Полутьма (СИ)

Уже пережевывая давно остывшую овсянку на кухне, я думаю о том, что пора уничтожить алтарь своей скорби. Но пока все еще не готова. Они словно остались живы там, внутри этой наполненной пылью комнате.
Я не знаю, почему вампир оставил меня в живых. Как и того, почему Сергей не отвечал на мои удары полчаса назад.
  
Глава 11
 
Лето в нашем поселке как отдельный вид повышения активности. Дачный туризм, агрофитнес, дайвинг в колодце, сафари за грибами, лагерь «у бабушки». Тянутся старые-новые люди. Это те, кто «молочные» Москвичи. Причем к разряду «Москва» у наших относятся все поселения, что в радиусе трехсот километров от нее. На самом деле молодежь все любят. Вот и сейчас, когда я безнадежно стараюсь спрятать лицо от пылающего огненного шара в небе, хромая от одного дерева к другому и вознося молитвы SPF 50, шум с лавочки доносился до моего дома.
Обычно я не выхожу посреди дня из дома по понятным причинам. Но сейчас, пока три группы направляются прочесать выделенные мной участки, нужно было занять себя чем-нибудь полезным. Например, хотя я и не сильно верила в версию с жителями, проверить ее. Находиться все это время в замкнутом пространстве с вампиром было просто невыносимо.
Баб Клава заняла боевую позицию на лавочке. Ровно сгорбленная спина, вытянутая вперед шея – обманный маневр, внушает противнику слабость. Рука согнута в локте, с частотой две семечки в минуту через каждые тридцать секунд описывает идеальную прямую от кармана ко рту. Парадный платок отглажен, узелок выверен до миллиметра. Глаза прищурены, легкое напряжение выдает лишь то, как бабуля с каждым словом чуть подается вперед.
– Виталька, говорю, ну куда такая дорогая машина-то, это ж целую квартиру купить можно, – хук в исполнении баб Клавы, и кожура семечки точным движением летит в урну.
Любовь Васильевна, заслуженный завуч школы лет дцать назад, берет паузу на отражение удара, цокая языком и отправляя еще одну кожуру в урну. Фиолетовая седина переливается от мелких гипнотизирующих противника кив-ков.
Подумываю заснять видео и направить в НБА. Тут явно две мировые звезды.
– А почем брал-то? – вот тут Дудь может позавидовать невозмутимости лиц обоих.
Хук баб Клавы прошел мимо, встретившись с грамотным блоком. Баб Клава смеяет темп на три семечки в минуту. Любовь Васильна замедляется.
– Ой, да разве ж он скажет, – отступает баб Клава, – «мерседес»-то дешево стоить не будет.
– Ох, Виталька, – цокает Любовь Васильевна, – молодец он у тебя, конечно. Смелый парнишка. «Мерседес» да с ипотекой.
Две кожурки практически сталкиваются, прежде чем упасть в урну. Пар из ушей баб Клавы грозится разорвать платок надвое. Взгляд цепляется за предметы вокруг, пока Любовь Васильна победоносно цокает. Конечно, именно в этот момент я предательски икаю. Да, такое случается, когда ты, подгорая на солнце, идешь до страдальческой лавки, а до этого всю ночь пил только кофе. У меня обычное обезвоживание, и желудок сжимается, напоминая об этом.
Но два цербера уже выловили глазами новую жертву.
– Главное, что не пьет, – примирительно выдает Любовь Васильевна, а баб Клава в знак уважения цокает ей в ответ, – Кузнечик, здравствуй!
– Здравствуйте, – нервно облизнув губы, я быстро хромаю из под тени на лавку, щурясь на солнце и обрушиваюсь рядом с бабульками.
Сканеры запущены. Нос баб Клавы втягивает воздух, пропуская каждую молекулу на предмет наличия алкогольных паров. Любовь Васильевна рентгеновскими лучами отслеживает малейшие колебания воздуха на предмет дрожи в конечностях. А я очень плавным движением достаю из кармана семечки и, закинув ногу на ногу, копирую позу баб Клавы. Принимайте нового игрока, дамы.
– То, что не пьет – это правильно, – киваю я, скидывая кожуру обратно в пакет, – нам Мишки достаточно.
Уважительное цоканье и щелк баб Клавы. Вход на опасную территорию засчитан, я в игре.
– Ты уж не сильно его учи, Кузнечик, – качает головой Любовь Васильевна, – хоть какой, но все мужик Машке.
 
– Хомут он Машке, а не мужик, – щелкаю семечкой, запуская цепную реакцию, – лучше никакого, чем такой.
Приманку заглатывают целиком, но не успевает Любовь Васильевна открыть рот, как громкая мелодия раздается на всю улицу. Старенькая раскладушка завуча быстро скользит в дрожащие пальцы, а на ее лице отражается разочарование. Баб Клава торжествует. Сегодняшняя битва хоть и ушла в непредсказуемое направление, но явно закончилась ее победой. От разочарования Любовь Васильевна даже не прощается толком, лишь прикладывает телефон к уху и спешит к своему подъезду. Нельзя ей в жару долго на улице.
Мне – тем более.
Баб Клава смакует свою победу и совершенно забывает обо мне, а время идет. Поэтому я вновь щелкаю семечкой, но ближе не двигаюсь – тень.
– Вот я и говорю, – привлекаю внимание баб Клавы, – зачем Машке такой? Она умница, красавица, рукастая и хозяйственная. Мне вот одной хорошо.
Откровенная провокация мигом приводит баб Клаву в сознание. Она оглядывается, щурится и тут же наклоняется ниже, обдавая меня запахом корвалола. Опасливо кошусь на крестик, вылезший из ворота бабушки, но боюсь снова ее отвлечь.
– А Сережка? – она практически подмигивает мне. – Какая ж ты одна, мне-то можешь не врать, я все понимаю. По тебе вон видно. Пока проблемы, видно, были у него, пила по-черному, а сейчас вон какая, приободрилась. Видать, наладилось все, а?
– Баб Клав, – немного улыбаюсь, не давая ответа и позволяя той самой пофантазировать, скромно убираю глаза в пол, – с чего вы взяли, что мы с ним вообще знакомы?
Женщина оглядывается и быстро пододвигается ко мне. Крестик на ее шее опасно раскачивается, но я наклоняюсь ближе, чтобы не упустить и слова.
– Я ж по молодости отца его знала, – шепотом говорит баб Клава, – Вагнеры-то приезжие. Главное, мужики у них все как под копирку. Мать говорила, что до войны они тут обосновались. Дед его дом этот и поставил. Потом куда-то отозвали его и не возвращался больше. Я с Димкой-то, отцом его, общалась немного. Неразговорчивый парень был, нелюдимый какой-то. Говорят, прибили где-то.
Киваю, нервно облизывая губы. Значит, Вагнер здесь обитает последние сто лет. Убежище себе среди людей выстроил и таскается туда-сюда. Должно быть еще какое-то место, в которое переезжает вампир, когда время подходит. Не стареет же.
– Так при чем тут я и Сергей? – подталкиваю баб Клаву к сути.
– Да так Сережка-то десять лет назад в отцовский дом переехал. Мы еще все шептались, что женщин у Вагнеров не видать. А тут года четыре назад он тебя и привез посреди ночи.
Баб Клава щелкает семечкой, а у меня ощущение, что кожура застряла в глотке. Хочется закашляться, но каким-то усилием сдерживаю себя. Баб Клава хмурится. Опомнившись, вновь цепляю полугрустную улыбку, продолжая судорожно рыться в памяти.
– Его ж ищут, понимаю все. Он в открытую-то и не жил тут никогда, – ловлю каждое слово, крепко закусив кончик языка, – а тут, значит, давление у меня подскочило посреди ночи. Не спится. Я на балкон. Смотрю – Сережка с барышней идет. Быстро вы так шли, ближе туда, – баб Клава кивает в сторону леса, – только вот на зрение никогда я не жаловалась. А на следующий день, видно, и уехали. Ты потом, когда в поселке появилась, я и удивилась, что Сережка тебе ключи от дома не дал. Ну ничего, дело молодое, разобрались, видимо.
– Почему полиции не рассказываете? – сердце стучит в ушах, и я в шаге от того, чтобы судорожно не забежать в подъезд.
– Мать-покойница во сне явилась и велела не говорить никому, – баб Клава пожала плечами и выплюнула кожуру на асфальт, – но ты-то и так это все знаешь.
Я забываю обо всем, что хотела спросить. Наспех попрощавшись с баб Клавой, быстро хромаю в тень деревьев. Парк спасает. Вытащив из кармана антисептик и крем, быстро вытираю лицо и намазываю новый жирный слой. Да, все мои скромные пожитки большей частью уходят на то, чтобы не сгорать при каждом появлении на улице. Кожу печет, и я понимаю, что завтра буду красная.