Скромница Эльза и ее личный раб (СИ)

— Уважаемая дирья, кочерыжку в за…
— Кх-ху, кх-ху! Юник… Волосы мои отпусти.
— Ой! Вы что, плавать не умеете? Тонуть удумали. Да в этой канаве в высоту моему отчиму по уши. А?
— Прости.
Хотя за что «прости»? И плавать я умею. Но, не говорить же пацану, что пояс с золотом, монетами и парой артефактов на мне под юбкой очень уж тяжелый. И он тянет вниз!
— Да ладно, — фыркнул парень, нервно голову задрав к окну. — Послушайте, пока там драка, вы вылазьте и сигайте. По улице в сторону порта, перед красивой такой вывеской «Вам в нумера» есть маленькая дверь в подвал. Там скажете, что от Рябчика.
— А зачем?
— Чтобы обсохнуть и обождать меня.
— А ты? Кх-ху!
— А я прослежу за пришлыми. Мужик этот лихой вам дал уйти, но против него четверо. Наши двое у крыльца лежат. А вот куда его потащат после…
— Ясно. Я отжалась и пошла.
— Дирья? Не в ту сторону.
— А понятно.
— И это, пошустрей бегите…
Продолжение истории 3 июня…
________________________________________________
  
ГЛАВА 7
 
Бережное море,
бриг «Красавчик».
И как я дошла до жизни такой? Однако, если досконально по последнему «штриху», меня в нее втащили. В гробу. Том самом лакированно-ажурном. Бесов чепчик! Как же так?!
Сначала я полночи просидела в подвале с местными беспризорниками под вывеской «Вам в нумера». Хотя они, во-первых, не сидели, а спали, а во-вторых, себя такими не считают. Работают в порту разносчиками и курьерами, продают по улицам и площадям газеты. Да мало ли работы в городе большом? Из всех детей мне особенно запомнился один. Лохматый и худой:
— А ты забудешь про тычок, когда получишь их еще.
Сверчок его зовут. Он дважды это предложение повторил, пока меня разглядывал в полумраке у нагретой печки. Причем так беззаботно и даже с чувством некоего жизненного превосходства. А я как раз хотела тихо пореветь и стало, вдруг, так неловко, стыдно перед ним. Поэтому после подобного «тычка» все остальное время в том подвале я сидела, завернувшись в одеяло, и думала. Нет, не как им всем до одного помочь. А когда за мной придут (и придут ли?), и еще кому конкретно деньги передать на новые одеяла. Ну и парочку матрасов.
Юник пролез в подвальную узенькую дверь, когда я начала подсчитывать подушки. Дал знак неопознанный приподнявшемуся со своей постели сонному Сверчку и поспешил ко мне, осторожно огибая остальных:
— Уважаемая дирья?
— Тише ты.
— А? Что? — завертел головой малец, а потом опомнился, наморщив нос:
— Здесь можно. Слушайте, — и, пристально глядя мне в глаза, вдруг, замер. — Только что от пристани в сторону Омады отчалил «Ушлый». Прямо в ночь. У него на борту ваш Киш спелёнатый. Но, было видно, что перед загрузкой его помутозили изрядно.
Уже по первым Юника словам, по его сосредоточенному виду внутри меня взялась клубиться тьма. Отчаяние сдавило уши. Со мной всегда такое происходит. Одна лишь особенность — ненадолго. Потому как не до нытья и обмороков. Всё потом… Сейчас ты, Эльза, думай… Как он сказал? «Пустоголовая»? Похотливый бес с растрепанным хвостом! Хотя к хвосту его я и сама приложила руки, запуская их… Эльза?! О! Зато перестало на уши давить.
— Да вы так не переживайте, уважаемая дирья, — сострадательно протянул малец. — Я ж вижу, вы пережи…
— Юник?
— Что?
— А если я напишу своей семье? У нас большие связи в Улисе. Попробуем расшевелить здешнюю городскую власть. Или своими силами.
— А если эти упыри из страха брата вашего прикончат? А? — вытаращил на меня глаза пацан. — Или его в ту пору в Зайре уж не будет?
— А где он бу-будет? — обомлела я в ответ.
Мальчишка хмыкнул. Не то снисходительно, не то с сочувствием. — Да в той же вон Омаде. Его могли загрузить на «Ушлый» еще зараньше Киша.
— А Киша то зачем туда?
— На продажу, как раба.
— Понятно, — ну, конечно! Будто мне и в самом деле всё «понятно»! Но, надо ж что-то в ответ протянуть многозначительно.
Однако, на Юника мое «протягивание» подействовало, как щипок бодрящий в тыл — он тут же подскочил:
 
— Ну, раз так, что дальше делаем?
— Ты — не знаю, а я отчаливаю вслед.
— За «Ушлым»? — подбоченился малец. — Ну, мы так и думали. А, значит, уважаемая дирья, вставайте и вон там в зашторенном уголке переодевайтесь. Я с собой притащил ваши вещи с сумкой и того.
— Чего «того»? — взирая на героя снизу вверх, приподняла я брови.
— Экипаж готов и ждет. Вставайте, дирья. На рассвете из Ритского в Омаду уходит бриг «Красавчик». Там место для вас уже оговорено и пропитание на все три дня… Ну?
— Зубами гвозди гну… Как это странно всё.
И я тогда даже не догадывалась — до какой же степени все будет «странно»!
У пригласительной «красивой» вывески нас поджидали двое. И мне только в первое мгновенье показалось: я с ними незнакома обоими. Но, под тусклым фонарем в ночи блеснул всё тот же знатный нос и тот же… Гроб?! Правда с последним мы увиделись уже в закрытой вытянутой лодке, куда меня впихнули без реверансов и пожеланий в путь. А, кстати, по пути, мне, уже закупоренной в гробу, адир Садак устало и, постоянно отвлекаясь на гребца, попытался, все же, четко втолковать. Я в ответ слушала внимательно, прижавшись ухом к ближней стенке и раздраженно морщась на шумы. И наш диалог примерно выглядел вот так:
— Дирья Эльза, иначе вам нельзя. Вокруг полно не тех людей, а вы ушли от них, не попрощавшись.
Я, кстати, и с Юником не попрощалась и про матрасы с одеялами забыла, как только гроб увидела. И, благо, что он весь насквозь резной и застелен чем-то мягким. Но, лаком тут воняет несусветно. Бе-е. Недоработка для клиентов… О чем я думаю?
— … ты меня понял, Том? Аккуратно. Нам с борта помаячат. Жаль до рассвета не успели, по темени. Дирья Эльза, вы меня слышите?
— Угу.
— Мы вас по трапу открыто занесем. Физиономии наши с Томом не срисованы еще. А там, на «Красавчике», наш человек в мичманах. Он вас кормить подряжется и обустроит. Однако, до самого Олома, столицы ихней, из грузового трюма ни ногой. Вы меня слышите? А там уж мичман… Том, это наши. Не суетись. Команды потихоньку собираются и к обеду ждут отмашки… Дирья?
— Я слышу. Адир Садак, а что с теми двумя бойцами, что меня сопровождали?
— В лечебнице, дирья Эльза. Будут жить, но… это наше дело.
— Ясно. Сколько я вам за этот гроб должна?
— Нисколько. Я же вам сказал, что это — наше дело.
В общем всё. Это был полноценный развернутый ответ на вопрос: «Как я до жизни вот такой дошла?»…
  
ГЛАВА 8
 
Город Олом, столица Омады.
Серединная слобода.
В Оломе, столице Омады, городе возвышенном и сплошь терракотовом от обилия глины на стенах дворцов, домов и высоких заборах, задиристых птиц-петухов отродясь не водилось. Они не орали по утрам в первобытном инстинкте. Не носились по задворкам за курицами, гонимые им же. А все почему? В Оломе, столице Омады, почти в каждом дворе лениво прохаживались совершенно другие авторитеты, хохлатые однометки. Толстые, коротконогие и оттого неуклюжие, но с таким чарующим голоском, что ежегодные царские фестивали этих птиц собирали всю столицу и даже ее многолюдные окрестности.
Я ехала сейчас и слушала их ранне-утренние распевки. При этом мстительно улыбаясь тому, что телега, на которой меня из самого Оломского порта везли (вместе с гробом, разумеется), издает такой раздирающе страдальческий скрип, что птицы моментально затыкаются. Птицы ошеломленно замолкают за своими толстыми терракотовыми стенами. Да так им и надо! Никогда их не любила. Особенно под соусом из сметаны.
Так продолжалось до той блаженной поры, когда телега, в последний раз дернулась и, издав прощальный забористый визг, наконец остановилась у нужного места. Местом этим в длинном уличном заборе выделялся четкий темный квадрат из двух высоких дверных створок, украшенных металлической ковкой. Я с тяжелым выдохом сползла с тележного борта и, рассеянно сделав знак вознице подождать, ухватилась за дверное кольцо, как за соломинку в морской жуткий шторм. Тут же после подобной ассоциации, к горлу подкатила привычная за последние дни дурнота. И я выдохнула еще раз, уже повиснув на тяжелом прохладном кольце… Секунда… Две… Три…Собраться и ударить им по мятой пластине три требовательных раза.