Тайна для библиотекаря (СИ)

Большая дорожная карета, запряжённая четвернёй, дверки украшают имперские орлы, тоже, вероятно, имела отношение к курьерской службе. И курьер внутри сидел не простой — это девушка поняла, едва бросив взгляд на конвой из полудюжины всадников. Вместо обычных сине-белых мундиров и киверов — алые широкие шаровары, расшитые золотой тесьмой куртки и головные уборы в виде восточных фесок, обмотанных белыми тюрбанами. Сидели необычные всадники в разукрашенных сёдлах с высокими луками и богатой, увешанной кистями и позолоченными бляшками амуницией, с поясов у них свисали кривые арабские сабли.
«Это же мамлюки! Личная охрана Императора, верные, как псы, сопровождающие Бонапарта во всех его походах!..» Далия неплохо знала историю Франции, а потому представляла, кто перед ней. 
Итак, мамлюки. Среди этих отважных и умелых воинов было не так уж много коренных уроженцев Египта — с незапамятных времён они комплектовались из рабов, привезённых с Балкан и прикавказских степей, преимущественно славянского, черкесского и тюркского происхождения. Со временем мамлюки составили особое воинское сословие, в один далеко не прекрасный день, поднявшее мятеж против своих хозяев и захватившее власть в стране. И даже когда регион оказался под властью Блистательной Порты, их влияние на египетские дела не ослабевало — в отличие от власти в Константинополе, слабевшей от века к веку.
Вторжение французов поломало привычный уклад жизни и подорвали прежнее могущество мамлюков. Брошенные в Каире без средств к существованию, без надежды на возвращение былого влияния, многие из них рискнули встать под знамёна победителей, образовав первые во Франции «туземные» воинские части, и заложив традицию, которая впоследствии привела к появлению зуавов и сенегальских стрелков. 
После капитуляции Восточной армии в Египте её войскам было разрешено беспрепятственно вернуться на континент. За ними последовали и новые солдаты будущего Императора, ставшие основой знаменитого мамлюкского эскадрона, возглавил который генерал Рапп — адъютант Бонапарта, стоявший у истоков гвардии консулов, переименованной затем в Императорскую гвардию.
Национальный состав эскадрона получился весьма пёстрым. Кроме кипчаков и выходцев с Кавказа в нём состояли арабы, турки, копты, грузины, армяне, греки и даже евреи — все бывшие мамлюки египетских беев. Сохранившие согласно особому декрету одежду и обмундирование, вывезенные из Египта, и вооружённые на восточный манер топориками, палицами, пистолетами и популярными по всему Ближнему Востоку и Малой Азии саблями-скимитарами, мамлюки официально были включены в состав гвардии и в 1805-м году составляли эскорт Наполеона на церемонии коронации.
Сведения, услужливо подброшенные памятью (три курса Сорбонны, как-никак, плюс студенческая работа, написанная по истории наполеоновских войн.) слегка выбили Далию из колеи, не дав времени сообразить, что делать дальше: отвернуться ли, проехать мимо, или…
«Или» не получилось. Глаза девушки встретились с высоким, очень смуглым мамлюком — судя по богатой упряжи, обильной позолоте на одеждеи выложенным жемчугом ножнам, офицером. Взгляд всадника, внезапно распознавшего в толпе здесь, à Smolensk russe[1] женщину арабской внешности (мужское платье его не обмануло) вспыхнул сначала недоумением, а потом радостью. И прежде, чем Далия успела понять, что к чему, мамлюк махнул рукой, притормаживая кортеж, и повернул своего жеребца навстречу незнакомке.
Последовал быстрый обмен взглядами (девушка не знала, то ли прятать глаза, то ли демонстрировать радость) потом взаимные, в меру цветистые приветствия на арабском языке — и то же самое, но уже по-французски. Мамлюк говорил почти без акцента; Далия ожидала, что он хотя бы представиться и лихорадочно соображала, кем бы назваться. Но взаимное представление, похоже, откладывалось: мамлюк покачал головой и жестом предложил проследовать пока за каретой. «До Смоленска не больше трёх миль. — объяснял он. — Мы задержимся в городе на несколько часов, сменим лошадей, переведём дух, утолим голод, и если вы согласитесь разделить с нами трапезу, то там и познакомимся, как это подобает встретившимся на чужбине единоверцам…»
 
Первым побуждением было отказаться, развернуть коня и скакать прочь, пока мамлюк не опомнился. Меньше всего Далии хотелось возвращаться обратно в Смоленск, по которому, может статься, ещё бродит убийца с винтовкой, превосходящей по меткости и убойной силе все известные здесь образцы оружия — и питающий по отношению к ней не самые добрые намерения. Но, видимо, сработала интуиция, нашептавшая в ушко девушке, что её намерение в одиночку добраться до la belle France[2], в одиночку, притворяясь мужчиной (тоже мне притворство — её раскусили с первого взгляда!) — не что иное, как опасная авантюра, а вот наметившийся шанс, может ведь больше и не повториться. В конце концов, если восточный воин разглядел в ней соплеменницу, то почему бы не поискать его покровительства? Офицер личной охраны Императора — это вам не мальчишка су-лейтенант, и возможности тут открываются такие, что дух захватывает…
При резиденции военного губернатора Смоленска имела место офицерская кантина и нечто вроде постоялого двора с номерами и сменными лошадьми для проезжающих курьеров, офицеров и чиновников высокого ранга. Пассажир кареты, безусловно, относился к таковым — новый знакомый сообщил спутнице, что это адъютант короля Испании Жозефа, брата Императора с депешами о ходе (увы, не слишком-то удачном) Пиренейской кампании. Кроме того, в Париже адъютант прихватил с собой пакет от министра полиции Савари. Далию удивило, как легко мамлюк выложил первой, по сути, встречной эти подробности — видимо, от арабки и мусульманки он попросту не ожидал подвоха?
Так или иначе, приём им был оказан самый радушный — с учётом обстоятельств, разумеется. Адъютанту и новому знакомому Далии (тот представился первым лейтенантом Даудом Хабаиби, офицером роты, откомандированной Наполеоном в распоряжении старшего брата и занимавшейся, в числе прочего, охраной особо важных курьеров), предоставили отдельные комнаты, где гости могли немного отдохнуть и привести себя в порядок. Лейтенант оказался столь любезен, что отдал комнату в полное распоряжение девушки, предупредив, что будет ждать её в общей зале.
Обед оказался недурён — ни кусочка свинины и ни капли вина, разумеется. За столом Далия и выложила свою наспех состряпанную в «комнате отдыха» легенду. Она назвалась дочерью богатого алжирского купца и судовладельца, который вёл дела в Марселе и там же содержал семью. Жизнь девушки была вполне безмятежной даже на фоне революционных бурь конца минувшего века. Она получила приличное даже по французским меркам образование, пользовалась невиданной для своих соплеменниц свободой — отец, человек широких европейских взглядов, не настаивал на строгом соблюдении норм шариата. Эта безмятежная жизнь, рассказывала Далия, продолжалась до 1808-го года, когда отец, решивший навестить алжирскую родню, сгинул во время бури вместе с лучшим своим судном, женой и двумя дочерями, младшими сёстрами Далии. Самой же ей повезло — незадолго до отправления девушка занемогла и по настоянию врачей вынуждена была остаться дома…
При этих словах Далия опустила голову, словно скрывая навернувшиеся на глаза слёзы — в голове вертелось только одно: «не переиграть бы!" Она вполне отдавала себе отчёт в том, что ноги этой истории растут из чувствительных романов Анн и Сержа Голон.
Но, видимо, новый знакомый то ли не читал романов об Анжелике, то ли здесь они ещё не написаны[3] — а только лейтенант и его подчинённые проглотили весь этот вздор, не поморщившись. Далия, воодушевлённая успехом, поведала о том, как имущество отца пошло с молотка за долги, как она перебралась в Париж, как бедствовала там, считая каждое су, пока ей, наконец, не улыбнулась удача. Капризная фортуна предстала в виде супруги русского вельможи, посетившего Париж — капризная барынька, на которую экзотическая внешность, воспитание и образование девушки произвели не меньшее впечатление, чем душещипательный рассказ о нелёгкой жизни «арапки», взяла её к себе в компаньонки и увезла в Россию. Где она и оставалась до недавнего времени, скрашивая вынужденный досуг овдовевшей благодетельницы. А когда началась война, и стало ясно, что Великая Армия нацелилась на Москву — пыталась уговорить хозяйку поместья бросить всё и уехать подальше. И не преуспела: «…французы? Здесь, под Смоленском? Что вы такое говорите, mon ami, Государь в мудрости своей не допустит поругания…»