продавала через подставных лиц. У меня есть слегка криминальные знакомства — ещё со времени учёбы. Мне нашли некоего человека, который сразу сказал — картина отправится на карантин, а потом в коллекцию знаменитого музея, не сказали какого, но — через вот этот финт с благотворительным фондом. Мол, человек нашёл у себя эту картину, он о ней ничего не знает, выбросить жаль. Продавать вот прямо как есть — это неизвестно что, много не дадут, так пусть картина отправляется в благотворительный фонд, с которым у него есть связи, а фонд распорядится ею, как сочтёт нужным, и выплатит некоторый процент этому человеку. За беспокойство.