Клоун. История одной любви (СИ)

— Чуда, быть может, и не произошло бы. Но если бы Динка тогда была со мной рядом, мне намного легче было бы пережить те месяцы депрессии и восстановления.
Заметив, что Макар достал из своего дорожного рюкзака свитер и принялся его натягивать, она сразу же напряглась:
— Куда ты собрался?
— К ней, — коротко и исчерпывающе ответил он.
— Ты же только что от нее! — потрясенно и неверяще выдохнула мать.
Макар пожал плечами:
— Ну и что. Я задолжал ей за эти десять лет, знаешь ли…
— А как же… Новый год у Машкова? — растерянно пролепетала мать. — И как же я? В конце концов, ты ко мне приехал!
— Извини, мам, — все еще продолжая отчаянно злиться, Макар взглянул на нее без капли жалости. — Динке я сейчас нужнее. А ты… иди к Машкову, веселись, развлекайся, встречай Новый год. Я вернусь завтра утром. Наверное.
— Наверное?!
Кажется, она что-то еще кричала ему вслед. Он не слушал. Торопливо бежал вниз по лестнице и подгонял время, чтобы поскорее оказаться там, где — он точно знал — его любили и очень ждали.
  
Динка
 
И все-таки она сорвалась.
Собственно, взрыва следовало ожидать — с того самого момента, когда она увидела в окне лицо Макара. Это были слишком сильные, запредельные эмоции для неподготовленного человека… А Динка давно уже запретила себе жить эмоциями.
На все, что происходило в ее жизни в последнее время, она смотрела словно со стороны, не позволяя втянуть себя в водоворот чувств и переживаний — иначе можно было свихнуться. Даже отцовские оскорбления, которыми он неизменно приветствовал ее каждый божий день, Динка воспринимала философски, понимая, что глупо обижаться на больного, беспомощного и глубоко несчастного человека. Если бы она вздумала принимать слова отца всерьез, близко к сердцу — то непременно возненавидела бы его. У Динки же не получалось ненавидеть, как она ни пыталась…
Но сейчас она не смогла справиться с собой и абстрагироваться. Проводив Макара и все еще ощущая, как горят губы после его поцелуев, она просто морально не подготовилась к этому граду словесных оплеух.
Затащив в комнату отца тазик с водой и купальными принадлежностями, Динка собралась перейти к привычным процедурам. Хорошо бы потом еще быстренько сделать в комнате влажную уборку… Нужно было успеть управиться до возвращения Макара. Он не сказал точно, когда придет, и Динка начала ждать его возвращения едва ли не с того момента, как за ним захлопнулась входная дверь.
Но не успела Динка наклониться к отцу, как тут же получила от него вместо «здравствуй»:
— Шлюха… дешевая… никому не нужная… шлюха.
У нее задрожали губы. Именно сейчас, в этот самый момент, она не была готова держать удар. Ей почему-то казалось, что после ночной короткой стычки, когда отец нелицеприятно высказался о присутствии в доме чужого мужчины, он выпустил пар, остыл и успокоился. Оказывается — ничуть не бывало! Он просто ждал появления дочери и готовил для нее очередную порцию свежей ругани.
Она сделала судорожный вдох, пытаясь справиться с внезапно подступившими к горлу рыданиями. Намыленная губка выскользнула из ее рук и плюхнулась в тазик с теплой водой.
— Папа, зачем ты так со мной? — прошептала Динка, не надеясь на свой голос.
Отец смотрел ей прямо в лицо, не отводя взгляда, и в глазах его не было ни капли любви или хотя бы сочувствия. Динка покачала головой.
— Ты ни разу — ни разу! — не нашел для меня ни одного доброго слова. Столько лет подряд внушал мне, что я недостойная тварь и грязная шлюха… разве я это заслужила? Разве можно так сильно ненавидеть собственного ребенка и желать ему зла? — беспомощно выговорила она.
Отец молчал, продолжая буравить ее взглядом.
— Да, может быть, я не самая образцовая дочь. Может, я действительно в чем-то не оправдала твоих надежд, твоего доверия… Я знаю, что та история в десятом классе здорово тебя подкосила. Да, я тебя подвела. Но только мне было ничуть не легче, а даже тяжелее, чем тебе! — закричала Динка. — Я понимаю, что мой позор лег тенью и на тебя тоже… Но ты переживал о том, что люди судачат за твоей спиной, а я все эти месяцы переживала реальную травлю и ненависть — прямо в лицо!
 
Губы отца чуть дрогнули, словно он собирался что-то сказать, но звука не последовало.
— Ты ни разу не дал мне понять, что на моей стороне, — обвиняюще продолжала Динка. — Ни разу не успокоил, не приободрил, не пожалел, не сказал, что защитишь меня от обидчиков. Наоборот — все время подчеркивал, как сильно я опозорила тебя и всю нашу семью, — Динка закусила губу и покачала головой, словно впервые осознавая весь масштаб случившегося с ней ужаса. — А потом, наконец, в моей жизни появился человек, который — единственный — захотел вытащить меня из всей этой грязи, защитить меня… сделать то, что должен был сделать отец! Но ты предпринял все возможное и невозможное, чтобы нас с ним разлучить.
Динка всхлипнула и неловко, как ребенок, вытерла слезы рукавом.
— Я знаю, что в мечтах ты видел меня другой. Представлял для меня иное будущее… Но только я живу свою жизнь, а не воплощаю твои амбиции! Дети — это не раскраски, которые можно раскрашивать в любой цвет по своему усмотрению. Почему вы, родители, бываете такими слепыми и безжалостными? Почему вы совершенно точно уверены, что лучше знаете, что детям можно делать, а что нельзя? Почему не разрешаете нам учиться на собственных ошибках… и не ругать нас потом за эти ошибки, а объяснять, что это всего лишь опыт. Почему, папа, почему? — она захлебывалась слезами.
Отец сделал какое-то движение, словно пытался коснуться Динкиной руки, но ладонь его бессильно упала обратно на постель. Он по-прежнему не произнес ни слова.
— Мы ваши дети. Но мы не ваша собственность! Вы не имеете права отнимать у нас телефоны, перехватывать наши письма, бить по лицу… Нельзя так обращаться с теми, кого любишь… нельзя, нельзя, нельзя! — не выдержав, она разрыдалась в голос и, вскочив, выбежала за дверь, так и оставив в отцовской спальне таз со всеми купальными и гигиеническими принадлежностями.
…Затем она долго стояла на кухне и курила в открытое окно, пытаясь успокоиться и как-то справиться с колотившей ее крупной дрожью. Нужно было вернуться к отцу и завершить начатое — помыть его, переменить одежду, дать лекарства, покормить, в конце-концов… но она не могла себя заставить. Ей было физически плохо от мысли, что придется снова тащиться в опостылевшую до печенок комнату, видеть перекошенное ненавистью лицо, слушать выплевываемые отцом ругательства…
Затушив окурок, Динка медленно опустилась на корточки и положила голову на скрещенные на коленях руки. Она впервые осознала, как дико устала. Из нее будто разом выкачали всю энергию, все жизненные соки. Она ощущала себя пустой безжизненной оболочкой.
Мелькнула было малодушная, но такая спасительная мысль — позвонить сиделке отца и вызвать ее на подмогу… Но Динка тут же отвергла эту идею. Она отпустила сиделку на праздники, едва ли та сорвется к ней по первому звонку, у нее, должно быть, свои планы на эту новогоднюю ночь. Даже если Динка ей доплатит… Она горько усмехнулась, отчетливо понимая, что и доплатить-то ей сейчас особо нечем. Все траты были распланированы и расписаны буквально до копейки.
Позвонить Соне?.. Но это показалось ей еще более нелепым, чем мысль пригласить сиделку. Сестрица с самого начала дала понять, что не собирается возиться с лежачим больным, у нее для этого была слишком тонкая душевная организация и хрупкое телосложение.
«Я же даю тебе деньги на папу каждый месяц! — говорила она, и глаза ее сверкали праведным гневом. — Целых пять тысяч! Между прочим, немаленькая сумма для матери, которая в одиночку тянет на себе воспитание ребенка… Чего ты еще от меня хочешь?»
Динка не уточняла, что этих пяти тысяч едва-едва хватает на памперсы. Соня, вероятно, представляла, что транжира-сестра тратит на себя эту огромную сумму, обкрадывая собственного отца, а затем врет Соне, что ей нужны деньги на сиделку и лекарства.